– Спи уже.

Когда щель между ставнями всегда закрытого окна спальни стала белой, проснулся Лёша. Голод никогда не давал ему залёживаться. Он выбрался на поиски, хотя бы хлебной корки, но, увы…

– Вставай, Натаха! Рауф ждёть. Попросим у него чаю.

– Щас, – отзывается из-под одеяла Наташа.

Она не может открыть глаза, ей так хорошо спалось, она думает: «Спать бы, спать бы, и никогда не просыпаться».

– Вставай, а то я мёрзнуть начинаю.

Наташа сначала сидит на кровати, спустив ноги, зевает, моргает, тщетно пытается поймать за хвост скользкую бодрость. И только Лёшина нудность, на почве обжорства, побуждает её натянуть остывшие бурки.

Рауф жил в первом дворе. Этот двор самый маленький на улице, но он не только рядом с дорогой, а ещё был виден издалека, так как располагался на высокой стороне улицы. Для торгового человека, каким являлся Рауф, это важно: кому надо – мимо не проедет. Всё лето возле двора стояли коробки овощей и фруктов, осенью – горки арбузов, мешки картошки и лука, а в декабре – сосны с ёлками. Шла торговля, порой оживлённая, и строился магазин. К концу зимы оставались внутренние работы, которые Рауф предпочёл выполнить сам, зная, как дерут за свой труд наёмные рабочие. Но всё равно нужен был помощник. Рауф привлёк было Масала, и тот пару дней поработал, не слишком прытко, однако, при расчёте оказался недоволен. Зачем ему за гроши тратить весь день на Рауфов магазин? С голоду он не умирал, «пусть азербот ищить дураков».

Лёша с Наташей иногда помогали разгружать овощи, но приближать их Рауф брезговал, тем не менее, его жадность «заткнула нос» и он предложил им немного поработать. Они согласились.

Сначала Наташа открыла калитку и убедилась, что нет большой собаки, потом распахнув шире калитку, впустила Лёшу. Белая азиатская овчарка иногда появлялась у Рауфа во дворе, и тогда прохожие шарахались от неплотно затворённой, или часто открытой днём калитки. Собака принадлежала Ксюшке – приёмной дочери Рауфа. Хотя, язык не повернулся бы ни у Рауфа, ни у кого-то ещё выговаривать эти два слова – приёмная дочь. Ксюшка всего лет на семь была младше отчима, ненавидела его, а заодно и матери могла сказать такие народно-художественные вензеля, что они украсили бы блокнот фольклориста. Не смотря на это, Ксюша часто заходила к матери, а вместе с нею и её собака, и её сынишка с няней, вернее, няня с сынишкой. Да и вообще, если не считать время от времени возникающих перепалок, жили они дружно. И Лена – мать Ксюшки, нормально относилась к торговле наркотиками своей дочери: «Время такое – выживай, как сможешь. Моралью сыт не будешь. У Ксюшки всё есть: и дом с удобствами, и машина, и чихать она хотела на этого шаромыгу – Димкиного папашку».

Из боковой двери магазина выглянул Рауф:

– Что стоите, как не родные? Мы с тобой, – глядя на Лёшу, – сегодня должны закончить потолок, а ты, Натащя, иди в гараж картошку фасовать, а то люди будут подходить.

– А можно посмотреть? – робко спросила Наташа.

– Что смотреть? Картина, что ли? – удивился Рауф, – Ну, иди…

Наташа вошла за Лёшей и кивнула ему.

– Рауф, а чаю можно? – догадался Лёша.

– Ч-а-ю? – Рауф был удивлён, что они не напились дома чая. – Все люди утром дома пьют чай.

– Д-да мы печку вчера не смогли растопить, – Лёша сжал плечи и опустил в пол раскосые глаза.

Наташа улыбалась чуть виновато.

– У вас что, печка особенная? Или вы дети? – Рауф остановился с дрелью и требовал взглядом ответ, мол, отвечайте, сукины дети, почему жить не умеете.

– Печка, как печка, – гудел Лёша, – отремонтировать надо…

– Так ремонтируйте! Или ждёте толчка в жопу? – Рауф очень любил русские грязные слова.

– В-весной, – выдохнул Лёша.

– Весной тем более не сделаете, – пришёл к выводу Рауф. – Пойди к Лене, – он обратился к Наташе, – пусть чаю даст.

Лена была догадливей Рауфа, и к двум кружкам сильно сладкого чая прибавила пару ломтей хлеба с маслом. Обед у неё тоже был чудесный. Наташа, съев борщ, кое-как вместила в себя часть макарон с фаршем. Остальное подобрал за нею Лёша, чуть не хрюкая от удовольствия. Он выпил и весь чай, и съел кусок бисквита с яблоками. Наташа только отпила чай и отщипнула от бисквита кусочек, оставшийся ломтик она завернула в салфетку «на потом». Куриные косточки и хлебные корочки, какими она обтёрла тарелки, Наташа завернула в клок от упаковочной плёнки, которой было полно на полу. У неё даже появилась мысль – сбегать домой угостить Барсика и Нюсю, но так было неохота покидать это светлое, тёплое место, где она даже после обеда сняла фуфайку, что она передумала.

Рауф обедал в доме, и чтобы Наташа сама не вздумала нести посуду, послал Лену. Но Лена и так всё понимала правильно: раз и навсегда ограничила Лёшу с Наташей просовыванием головы в дом, не больше. Даже если бы они когда-нибудь забылись и только лишь вошли на порог, она прямо бы и сказала: «Стой! Не заходи». А незнакомый человек только бы поймал на себе её взгляд, так и замер бы на месте. Потому что её взгляд был настолько сурово-придирчивый, что хотелось или улыбнуться оправдательной улыбкой, или шаркнуть ножкой. Если бы ей удалось сменить выражение лица, подпустить в глаза безмятежности и отыскать хоть пять сантиметров шеи, то она была бы не красавица, конечно, но вполне привлекательна. Меняться она не собиралась. Рауф живёт у неё, а не она у Рауфа. Если надо кого-то повоспитывать: Ксюшку или Рауфову дочь – маленькую Лейлу, да кого угодно, она всё скажет в глаза, а кому не нравится, пошлёт подальше.

– Вылизали, что ли? – спросила она, глядя на почти чистые тарелки.

– Так у нас же кошечка и собачка, – с безмерной добротой пояснила Наташа.

– У-у, – вполне равнодушно отреагировала Лена, собирая посуду.

Наташа считала, что её кошечка и собачка потерпят до вечера, ведь она дала им по куриной ноге. Забыв об этих ногах, и привычно засовывая руки в карманы, чтобы не выстуживать их после сна, она со страхом и омерзением от чего-то осклизлого отдёрнула левую руку. Однако быстро вспомнила, что это могло быть, и обрадовалась – есть чем угостить питомцев, тем более, Нюся настойчиво мяукала. Барсик, правда, ничего не ожидая, лежал в конуре.

Приближался праздник – День защитника Отечества, и Рауф собирался «костями лечь», но открыть магазин дня за два до праздника. Лёша с Наташей думали, что поработают, самое многое, часов до пяти, но Рауф должен был добить потолок. И добил к восьми вечера. Наташа тоже крутилась в магазине, через час после обеда, перебрав всю картошку, она с удовольствием покинула холодный гараж. И если в голове у Лёши была одна мысль: когда же будет прикручена последняя полоска пластика, то в Наташиной голове путались игривые мысли: сколько им заплатят и что они купят. Мысли друг друга обгоняли или перескакивали одна через другую, словом, резвились. Да и у Рауфа начались внутренние разногласия насчёт денег: «Дай им больше – загуляют, меньше – обидятся, и вдруг не захотят работать?» Он решил дать им немного денег, ну и подкинуть ещё картошки с луком. Картошку он взял из коробки с бракованной, килограмма три, и штук десять луковиц. Увидев на лицах Лёши с Наташей оттенок разочарования после получения пятидесяти рублей и пакета с почти бесполезной картошкой (ведь её же варить надо), Рауф пообещал, что в конце всей работы он даст больше денег, но утренний чай и обед им гарантированы.

Как и заработок, свобода Лёшу с Наташей тоже не обрадовала. Предложи им Рауф спать в магазине на полу, они согласились бы. Но Рауфу такое не могло прийти в голову. Поэтому бредут они через сквер на два горящих голубоватым светом окна «Рябинушки». Наташа гордо отворачивается от стены из кубов с конфетами. Она загадывала взять граммов двести шоколадных с помадкой – своих любимых, да где уж там… Двадцать рублей на бутылку, вот сейчас они купят, что им нужно и зайдут к торговке самогонкой, которая живёт рядом с бабой Майкой, три пятьдесят на сигареты, дальше – крути мозгами, как выкрутиться. Сопят обладатели засаленной синей бумажки у колбасной витрины, не легко жить на свете с такими ценами. Лёша всё косится на «Любительскую», но понимает: не настало ещё его время праздника. Наташа толкает его локтем: «Печёночная», – шипит она.