– Он каждый угол обоссал, – довольно сообщил Лёша.
– Ставит свои метки, – оправдала собаку Катюша, передавая чайник и свёрточки. – А это котёнку, – она протянула пакетик с тремя горстями гранул. Потом встала на цыпочки и перебросила через забор махровый от супа кусок хлеба:
– Барсик, держи.
Барсик был уже наготове, он прицельно бросился к куску.
– За сало отдельное спасибо, оно у тебя обалденное. Сама солишь? – Лёша сиял.
– На рынке покупаю у одной хозяйки, оно соломой смолено, поэтому мягкое и вкусно пахнет.
– И чесноку как раз хотелося. Вот ты молодец, – всё не мог нарадоваться Лёша.
Наташа унесла чайник в дом, чтобы заварить «Анаком». Катюша уже начала отступать от забора, однако, Лёша сменил лицо на плаксивое и запопрошайничал:
– Катюша, займи десятку.
– Так вы уже должны тридцать, – оборонилась Катя.
– М-мы скоро отдадим. Ты знаишь, Рауф магазин отделываить? Да-а. Там всё будить в пластике.
– Не слышала.
– Пф! – Лёша надул щёки, мол, все знают, кроме тебя. – Мы будим ему помогать, он нам заплатить, и мы всё отдадим.
– Пожар то нам Масал устроил, – с обиженной злорадностью объявила Наташа, выйдя на порог.
– Мне в это трудно поверить, – Катя даже передёрнула плечами.
– Он сам признался, – Наташа с царской величавостью хлопнула веками.
– Ладно, сейчас принесу деньги.
Андрей уже доедал, он торопился в ДК давать уроки танцев:
– Разлюбезные соседи тебя, наконец, освободили?
– Ещё нет, – Катя рылась в сумочке.
– Опять деньги клянчат?
– Опять.
– А ты не давай. Сколько можно? Берут, а никогда не отдают.
– Отдают иногда. Говорят – скоро будут работать. Ну, не вернут, так чёрт с ними, мы не разбогатеем на эти копейки. Я как представлю, что спать им в холодном доме, так уж лучше на себе сэкономлю. Да, и хоть какой-никакой пригляд за нашим двором, пока мы на работе.
– Вот именно – никакой. Или болтаются где-то, или пьяные. А насчёт холода – кто им виноват? Взрослые люди, руки-ноги есть… Ну, иди уже, вытри им плаксивые сопли.
У Катюши тоже было отведено скромное место для жалости к своим соседушкам. Она терпела их назойливость ещё и оттого, что бывают гораздо худшие соседи. Такие, которые выясняют сантиметры межевые – дальше должен быть забор, как он есть сейчас. То им что-то пролилось в их двор, то ветром принесло в их сторону. Лёшу с Наташей никогда не волновали подобные пустяки, тут они были просто золотые люди, хоть и забор был на месте, и помои им не подливали. Наоборот, от них случались неприятности: загорелся однажды забор от их окурка и несколько досок обуглились, а в том месте, где они взбирались на собачью будку, сгнила заборная лага, от долгого висения подаренного им кем-то паласа. Пожар был целой симфонией переживаний. И всё-таки лучше так, чем беготня по судам и жалобы милиционерам, думалось Катюше.
Сунув десятку в грязную Лёшину лапу, она вернулась в дом:
– Фу-ф! Да здравствует свобода!
– Подожди! Они могут ещё орать, когда десятку пропьют.
– Я не выйду. Скажу – спала… Кстати, они говорили, что пожар им устроил Масалов.
– Зачем ему это было нужно?
– Может, забавы ради…
– Хороши забавы! Впрочем, я не удивлюсь, если они завтра вместе пить будут.
– А я не удивлюсь, если сегодня… – Катя слегка улыбнулась.
Это была улыбка делового человека, но разве она не деловой человек?
– Как можно заниматься несколькими делами одновременно? Любишь ты суетиться, – часто выговаривал ей Андрей.
– Именно так и нужно, – твёрдо говорила Катюша. – Пока греется в тазу вода, я чищу овощи, снимаю таз, замачиваю в нём халат, затем нарезаю овощи, пальцы от этого становятся коричневые, но потом отмоются, когда я халат постираю. Итак, я сварила борщ, постирала халат, вытерла пол и обувь помыла. Поверь, так получается быстрее, чем я бы занималась одним, потом другим.
В этой паре каждый смотрел на другого свысока, только Катюша смотрела незаметно, зато Андрей не стеснялся в поучительствах. Вот он собирается идти преподавать детям танцы, а она, глупая, предпочла высокой цели мелочность хозяйства. Могла бы тоже набрать группу, всё лучше, чем борщ варить. Какой борщ? Борщ Катюша варила не часто, готовить не любила, не потому, что не умела, а жалела на это время потраченное, но Андрей не мог без «горячего», без «жидкого», как он выражался. Вот и ухмыльнётся про себя Катюша.
Была она несколько раз на его занятиях, поскучала, да подосадовала. Вроде бы все стараются, а душа ушла в коленки и задремала, чтобы после «дорожек» и «квадратиков» очнуться с новыми силами от любимого кота, роликов или компьютерной игры. Мамаши больше детей вникали: «Андрей Валерьевич, да Андрей Валерьевич, как вы думаете?.. Не посоветуете ли вы?.. А может, вы считаете…» Сами же подходят почти вплотную, дышат в лицо ему и явно надеются на взаимность.
– Дети малоперспективные, мамаши озабочены противоположным полом, а не танцполом детей, – как-то сказала Катюша.
– Напрасно ты так говоришь, – взвился Андрей, – есть у меня несколько перспективных. Не забывай – у нас призовые места имеются.
– Да помню, помню. Только одну девочку я отметила.
– Какую?
– Тёмненькая, в полосатых лосинах…
– А-а-а, это Лиля Мирзоева. Не знаю, что ты в ней нашла?
– Из неё могло бы что-нибудь выйти.
– Не знаю. Вряд ли. Она туповата.
– Может, не туповата, а застенчива? Но у неё есть то, чего нет у других.
– И что у неё есть, чего нет у других? – Андрей переходил на ехидство.
– У неё органичная пластика. А это значит – танцевать, как дышать. Когда человек дышит, он не задумывается над этим процессом, дышит себе и всё. Так пел Робертино Лоретти и Лучано Паваротти, так играет Олег Каравайчук.
– Ну, тебя заносит. Упорный труд, и успех обеспечен.
– Труд – само собой, я не отрицаю труд.
Уязвлённый Андрей не мог оставить разговор на нейтральной ноте, и он позволил себе запрещённый приёмчик:
– Настолько не отрицаешь, что считаешь нужно быть сахарницей до гробовой доски, ну или до пенсии.
Катя потянула вверх спину и расправила плечи:
– Так… Андрей! Всё? Готов? Собрался? Иди, группа ждёт своего гениального учителя, а ты тратишь время на сахарницу.
Андрей рывком схватил свою спортивную сумку и ушёл.
«Вот и прекрасно», – попыталась себя успокоить Катя. Да разве может себя так быстро успокоить человек, без ругательств не получается: «Медведь на ярмарке! Массовик-затейник! Мне как-то слава Айседоры Дункан и Аллы Духовой не мешает. Да, родилась в маленьком городке, пробиться трудно. Мама?.. Какие к ней претензии, тянулась, пока не надорвалась. А я с таким партнёром какие звёзды могла сорвать? Деньги на костюмы и поездки кто принесёт на блюдечке? И если я застряла в силу ряда причин в категории «А» – что, взять и повеситься? Ах, да-а… Набрать группу детей или пенсионеров, и бегать, гореть неугасимым огнём, как этот дурак. Ну, нравится тебе – бегай, получай грамотки и не подкусывай. Вот моё мнение – для меня ты был партнёр неважненький, я бы сказала – почти что позорище. Ну да, пыхтел, старался, только выше головы не прыгнешь. Однако, я подбадривала, по-моему, никогда виду не подала. Был хороший партнёр – уехал, где взять другого? Терпела, свыклась. Даже жить перешёл – отчим плохой. Ладно, живи у меня… Сахарница – не то! Раньше – чертёжница – лучше? Или он: водитель-экспедитор, проще сказать – грузчик-шофёр, ну и что? У меня, может быть, в голове Моцарт звучит, когда я печенья глазурью покрываю, ведь сладости для радости и наслаждения созданы. Свинья неблагодарная!»
После «свиньи» обычно становилось легче. Катя достала свой маленький фотоаппарат, подключила его к компьютеру и выгрузила свежий улов. Вскоре её увлёк процесс обработки последних снимков. Для неё это был космос – не тот далёкий, холодный и непонятно кем управляемый, а скомпонованный и управляемый ею самой: «Это лучше в чёрно-белом… А этот снимок больше всего мне нравится в технике акварель, серо-сиреневых тонов…» Варианты, масса вариантов, и едят они Катино время, едят и ещё просят.
