– Дитя, – Аглая Францевна слегка приобняла Машу, – у моряков одна могила – море. Вы можете написать им, может быть, для вас это будет проще. Впрочем, я не настаиваю. Завтра же мы с Генрихом уезжаем и, вероятно, очень долго не появимся в столице.

Маша колебалась. Она понимала, что нельзя упустить такой шанс, ведь матери необходимо лечение. Казалось, чего проще, приехать попозже, но где взять деньги на переезд? Что важнее: заботиться о живых или блюсти память мертвых? Однако не повидать Кодовых именно теперь немыслимо, как ей потом смотреть им в глаза? Впрочем, теперь, когда Миши нет, вряд ли они будут видеться!

Маша опустила голову, и баронесса поняла, что девушка приняла трудное для себя решение.

– Я знала, что вы любящая дочь! – с чувством произнесла баронесса. – Уверена, что Елизавета Дмитриевна оценит ваш шаг!

Стрельникова и впрямь обрадовалась, хотя, как показалось Маше, поначалу мать несказанно удивилась, узнав, что уже завтра они едут в Финляндию.

– Мама, почему ты скрывала от меня правду о своем здоровье? – укорила дочь Елизавету Дмитриевну.

– Что толку было говорить тебе о моих недугах, денег на лечение все равно нет! – мать развела руками. – Спасибо баронессе Корхонэн, благодетельнице, без нее совсем бы пропали!

Маша внимательно посмотрела на мать. Что-то неискреннее промелькнуло в последних словах и взгляде Стрельниковой, но Маша не могла понять что. Елизавета Дмитриевна, как ей показалось, даже смутилась и отвела глаза. Наверное, ей неловко принимать помощь от богатой приятельницы, решила дочь.

Как иногда стремительно меняется жизнь. Еще вчера Маша лежала убитая горем, ей не хотелось жить. Тесная квартирка. Семейство Коловых, которое так и не стало ее новой родней. Непроходящее ощущение горя, пустоты бытия. И вдруг шумный и пыльный Петербург остался позади, таможня в Валкеасаари на границе Великого княжества Финляндского обозначила рубеж в жизни Маши Стрельниковой. Боль постепенно утихала, уступая место тихой печали. Родовой дом Корхонэнов был построен еще в Средние века, при шведских рыцарях. Тогда еще Выборгская земля, Терра Вибургенсис, принадлежала Шведскому королевству. На оконечности мызы, глубоко вдающейся в Финский залив, среди огромных сосен, гранитных глыб и скал, белого песка, притаился этот дом. Его мощный фундамент был сооружен из серых неотесанных больших валунов. Высокая двускатная крыша гордо красовалась среди дремучих елей. Само здание много раз перестраивалось и достраивалось в соответствии со вкусами следующих поколений владельцев. Особой архитектурной изысканностью оно не отличалось, но поражало основательностью, мощью. Суровость внешнего облика дома скрашивалась легкой летней верандой, цветными стеклами, оранжереей, наполненной экзотическими растениями. По усадьбе были разбросаны затейливые беседки, скамейки, приземистые хозяйственные постройки. Мыза, врезавшаяся в залив, как бы притягивала россыпь островов. На ближайшем острове, куда был переброшен изогнутый мост, заботливые хозяева высадили плодовые деревья и кусты, которые, несмотря на суровый климат, прижились и понемногу плодоносили.

Комнаты дома были обставлены с большим вкусом и обстоятельностью. Старинная темная мебель, охотничьи трофеи – лосиные головы с ветвистыми рогами и медвежьи шкуры с оскаленными мордами, картины в пудовых рамах, неподъемные бронзовые канделябры, тяжелые бархатные занавеси на окнах и дверных проемах, скрипучие лестницы с отполированными за века перилами, огромные высокие постели с невесомыми перинами, разнообразное столовое серебро, переливающийся хрусталь, немногочисленная вышколенная прислуга, быстро и молча выполнявшая любое приказание, – все это великолепие привело Машу в величайшее замешательство.

В книгах ей приходилось читать о старинных аристократических домах, изысканной роскоши, трепетном сохранении вековых семейных традиций, но она и представить не могла, что ей доведется увидеть это наяву. К своему стыду, она должна была признать, что ей все это ужасно нравилось. Хотя перед отъездом Маша дала себе слово, что будет по-прежнему нести свой крест, отрекаясь от любых развлечений.

– Вас заинтересовали наши фамильные портреты? Тут несколько поколений Корхонэнов! – с гордостью произнесла хозяйка дома. – Этот кисти Финберга, а этот принадлежит самому Экману отцу финской живописи.

Маше ничего не говорили незнакомые финские фамилии, но она вежливо продолжала изучать полотна на стенах. Особенно ей понравился парный портрет высокого молодого мужчины в охотничьем костюме и маленькой невыразимо прелестной женщины в шляпке с пестрым пером. Мужчина был широкоплеч, с резкими чертами лица, сердитым взглядом, а женщина – трепетная, точно птичка, пойманная суровой рукой охотника. Маша пригляделась. Господи, так это же баронесса!

– Да, вы угадали. Это мы с супругом, вскоре после нашей свадьбы. Давно это было!

Маша хотела было спросить о покойном бароне, но хозяйка уже увлекла ее дальше. В доме было множество картин. Восхитительные романтические финские пейзажи Холмберга, сентиментальные идиллические виды братьев фон Райт.

– У вас здесь просто музей! – восхитилась гостья.

– Генрих любит искусство и сам немного занимается живописью.

– Генрих Теодорович рисует?

– Да, немного. Он брал уроки рисования, хотя в основном мой сын – самоучка. Но увлечение живописью – его тайна! Он сам, если захочет, расскажет вам об этом и, быть может, покажет свои работы!

Девушку захватила атмосфера старого дома, затерянного в глуши. Оторванность от большого города, это обступавшее мызу холодное море, голые скалы произвели на нее неизгладимое впечатление. Вокруг простирались глухие леса. Вековые ели, огромные папоротники, валуны, невесть откуда взявшиеся посреди леса, словно их ненароком обронил какой-то гигант.

Хозяева окружили гостей необычайным вниманием. Каждой из них было отведено по отдельной комнате с огромной кроватью и бельем с вышитыми монограммами. Для Елизаветы Дмитриевны раз в неделю специально доставляли из источника минеральную воду, которая, как считалось, прекрасно влияет на ослабленное здоровье. Хозяйка дома каждый день лично приносила в комнаты гостей свежие цветы из оранжереи, а также графины с прохладительными напитками, столь необходимыми в жаркую пору. Маша и мать совершали прогулки и, если позволяла погода, посещали соседние острова. Молодой барон часто сопровождал дам, хотя, по собственному признанию, прогулок не любил. Обычно Генрих сидел на веслах, и всякий раз, когда они находились рядом, Маша чувствовала его нарастающее внутреннее напряжение. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что нравится Корхонэну, но в ее обугленной страданием душе не было места для нового чувства. Не приживется побег на выжженной почве.

Время текло незаметно. Сначала Маша считала дни, отмечая про себя срок пребывания в этом раю, а потом оставила. Какой прок, все равно к осени им с маменькой суждено вернуться к прежней жизни с ее повседневными заботами. Раньше унылый быт не очень тяготил. Она жила любовью, ощущением приближающегося счастья, и за этой яркой ширмой нестрашными казались все невзгоды и неурядицы. Дороговизна продуктов и дров, стоптанные ботиночки, маменькина озабоченность, сетования кухарки на жалованье, не выплаченное вовремя. Какие пустяки, ведь вечером она увидится с Мишенькой! Но теперь Миши нет и не будет никогда. Она уже почти свыклась с этой ужасной мыслью. В первые дни пребывания на «Сиреневой вилле» Маша мучительно долго писала письмо Коловым. Почему-то она не могла найти нужных слов, чтобы высказать свою глубокую печаль, объяснить, почему ее нет рядом с ними. Она писала, что ежеминутно вспоминает свою утрату, молится за упокой души Михаила. Однако каждый прожитый в усадьбе день все дальше и дальше отодвигал тоскливые переживания. Глядя поутру в окно на мерцающие воды залива, слушая шум сосен, плеск волн, пение птиц, она наполнялась удивительным покоем. День ото дня она становилась все умиротворенней и радостней. Лицо слегка загорело, приобрело свежий и здоровый вид, глаза снова блестели, а на устах все чаще гостила улыбка. Маша сама себе удивлялась, как быстро, непростительно быстро она стала забывать погибшего жениха. Душевную боль точно рукой сняло. Порой ее охватывал безотчетный восторг, какое-то неуместное веселье. Девушка пугалась. Значит ли это, что она совсем бездушная, безнравственная особа, неспособная на длительное и прочное чувство? Ведь не прошло и месяца, как она поклялась, что будет верна памяти Миши до самой смерти! Усилием воли она заставляла себя вернуться в прежнее состояние, но душа не желала более страдать, хотелось радости и новых чувств! Но как это дурно, говорил разум, неприлично, постыдно! Не в силах разобраться в противоречивых чувствах, дочь обратилась к матери.