Аввакум Кто он тебе, протопоп Аввакум, Пронзивший двуперстьем мрак? Он не брат тебе и даже не кум И даже смерти не враг. И не надо жизнь огнем опалять — Слишком сны о стране длинны. Но когда плывет эта «внешняя блядь», Мы все в нее влюблены. Не о шлюхе позорной речь, о луне И прочих светилах небесных, Омрачающих душу нашу вдвойне И стыдящихся речей отвесных. Вот две дырки в твоей голове, Вот следы чеченского схрона, Вот драхма, сверкающая в траве, Но нигде не найдешь Харона. И поэтому счастия не проси Ни у крыс, ни у мышек летучих: Все будет солнечно на Руси, Утонувшей в дремучих тучах. Будут волосы твои светлее льна, О Руси будет светлой дума. И по-прежнему будет плыть луна Над двуперстием Аввакума. «Опять пошли сплошные Фермопилы…» Опять пошли сплошные Фермопилы, Эгейское море не перейдешь ведь вброд. Взяться б теперь за топоры да вилы, Да некому – обмельчал народ. Персы – народ, конечно, хороший, Но куда лучше царь Леонид. Пусть давно укрыт он смертной порошей, Но голова от него до сих пор звенит. И как Господу ни груби ты, Как ни цель мою душу влет — Все они будут разбиты, Как этот персидский флот. Все пройдет: и горечь земли корявой, И румяность твоих ланит. Но в памяти, иногда дырявой, Останется царь Леонид. «Славянский бог смешон и волосат…» Славянский бог смешон и волосат, Его ступни босые в белой глине, Нахмурившись, он грозно входит в сад И губы свои пачкает в малине. Над ним летают бабочки, жуки, Стрекозы, комары и тварь иная. Поодаль косят сено мужики, Поскрипывает грубо ось земная. Славянский бог глядит на свой живот И нежно гладит ствол кудрявой вишни. В нем бог другой, наверное, живет, Но все эти подробности излишни. На дне колодца плавает звезда, Пытаясь робкой рыбкой притвориться. Славянский бог уходит в никуда, Чтоб в небесах глубоких раствориться. «В России то пьют, то спят что зимой, что летом…» В России то пьют, то спят что зимой, что летом, Штольцу тут нечего делать, и не по летам Ему образумить Обломова, чей обломок Отыщет в траве внезапный его потомок. Немец есть немец, а русской душе противно Лезть за рубеж, где полно невозможных див. Но Не отыщешь женщин, на подвиг простой способных, — Любящих, нежных, работоспособных. Пусть немцы делают свои дела, а русские женщины пусть рожают, Они ж никому при этом не угрожают. Они несут белоснежное полотенце, Чтоб завернуть в него радостного младенца. В этом смысл России – чтоб колосилась Рожь и чтобы жизнь носилась В колесе вселенском и чтобы дети Знали, что они не одни на свете. «Земля никогда не родит мертвяка…»
Земля никогда не родит мертвяка, Но схватки близки родовые. Идут, как волы голубые, века — Ужасны рога их кривые. Любуйся их поступью грозной, пока Не встретился с чудом впервые. Колючее время стыдливей ерша, Полжизни осталось на роздых. Густеет, как масло, пространство круша, Беременный смутою воздух. И ночь надвигается, тьмою шурша, И небо в крестах, а не в звездах. И снова бредут на закланье волхвы, Звенят незаконные речи. Во рту привкус крови и привкус халвы, И слышится голос картечи Разгневанной, и не сносить головы Опять Иоанну Предтече. Давно равнодушный к скрижалям конвой Не видел такого улова. Грохочут осины надменной листвой, Не ведая умысла злого. И внятным становится замысел Твой, И зрячим становится Слово. «Квас ледяной, но никуда не деться…» Квас ледяной, но никуда не деться От страшной, словно Библия, жары. И зноя тяжеленные шары Нам предлагают до трусов раздеться И так идти по городу. Народ Уже привык к такому променаду. Не выпить ли еще нам лимонаду? Нет, квасу, квасу! Нет, наоборот! Поругивая солнце сгоряча, Которое обласкано веками, Бредем к реке державной. Под ногами Похрустывает нежно саранча. Откуда ее столько? Эта рать, Как татарва, опять на крылья села. Ну, правильно, хлеб в поле она съела, Теперь явилась в город нас сожрать. Ну, прямо казнь египетская! Мы Спешим к реке, вопрос в пространство бросив: Кто нас спасет – пожалуй, лишь Иосиф — От саранчи, которой тьмы и тьмы, От зноя – он тяжел, как никогда, В поту и продавцы, и брадобреи. Нырнуть бы, что ли, в Волгу поскорее, Но в Волге тоже горяча вода. |
