И тут я остановился на мысли, о чем же вспоминать, что рассказать ему? Конечно же спросит: а играл ли я в футбол? Ясное дело – играл. Но будет ли ему интересно узнать о многом, что отложилось в памяти? Я не Лев Яшин и не Игорь Нетто. Они – звезды не только отечественного, но и мирового футбола. А кто я? Так себе. Несостоявшийся мечтатель. Когда-то, мальчишкой, воображал себя знаменитостью, был почти уверен в этом, даже самоуверен. Ан нет. Все шло иначе, по другому руслу, хотя казалось, что начинаю не хуже, чем знаменитые игроки, о которых слышал по радио, читал в газетах, спорил с друзьями детства.

Перед глазами, словно в забытом фильме, начали раскручиваться ленты-воспоминания: мелькали дни, недели, годы, высвечивая значительные и незначительные события, факты, детали. Все начиналось очень и очень давно. За бедностью и трудностями открывалось и что-то хорошее в нашем послевоенном детстве, в котором мы тоже беззаветно любили футбол.

По стук колес крупным планом предстал передо мной мальчик, белобрысый и худощавый. Нетрудно догадаться, что это был я. Но ведь вот какая штука: себя взрослого я уже не мог поставить рядом с ним. Виделся он мне со стороны, как бы в третьем лице.

Ну что ж, начну, пожалуй, вспоминать о себе в третьем лице, раз такое дело.

Итак, Андрей Ковалев, который еще и в школу ходить не собирался. Очень хорошо помнит он черную тарелку запыленного репродуктора, висевшую на беленой стене почти под потолком. Тогда многие предметы, начиная с портрета Сталина, фотографии в рамках, картинки, полки с утварью, книгами, размещали на гвоздях очень высоко. Наверное, родители боялись, что дети малые могут разбить стекло, порвать что-то в книгах и, упаси Боже, совершить налет на сладкое – конфеты, сахар или пряники.

И вот тихим летним вечером, когда в сумерках уходящего дня потемнели за окном листья на кленах, в репродукторе что-то зашипело, щелкнуло, и в комнату, где никого не было, откуда-то издалека вторгся беспокойно-бодрый перезвон невидимых колокольчиков. А за ним, словно толчками, выплеснулась невероятно мелодичная, упругая и быстрая мелодия.

Как потом выяснилось, это был футбольный марш. Андрюшка как завороженный слушал его, позабыв об игрушках, которые возил по полу. Игрушки заменяли клапан от противогаза, рубчатый корпус противотанковой гранаты, крышка от солдатской табачницы с проушинками для ремешка – мелкий хлам грязно-зеленого цвета, оставшийся от войны. Да много чего броского оставалось после нее: продолжали зиять по хутору воронки от сброшенных с немецких самолетов авиабомб, и там и сям стояли обгорелые хаты, а то и торчали в небо печные трубы. И родители говорили: «Это Матерь Божия спасла и оборонила нас от фашистов – полста верст не дошли до нас…».

После марша он услышал возбужденный голос человека, который взахлеб спешил рассказать о каких-то воротах и мяче. На самом интересном месте его бесцеремонно заглушали голоса людей, можно было догадаться, что их собралось видимо-невидимо. А когда голоса затихали, слышны были свистки. Невидимый дядька говорил-говорил, а ропот не умолкал, напоминая о том, что собравшиеся толпы еще не раз заглушат его.

Нет, ничего Андрейка не мог тогда понять. Только мелодию марша усвоил без запинки. Под нее хорошо было босиком, особенно по лужам после дождя, гонять по улице ржавый обруч от кадушки, поддерживая его в верхней части куском проволоки с крючком на конце.

Позже Андрюшка оказался свидетелем семейной драмы. Домой вернулся на велосипеде из станицы Староаннинской гостивший неделю у бабушки старший брат Владимир. Видно было, как он избегал встречи с отцом – крутым по характеру человеком. И вот почему: перед отъездом брату купили новые полуботинки. В семье никто, кроме отца, не заметил, в какое состояние они пришли после поездки. Рассерженный отец тряс ими перед лицом старшего брата, тыкал пальцем в сбитые каблуки и облупленные носы, все больше и больше распаляясь:

– Кучу денег за них отвалили, кучу рублей! Для чего мы барана продавали? В школу тебя готовили, как человека приобули. А ты? Кто ты теперь у нас? Босяк, вот кто!

– Что я? Все ребята играли, и я играл… Мне что? В стороне стоять, что ли?

– Мог бы и босиком побегать! Ишь господин. Футбол – дело хорошее, но зачем же ботинки рвать?

– Но ведь мы же не проиграли…

– Чего-чего? Корову не проиграли? Нет, ты скажи мне: кого и когда футбол кормил? Городских бездельников? Дык они в городе живут, голубей с присвисточкой после жидкого супцу гоняют, а ты же сельский. Тебе ли на них равняться?

Старший брат опасливо оглядывался, как бы отец в гневе своем не пристукнул чем-нибудь попавшимся под руку.

– Говори, кто вас футболом заразил? Уж не Павел ли Федорович? Дык о нем всякое гутарят. Вроде бы в плену с немцами в энтот футбол гонял. А он, чудак, все никак не может оправдаться: никто его побаски всерьез не берет…

– Да перестань же ты, Петя, – вмешалась мать. – И горожан припомнил, и человека с несчастной судьбинкой приплел. Наш сынок в этой обушке всю осень может проходить. Пусть к сапожнику Рикитяну сходит. После и валенки понадобятся.

– А-а-а, ну вас к лешему, – отмахнулся отец и надолго замкнулся в молчании.

Так Андрейка впервые услышал слово «футбол». Но ему было непонятно: как же так – «футбол – дело хорошее», а вот из-за него брат приехал в разбитой обуви и отец еле удержался, чтобы не задать ему трепку.

И еще никак не мог мальчик осознать, кто такой «футбол», который никого и никогда не кормил? Может быть, это какой-то очень и очень жадный человек, которого отец, наверное, правильно ругал за жадность?

На долгое время врезались в память сгоряча сказанные слова о тайне Павла Федоровича. Обычно тайны когда-нибудь да раскрываются. А тут большой, очень высокий ростом человек хочет рассказать о ней, а его не то что слушать, никто не понимает и понять не хочет, как бы он ни старался. Как же это – «в плену с немцами в футбол играл»? Немцы – это злые враги, беспощадные фашисты – все о них так говорят, потому что это они затеяли войну, на которой много людей поубивали.

…Хутор Дёминский, раскинувшийся в степи на большой равнине, изрезанной в разных местах балками с мелколесьем и оврагами, именуется с XIX века в честь его основателя – зажиточного казака Дёмина. Андрейке хутор казался большим миром, населенным взрослыми людьми, а также всякой живностью – коровами, лошадьми, козами, курами, гусями. Мальчиков и девочек Андрейка не знал, потому что родители на прогулки их из дому не выпускали. Сиди себе в хате и дальше двора носа не суй.

Но и без прогулок он хорошо усвоил, что его Дёминка как бы делится на две половины: в одной из них жили люди, работавшие в колхозе, а в другой – те, кто трудится на машинно-тракторной станции – МТС.

Хата Ковалевых, как и другие под соломенными, камышовыми, изредка железными крышами, находилась на колхозной стороне, где бухал, посылая черные кольца дыма из трубы, составленной из нескольких железных бочек, паровой двигатель, работающий на мазуте. Это потом мальчик увидел, как на мельнице паяльной лампой раскаляют какой-то чугунный шар, как с лязгом начинает оживать сплошь железо, вращая длинные, широкие ремни и раскручивая жернова из твердого камня-песчаника, окованные железными обручами. Сытный, густой запах муки шел из черного провала дверей. Люди таскали на согнутых спинах мешки с мукой. А внутри будто зима опустилась – все белым-бело – ступеньки, подмостки, лари.

Такие же хаты были и в эмтээсовской стороне. Ее по утрам заполняла разноголосица железных, без кабин, тракторов на больших колесах в блестящих железных шипах. Были и совсем чудные, не на колесах, а на гусеницах – железных половиках. На работу, на обед и с него, а также с работы звали со стороны машинного двора и мастерской удары старого церковного колокола, потому что не у каждого были карманные часы. В той же стороне высилась ажурная мачта ветровой установки, качавшей из скважины воду. Отец уверял, что по ее лопастям можно определить направление ветра.