– Ну и чего?

– Как чего? Они более чуткие. Быстрей у них цикл рождения, созревания и снова рождения. Быстрей они на все откликаются. Раньше успевали на натуральной еде перестраиваться, а теперь всё. С генами не потягаешься.

– Это у вас в городе модифицированная, а у нас все настоящее. Свое.

– И у вас подсовывают, только не говорят. В удобрения, в семена. Да мало ли куда.

Некурящий профессор за компанию тянул сигарету. Вяло докурил. Потом аккуратно не по-городскому пустил слюну на дотлевавший красный огонек. Потушил. Бросил на землю. Показал пальцем и сказал:

– Никотин яд! – Помолчал и добавил: – А никотиновая кислота полезная. Витамин. Парадокс!

Мужики уважительно закивали:

– Наука!

Постепенно разговор затих. Взгляды остановились на движениях сестры.

Посредине стола она выставила за встречу привезенную гостем из города красивую бутылку. Нездешнюю не водку. Виски. Здоровую, квадратную. На стекле чуть выше вогнутого донца была выдавлена латинскими буквами надпись 1 Litr. На этикетке написано 45 градусов.

Разлили по чуть-чуть. Виски воняло самогонкой, хотя было прозрачным и желтоватым. Почти как у Матренихи, которая жила чуть по диагонали через дорогу. Все знали, настаивала она на дубовой коре и добавляла немного ванилину. Ванилин из пекарни таскала её дочка Галка, тридцатичетырехлетняя, разведенная, но бездетная. На физиомордию Галка обыкновенная, разве что глаза огромные, синие, зато фигуристая. Заглядишься. Когда приодетая куда идет, мужики шею свернут вдогонку. И даже размечтаются про неё. А жены их в бок локтем ткнут, чтобы не очень-то рот разевали и не забывали про супружескую верность.

Короче, выпили по пятьдесят два раза. Закусили малосольными огурчиками, колбасой привезенной «Московской» варено-копченой, шпротами. Заели картошечкой. И замолчали. На столе уже не было почти полбутылки этого самого виски, а разговор не клеился. Хотели разговориться все, но не шло. Вспомнили про школу. Про то, кто кому и за что морду бил. Кто где теперь. Вспомнили, как встречались в студенчестве. Как Григорий, а он был уже выпускник, помогал дружкам, молодым заочникам, сдавать контрольные и прочие задания. Как поселял их в своем общежитии, когда они приезжали на сессию. Помянули родителей. А дальше не клеилось.

Профессор опять сказал про испорченных генными продуктами тараканов, про «никотин яд». Остальные сказали долгое «да-а-а-а» и опять замолкли.

Не выдержал Валерка:

– Мужики, чего мы как неродные. Как нерусские! – Он полез под стол и достал из принесенной, аккуратно свернутой тряпичной сумки джинсового цвета, лежавшей на всякий случай возле табуретки, здоровенную, литра на два, бутылку.

Бутылка, как гербовая печать, плотно встала на стол.

– О, вот это по-нашему, ― повеселели все. Николай со звуком откупорил. Аккуратно положил белую пробку из-под шампанского рядышком и налил по полной.

Чокнулись, и содержимое лихо улетело в глубь организмов. Григорий запил водой. Остальные занюхали хлебушком. Закусили огурчиками. Похвалили их.

Чтобы не омрачать процесс, Николай тут же снова заполнил стаканы.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – дружно произнесли трое родственников. Все снова чокнулись и поставили пустые стаканы на прежние места. Беседа оживилась. Виктор поднял палец, подмигнул, взял на колени председательский кейс, щелкнул замками и вытащил здоровенный шмат сала, предварительно нарезанный на тонкие до розоватой прозрачности ломтики. Вытряхнул из полиэтиленового пакета на стол. Пахнýло чесночком, перчиком, еще чем-то пряным, не городским, настоящим и вкусным. За салом последовала буженина, окорок, балык из сома и копченая стерлядка. Как все это уместилось в кейсе, Георгий Степанович сразу не уяснил. Понял несколько позднее, когда на стол оттуда же явилось еще две бутылки кристально чистой жидкости медового цвета с красными стручками перца на дне. У председательского кейса одна сторона была гармошкой, отчего его размеры изменялись раза в четыре по мере заполнения или опустошения.

«Удачная конструкция», – подумал профессор.

Николай тоже засуетился и достал из своей сумки пакет. На столе появилась кровяная домашнего приготовления колбаса. Потом он извлек шар из смятых газет размером с футбольный мяч, развернул, и на стол плюхнулась пышнотелая, еще горячая, дымящаяся паром жареная курица с хрустящей корочкой. Валерка вторично развернул сумку. Извлек пакет. Открыл, перевернул, и на столе образовалась гора пирожков с капустой, морковью, картошкой, рыбой и отдельно беляши.

– Валюшка постаралась! – похвалил он жену.

Георгий Степанович, чтобы не остаться без ответа, поднял над столом руку, сделал знак ладонью, мол, подождите минутку, поднялся и пошел к новенькому серебристому «форду», на котором приехал.

Открыл багажник и вытащил картонную коробку. На коробке по бокам иностранными буквами было чего-то напечатано, а посредине красовался герб неизвестной фирмы.

Григорий подтащил коробку к столу. Сдернул со скрипом липучую ленту и не понятно с чего, наверное вспомнив детство, перешел на местный диалект. Сказал: «Хотел приберечь до завтрева, да бог с ним, опосля еще чего найдем» – и стал вытаскивать темные фигуристые бутылки с немецким пивом.

– О-о-о-о! – приветствовали гости. – Теперь и запить есть чем!

Снова приняли напиток домашнего приготовления и отхлебнули прямо из бутылок. Запах темного пива наполнил воздух. Сделал происходящее домашним, уютным и умиротворенным.

Беседа про здешние и городские дела зажурчала и неспешно потекла. А сестра профессора Татьяна Степановна, теперь, после смерти отца, директриса единственной здешней средней школы, все подносила и подносила еду. Скоро и ставить-то было некуда, а она расталкивала и втискивала. Салат из мясистых, крупно нарезанных розовых помидоров, перемешанных с красным, желтым и зеленым болгарским перцем, приперченный базиликом, лучком, петрушечкой, еще бог весть чем, заправленный особо уважаемым тут горчичным маслом, красовался посредине. А с боков вплотную его подпирали длинные, продолговатые, как лодочки, тарелки с паштетами из гусиной печени, рубленой селедки, грибочки маринованные и соленые, баклажаны, нафаршированные морковкой, чесночком и зеленью.

Перед очередным наполнением стопок, когда народ замолк, Виктор строго сказал:

– Пора сменить тему.

После чего взял свою бутылку с перцем, поднял над столом напротив заходящего солнца, и Георгий Степанович, как и другие мужчины, увидел и физически ощутил прозрачность и полезность напитка.

Каждый завороженно сосчитал по три булька, повторенных четыре раза, подумал, что Бог любит Троицу, с уважительной бережностью, чтобы не пролить бесценный напиток, поднес к губам и мелкими глотками выпил. Сначала горло обожглось. Потом этот огонь пролился глубже. Потом внутри полыхнуло, затем обдало сладкой истомой, как будто окропилось теплым бальзамом, и только после появилось этакое непередаваемое медово-лимонно-кедровое послевкусие. Жизнь стала окончательно прекрасной, а счастье состоявшимся.

– Да-а-а-а! – уважительно произнесли за столом.

Виктор налил по новой, поднялся и сказал:

– Царствие Небесное Степану Григорьевичу. Это он меня научил делать. Пускай Степаныч и объяснит по-научному, что для чего и что к чему.

Григорию было приятно, что отца его помнят и уважают. Он встал, приосанился, подождал, пока Виктор снова по три раза булькнул, и начал объяснять. Как мог теперь. Как читал студентам-медикам.

– Научил меня и, как оказалось, Виктора этому искусству отец. У истоков напитка должен быть виноград. Не яблоки, не вишни или сливы. Из них получается совсем другое. Вишневка или сливовица. Должен быть только виноград. Еще в глубокой древности было замечено, что он сладкий.

Народ гыкнул, хохотнул и снова замолк в ожидании дальнейшего.

– И лишь спустя многие столетия, а быть может, и тысячелетия ученые, – в этот момент он показал на себя, – выяснили, что там не сахар, а глюкоза. В этом принципиальное отличие того, что гонят из винограда, от хлебной, картофельной, буряковки и табуретовки.