Вскоре после этого я был представлен к награждению медалью “За отвагу”, а также восстановлен в звании. 29 июля 1942 года пришел приказ о присвоении мне очередного воинского звания “старший лейтенант”. С тех пор я находился при штабе бригады в разведке. Взять в плен немцев в то время было трудно: они упорно сопротивлялись, потому что верили в “гениального фюрера” и в скорую над нами победу.

Во время выполнения одного из заданий по установлению связи с партизанами я попал в руки жандармов. Было это в деревне Высприщи. Немцы выселили больше половины ее жителей в лес. Нужного жителя в деревне не оказалось, а меня задержали жандармы и привели в казарму. Устроили допрос. Рассказал легенду: из соседней деревни шел к такому-то по хозяйственным делам.

На допросе в жандармерии был полицай, он, нагло улыбаясь, сказал, что такой-то по профессии сапожник, здесь давно не живет. Это и решило мою судьбу. На ночь заперли в каменный подвал, где провел время без сна. Перед глазами прошла вся жизнь: родители, родные места… Сердцем чувствовал, что завтра — конец. Утром дали немного перекусить. Немецкий лейтенант приказал жандарму: убрать!

Тот взял винтовку и повел меня на окраину деревни по пустынной улице. Дома уже кончались, когда навстречу попались две старушки. Полагая, что жандарм по-русски не понимает, я им крикнул: “Бабки, спасайте! Ведут на расстрел!” Одна из старушек сразу бросилась к нам, упала конвоиру в ноги с криком: “Пан, он наш!” К ней присоединилась и вторая: “Пан, не убивай!” Обе зарыдали, ползая на коленях у ног моего палача. Размазывая слезы, я успел шепнуть: “Зовут Мишей”. Жандарм закурил, опершись на винтовку. Затем он дал мне пендаля, от которого я улетел в соседний кювет. Отошел метров на сорок, выстрелил в дерево и рассмеялся.

Старушки увели меня в соседнюю деревню к себе домой, долго говорили обо всем и рассказали, где найти того, к кому я шел. На другой день я пробрался к шалашам, где жили выселенные из деревни Пески, нашел резидента и передал задание. После войны отыскал одну из своих спасительниц, Ярославич Марию Ефимовну, и посылал денежные переводы моей второй маме до конца ее жизни.

В начале марта 1943 года наша 121-я отдельная стрелковая бригада по приказу высшего командования была выведена на переформирование. На ее базе сформировали 397-ю стрелковую дивизию. Я был назначен на должность старшего адъютанта батальона 448-го стрелкового полка. Вскоре дивизию перебросили с Северо-Западного фронта под город Елец, а затем передали в 63-ю армию под город Новосиль во второй эшелон. Здесь личный состав провел подготовку к отражению танковых атак. Был зачитан приказ, по которому пехотинцу, подбившему танк или сбившему самолет, будет предоставлен отпуск — десять суток без дороги на родину.

В соседнем батальоне произошел интересный случай. Старшина роты нес термос с водкой на передовую. Встретил друга, выпили, и он уснул. Проснулся от выстрелов. Придя в себя, понял, что неподалеку стоит тяжелое немецкое самоходное орудие и ведет огонь. Он подполз, бросил гранату внутрь (самоходки сверху броней не прикрывались). Раздался взрыв. Вскоре прибежали немцы, обошли взорванное орудие, забрали прибор управления огнем, стоявший метрах в пятидесяти, и ушли. Когда этот участок отбили у фашистов, старшина рассказал командиру, что он подбил САУ. Прислали проверяющих — все подтвердилось, и старшина уехал в отпуск на родину.

Запомнился очень трудный разведывательный поиск в феврале 1944 года. Группа возвращалась, и, когда до переднего края оставалось два километра, головной дозор подал сигнал: “Вижу противника”. Выдвинувшись ползком к дозорным, мы увидели странную и необычную для передовой картину: на небольшой полянке мылось около тридцати голых немцев. Поодаль стояла дезокамера, и около нее — человек десять в немецкой форме. У деревьев были аккуратно составлены винтовки со штыками. Наши бойцы знали: немцы в 1944-м были уже не те, что в 1941–1942 годах. Посчитали, увидев вооруженных русских, фашисты сдадутся в плен или разбегутся.

Но получилось иначе, чем мы думали. Увидев подходящих разведчиков, немцы схватили оружие и в чем мать родила бросились на нас. Два разноязычных “ура!”, ругань, крики раненых и стоны умирающих — все смешалось в какой-то звериный рев. И действительно, в это время все превратились в зверей. Свалка продолжалась две-три минуты. Было пленено семеро солдат противника, из них четверо — голых. Наши потери убитыми — одиннадцать человек. Схватка была короткой по времени, но люди неузнаваемо изменились. Если пять минут назад любой разведчик мог перебросить здоровенного фрица, то сейчас был совершенно обессилен: сделать шаг для него было невыносимо трудно, и, если бы не опасность подхода подкрепления к немцам, казалось, все бы уснули мгновенно — настолько велик был расход нервной энергии.

Наткнулись при отходе на группу землянок, в которых ютились местные жители, выселенные из деревни. Перед этим был обстрел, и в одной из землянок накат был разворочен снарядом. Войдя, мы увидели сидевшую за столом женщину, голова которой была раздавлена упавшим бревном, а возле ее ног сидел маленький ребенок, ловил ручонками лучи заходящего солнца, весело смеялся, не понимая еще страшного горя, что было рядом. Солдаты, видевшие тысячи смертей, были потрясены видом смеющегося ребенка у ног мертвой матери. Собрав жителей, мы отдали им все, что имели: продукты, вещи, одежду, — и просили уйти в другое место, так как фашисты могли жестоко отомстить мирным людям за разгром своей роты.

К началу заключительной в Великой Отечественной войне Берлинской операции наш полк находился на правом берегу Одера, в районе города Шведта. Готовились к форсированию реки и наступлению на Берлин. 16 апреля ночью началась артиллерийская подготовка. Подразделения нашего полка приступили к форсированию реки. Ночной бой — сложный и трудный вид боя. К утру наступавшие подразделения овладели участком дамбы на противоположном берегу, но связь с ними прервалась. По приказу командира полка была поставлена дымовая завеса. Лодка со связистами отправилась к противоположному берегу. Вражеские пулеметчики расстреляли связистов. Было предпринято еще две попытки наладить связь — результат тот же. Тогда я обратился с просьбой к командиру полка, сказав, что один смогу установить связь. Он разрешил. Все тело я натер жиром, обмотал вокруг туловища тонкий, но прочный шнур, к концу которого привязали кабель. Под прикрытием дымовой завесы вошел в воду и поплыл под водой, изредка подымаясь, чтобы глотнуть воздуха. Вражеские пулеметчики меня заметили, но прицельному огню мешали мои погружения — пули ложились мимо. Так я достиг мертвого пространства, где пулеметчики потеряли меня из виду и где встретили свои. Связь была восстановлена.

За это я был представлен командованием полка к званию Героя Советского Союза. Представление было подписано командирами дивизии, корпуса и командующим армией. В последней инстанции (о чем свидетельствует подпись командующего фронтом Г. К. Жукова) награда почему-то была заменена на орден Боевого Красного Знамени.

После окончания штурма Берлина мне удалось побывать в этом городе. Хотя я и был на фронте почти четыре года, но такого ожесточения не видал. Никто не хотел уступать… В некоторых местах ряды трупов погибших, немцев и наших, достигали двухметровой высоты».

Опубликовано в литературно-художественном издании «Веретено» в 2010 г.

Оглянулся, уважаемый читатель, я на предложенную тебе публицистику. Многие очерки, заметки в документальную повесть не вошли, что привело к некоторой обрывочности содержания, пунктирности композиции работы. Но, наверно, и не стоит собирать в одной книге все ранее написанное… О чем думал, когда набрасывал свои тексты, редактировал чужие? Размышлял о героях публикаций, о словах или, точнее, об особом языке изложения, которому, как говорил великий Алексей Решетов, «не учили».