В августе 1953 года я поступила на историко-филологический факультет Пермского госуниверситета. По окончании его вышла замуж. Пять лет отработали с мужем в школе в Соликамске, потом столько же лет в вечерней школе Перми я работала историком. Затем четыре года была директором школы № 4 (Орджоникидзевский район). Избрали меня секретарем райкома КПСС по идеологии, потом был Пермский облисполком, где трудилась уже до пенсии. Работа с людьми приносила удовлетворение, многим помогли. В том же райкоме партии решала квартирные вопросы со строителями, и народ это видел, понимал, верил. Часто шли именно ко мне. Выросли у меня две дочери, одна окончила институт культуры, другая — мединститут.

Мы искали своих родителей, свои корни. Валя, будучи взрослой, нашла через горсправку в Ленинграде наших родственников. Возможно, что кто-то искал нас, но ведь мы уехали совсем маленькими, без документов. Даже даты рождения себе сочиняли сами, о чем я рассказала в начале повествования. Очёр я не забуду. Навсегда светлым, ярким событием в моей памяти останется местное педагогическое училище».

Записано со слов Зинаиды Антоновны Мальцевой (Бриньковой) в апреле 2008 г., опубликовано в издании «Свет очёрских лампад» в 2009 г.

Софья Филипповна Малкова (Краснощекова) — прекрасная дочь чудесных родителей: Филиппа Михайловича Малкова и Клавдии Федоровны Малковой (Мощениковой), учителей Очёрской средней школы № 1. Софья Филипповна — заслуженный учитель РСФСР; всю жизнь она отдала детям. Ее и сегодня вспоминают ученики, звонят, пишут, беспокоятся о здоровье, интересуются, чем помочь. Военное детство навсегда врезалось в память Софьи Филипповны.

«22 июня 1941 года. Мне одиннадцать лет. Мы с родителями пришли к родственнику — Мощеникову Леониду Федоровичу — на день его рождения. Хорошо накрытый стол, сидели, чаевничали, когда стало известно, что началась война. Именинник так стукнул кулаком по столу, что блюдечки на столе перевернулись. Дядя Леня ушел на фронт, а папу не взяли по возрасту.

Мы все учились в войну с желанием, но все уже было по-другому. Встать надо было в пять утра, бежать из Зареки в центр поселка, занимать очередь за кирпичиком черного хлеба. Получив его, бежать домой, забирать сумку и к девяти утра успевать в школу. После учебы мы шли в госпиталь, который располагался в здании средней школы. Там лечилось множество раненых. После перевязок оставались окровавленные бинты, которые работниками госпиталя стирались и сушились. Затем в дело вступали мы. Своими детскими ручонками мы сидели и крутили эти высушенные бинты. Из разных собранных кусочков тканей мы шили кисеты, иногда несли их в госпиталь и дарили бойцам, иногда отправляли на фронт с записками. Помню, что когда нам стали выдавать в школе по пятьдесят граммов хлеба, то в обеденный перерыв мы шли в буфет. У каждого была с собой взята из дома кружка. Нам наливали заваренный пихтовый настой и давали эти пятьдесят граммов хлеба. Если кто отказывался пить горький пихтовый чай, тому хлеб не полагался. Стою однажды в очереди, а учитель Дерюшев Константин Григорьевич с прилавка буфета собирает руками крошки от нарезанного хлеба и ест их. Я подумала тогда: “Надо же, как одинаково всем тяжело и голодно”.

Если кто-то по классу назначался дежурным, то в буфете он отвечал за раздачу кусочков хлеба ребятам из своего класса. Не приходит кто-либо в школу, значит, кусочек дежурный мог по праву забрать себе. Дежуришь и думаешь, хоть бы кто-нибудь не пришел. Но оставшийся этот кусочек не ели, несли домой, где все также голодали. Жизнь была настолько трудной, что доучиться до нашего выпуска довелось только двенадцати ученикам. Папа в годы войны заболел крупозным воспалением легких. Лекарств никаких нет. Но он был любим и уважаем в Очёре. Одна из родительниц его ученика, проживавшего где-то у бора, принесла нам в Зареку и просто так отдала маме курицу. Мама кусочками варила эту курицу и поила бульоном папу. Так он выжил. Не будь этой поддержки, кто знает, как сложилась бы судьба нашей семьи. Мы всю жизнь с благодарностью вспоминали поступок этой женщины.

Самым тяжелым был первый год войны. Особенно страшно было, когда Левитан объявлял по радио, что наши войска оставили очередной город. Наш дом стоял почти на окраине, и недалеко в поле был аэродром, куда часто прилетали санитарные самолеты. Мы с ребятами бегали смотреть на них. Иногда там испытывали мины, которые изготовляли на нашем заводе. Соседские мальчишки десятилетние Колчанов и Шардаков нашли одну, каким-то образом оставшуюся на поле. Не знаю, что они с ней делали, но она взорвалась, и оба погибли. Отцы их были на фронте. Вот так, в тылу, мы почувствовали близкое дыхание войны.

Мама научила нас с братом Александром вязать сак, и мы ходили с ним ловить рыбу на реку ниже слива. По весне залазили с мережкой в воду по пояс, ловили до ведра рыбы, что нас часто и спасало от голода. Ходили в лес за грибами и ягодами, в общем, все обеспечение натуральными продуктами было возложено на нас с Шурой. Вот уж где пословица пригодится: “Как потопаешь, так и полопаешь”. Я стирала с раннего детства, носила воду на полив с реки (раз по двадцать в день), брат заготовлял дрова. Электричества еще не было, а керосин сразу из магазинов исчез. Мы не жгли свечи, а брат вместе с папой изготовили электропитание в какой-то квадратной банке под столом, опустили туда цинковые пластинки и протянули над столом тонкий звонковый (как они называли) провод. Крошечная электрическая лампочка от фонарика с ноготок ярко горела над столом. Это было неописуемой радостью. Так всю войну мы и прожили, делали под этот свет уроки, читали, шили.

Власти объявили ночное патрулирование, и нашей семье доставалось дежурить один раз в месяц. Эту миссию мы выполняли с братом. Всю ночь мы бродили по вверенному нам микрорайону, периодически гремя колотушкой. Это было очень ответственно и романтично.

В школе на уроках труда мы шили кисеты для солдат на фронте, шили рукавицы из тряпок, писали неизвестным солдатам письма на фронт. Со второго года войны все как-то втянулись в особый ритм, приспособились, жить стали увереннее и легче. В поле посадили участок картошки. Через год госпиталь перевели в другой город, и нам снова вернули школу, куда я и пошла в пятый класс. У меня появились новые друзья: Зоя Хрущова и Светлана Шилова из Москвы, Римма Левандовская из Днепропетровска. Мы все были очень бедно одеты. По несколько лет носили одну и ту же штопаную-перештопаную одежду. У бабушки нашли клубки суровых ниток, и Шура сделал из них дратву для подшивки обуви. Теперь мы с братом сами подшивали себе валенки толстой суконкой, меняя ее много раз. Шили для себя и родителей рукавицы на зиму.

В школе появилось несколько новых учителей из Днепропетровска. Помню Марию Ивановну Лиховшину, учителя русского языка и литературы, когда она для примера восклицательного предложения несколько раз повторяла с пафосом: “Чуден Днепр при тихой погоде!”

Мы понимали, что она очень тоскует по родным местам. С питанием дома стало стабильнее. Мама научилась выращивать тыкву (медовый сорт), и мы снимали по пятьдесят тыкв за урожай. Делали кашу, тушили, запекали. Конечно, ни масла, ни сахара не было.

Минуло четыре тяжелых года. Я окончила седьмой класс, а брат — девятый. Наступил день окончания войны — Победа! Повсюду шло ликование, занятия в школе отменили. Большинство эвакуированных стали быстро собираться и уезжать к себе на родину. Уехали и мои подруги. Римма уехала с мамой в Днепропетровск, Света и Зоя — в Москву».

Записано со слов Софьи Филипповны Малковой (Краснощёковой) в марте 2008 г., опубликовано в ряде изданий, в том числе в газете «Новый формат», № 10–11 от 26 марта 2009 г.

Ребенок военной поры. Он впитал в себя память, в которой были голод, холод и безудержное желание прожить детские годы без оглядки на войну. Воспоминания Владимира Савельевича Выголова помогают нам, поколениям, не знавшим «сороковых роковых», понять и прочувствовать, как это было.