— Так вы артиллерист?! Да знаете ли вы, как артиллеристы нужны сейчас Красной армии! Я призываю вас на военную службу, и вы, товарищ Носов, завтра же выезжайте в распоряжение командования Вятского укрепленного района…

Добравшись с немалыми трудностями до Вятки, Леонид Алексеевич явился по указанному в командировочном удостоверении адресу. Как положено, доложил о прибытии дежурному, вручил ему свои личные документы. Внимательно просмотрев их, дежурный сказал “подождите” и скрылся за дверью какого-то кабинета. Через несколько минут вернулся и пригласил Носова:

— Пройдите. С вами хочет поговорить товарищ Блюхер.

Большая комната, массивный дубовый стол, на котором стояли телефоны, карта Вятского укрепленного района, висевшая в простенке между сводчатыми окнами, вдоль стены — мягкие стулья. Пройдя в центр кабинета, прибывший остановился по стойке “смирно” и представился.

Блюхер, коренастый, плотно сбитый, с жестким бобриком волос и аккуратно подбритой щеточкой усов, пригласил Носова сесть на стул. Потом достал портсигар, вынул себе папиросу и протянул Носову:

— Закуривайте.

— Благодарю, я некурящий, — ответил тот.

— Похвально, похвально… Так вы артиллерист? Нам очень нужны такие люди для формируемой Третьей армии. Вы не будете возражать, если мы используем вас в этом качестве?

— Готов служить там, где я нужнее всего, — ответил Леонид Алексеевич.

— Ну вот и прекрасно, — улыбнулся военачальник. — Вот вам записка. С ней вы явитесь в штаб армии, а там все уладится окончательно. Желаю удачи.

В особом артиллерийском дивизионе, куда прибыл Носов, оказалось много очёрцев и павловчан. Многие знали Леонида Алексеевича и были рады столь неожиданной встрече. Официально числясь в составе дивизиона, Носов как один из очень немногих грамотных тогда бойцов был вскоре назначен членом военного суда 30-й дивизии. Освобождение Урала, Сибири, а позднее Крыма, тысячи трудных верст… Перед штурмом Перекопа командование артдивизионом принял будущий маршал Советского Союза, Герой Советского Союза, ставший одним из прославленных полководцев Великой Отечественной войны, Леонид Александрович Говоров.

Там, на юге, сыпняк свалил очёрца, и тот после долгого выздоровления был освобожден от дальнейшей военной службы. В 1975 году Леониду Алексеевичу Носову вручили нагрудный знак ветерана 30-й Иркутско-Пинской имени ВЦИК дивизии. От всей души поздравляю фронтовика с наступающим праздником — Днем Советской Армии, желаю ему крепкого здоровья и долгих лет жизни!”».

Опубликовано в газете «Знамя труда», г. Очёр Пермской области, 9 февраля 1980 г.

Вопрос «Что делает нас людьми?» риторический. И все же… Что? Или кто? Родители? Окружение? Обстоятельства? Думается, что из детей мы превращаемся в людей с почти сформировавшимся мировоззрением в школе. Учителя принимают нас в первый класс птенцами, не умеющими самостоятельно летать, а школьный двор мы покидаем, расправив молодые крылья.

Не сочти за бахвальство, уважаемый читатель, но у меня особо трепетное отношение к одной из книг. Она издана под моей фамилией, однако, по сути, это коллективный труд многих авторов. Сборник очерков «Свет очёрских лампад» выделяется среди других изданий дыханием той действительности, которую пережили тысячи школьников и учителей страны. И военная пора здесь занимает особое место.

Часто беру в руки книгу и перечитываю размышления, посвященные человеческой воле, силе характера, печалям и радостям. Страницы сборника отражают длинный период времени: от начала осознания себя «я в школе» до той поры, которую в народе называют «седой мудростью». Один из очерков перед вами. С нами уже нет великолепной Елены Михайловны Карасевой, но остались ее воспоминания…

«В городе Очёре живет удивительная женщина, которую помнят и любят многие, кому судьбой выпало учить французский язык в школах поселка, а позднее города. Карасева Елена Михайловна родилась в 1919 году в Перми. Ее небольшой рассказ о своей учительской судьбе интересен конкретикой о событиях давно минувших дней.

“Я родилась в поселке Левшино, возле Перми, в 1919 году. Папа заведовал нефтебазой на реке Чусовой. После ее закрытия мы поселились в микрорайоне Кислотном, где я и окончила в 1937 году семь классов школы. С восьмого по десятый классы училась в пермской школе № 17. После ее окончания уехала в Ленинград и поступила в институт иностранных языков. Мой выбор этого города был определен тем, что там уже учился в академии художеств мой брат Владимир, который умер позднее в блокадном Ленинграде.

Заканчивались годы учебы, когда началась Великая Отечественная война. При распределении попросилась в Пермскую область, и мое пожелание было удовлетворено, поскольку в институт пришло письмо из Очёра от Пантюшкина Ф. Ф. Но к Ленинграду уже подходили немецкие войска. Мы, выпускницы, устроились в призывные комиссии при военкоматах по набору ополченцев. Зарплату нам назначили двенадцать рублей, и с утра до вечера мы работали со списками отправлявшихся на фронт ленинградцев. Видела, как строились наши ополченцы и колоннами уходили под песню “Смело мы в бой пойдем”. Близился конец лета. Началась массовая эвакуация.

В то время уехать из Ленинграда стало практически невозможно, а мне к 15 августа надо быть в Очёре. Отправляли эшелоны с эвакуированными, и нас пропустили к посадке в “телячьи” вагоны только потому, что на руках были дипломы и направления на работу. Ехали мы только ночами. Днем состав стоял. Помню, мы гуляли в лесу, около железной дороги. Возле Вологды поезд бомбили, но какой-то мужик закрыл дверь на засов, и мы всю бомбежку просидели в вагоне. Так или иначе через семь дней нас привезли в Пермь. Потом я добиралась до Верещагино. Оттуда почти ночью на грузовой машине поехала в Очёр.

“Господи, куда я еду?” — с искренним страхом в душе размышляла про себя. Привезли меня в Очёр, высадили прямо в центре. Теперь бы еще школу найти. Увидела, идет мимо мужчина в белом костюме, в белых туфлях, белой шляпе и на мой вопрос, куда мне пройти, показал рукой направление. Его внешний вид как-то успокаивающе подействовал на меня, подумала: “Надо же, как в Ленинграде”. Пришла в здание первой средней школы, что располагалась в “графской конторе”. Дерюшев Константин Григорьевич принял меня, велел оставаться на ночь в школе. Идти мне, действительно, было некуда, так и просидела за столом до утра.

Утром начался педсовет. Распределили всех учителей на работы по колхозам. Потихоньку все вошло в свою колею. Со своим предметом (французский язык) я получила по четыре часа в день на шесть классов. А насчитывалось этих классов много, по буквам доходило до “ж”.

Жизнь учителя той поры мало чем отличалась от жизни других очерцев. В чем-то нам было тяжелее. Подсобных хозяйств не вели. Родители в Перми голодали, ходили по рынкам с обменом личных вещей на продукты. Приезжали они и в Очёр, где мы тоже пытались что-нибудь выменять в деревнях из вещей на съестное, но сделать это было крайне трудно. Мы, учителя, поддерживали друг друга как могли.

В очёрской семилетке работал учителем французского Бери Людвиг Францевич. Русский язык он знал плохо, в Россию приехал еще в 1910 году в поисках работы. Жил в Перми, преподавал в гимназии французский язык. Потом был репрессирован. После отбытия срока оказался в Очёре. Как-то мой муж, Ложкин Максим Алексеевич, покрасил пол в комнате Людвига Францевича, за что тот в благодарность принес нам лейку. Надо сказать, Бери был заядлым садоводом. Мы долго не брали эту лейку, но с большим трудом он нам все же ее вручил. Через несколько дней Бери пришел и попросил эту лейку обратно, объясняя, что его хозяйка «заела» за нее. По предмету Людвиг Францевич иногда меня заменял, когда, например, я Наташу родила, в 1944 году. К нему на уроки специально ходила местная партийная элита, он очень неплохо преподавал. Не выговаривал русскую букву “х”, в результате чего речь его была несколько комична: “Кодил колкоз”.