Фонарёв ёжась влетел в подъезд и чуть не натолкнулся на Марусину заведующую. Она глядела змеёй, выюркнувшей из-под ног змеелова.

– Здравствуйте, Олеся Анатольевна!

Перепёлкина что-то буркнула и резко качнулась к выходу.

«Вечные штучки и выверты… А ещё соседка! И как только с ней Маруся работает? Надо бы спросить…»

Мужчина выудил из почтового ящика платёжку и, рассмотрев «итого», выругался.

«Лишь на той неделе отопление дали, а уже две тысячи девятьсот…»

Полы в лифте были усеяны обломками гипсокартона и ещё чем-то хрустким.

– Высочкины всё ремонтируются… Хотя бы убрали за собой… Свиньи!

Митя зацепился взглядом за командирские часы с красными стрелками.

«Ого! Почти восемь».

Раздался покрик дверного звонка.

– Кто там?

– Марусь, это я.

Дверь отворилась.

– Ну, наконец-то… Мить, давай выпровоживай Дашку… – выпалила прямо с порога жена.

– Тише ты! – цыкнул Фонарёв. – Ещё обидится…

– Нет, пусть лучше я обижусь… Да?

– А сколько она у нас?

– Полдня… Разве в гости так ходят?

– Она же дитё… Не понимает.

– И родители не понимают?

– А что родители? Ты же знаешь, Дашкина мать – проводница… С поезда почти не слезает… Отец её, он это… В моей бывшей бригаде служит – механиком-водителем, кажется…

– Эта Даша Ролик – явная плутня, – не унималась Маруся.

– Ерундейшая чепуха! Дитё есть дитё… Ей хорошо здесь, поэтому-то она домой и не торопится.

Женщина, натолкнувшись на неожиданный довод, замолчала.

– Говорила ли ты Лёшке с Дашей, когда им разбегаться?

– Я ж не думала, что так всё будет…

– Короче, в другой раз говори… Вырабатывай командный голос…

Митя стянул берцы и пошёл в комнату сына.

– Привет, молодёжь!

– Здрасте, дядь Дим!

– О, пап! А мы в «Монополию» рубимся.

– Вижу… Молодцы!

– У меня отели на Гоголевском бульваре и станции «Маяковская», а у Даши… на Арбате…

– Дядь Дим, а вы будете с нами? Ваш любимый башмак, – девочка кивнула на игровую фигурку, – не занят…

Дмитрий Алексеевич взял маленький оловянный башмак и, словно взвесив его, сказал:

– Спасибо, Дашунь, как-нибудь в другой раз! Да и поздно, понимаешь? – Фонарёв заглянул в глаза девочки – в них сияла яркая, чуть пожелтевшая зелень.

«Миленькая, – мелькнуло у мужчины, – но всё портит эта её всегдашняя застиранная жёлтая кофта…»

– А чё там натикало, дядь Дим?

Мужчина вскинул руку с часами, показывая время.

– Ой, я пойду! Уже девятый час…

– Молодой человек, а ну-ка проводи Дашу!

– Да, пап, сейчас…

– Молодёжь, вы это… Вы и завтра можете поиграть… Но только с двух до четырёх…

– Пап, а можно подольше?

– Нет, Лёшка… Мы после четырёх за продуктами поедем в «Ашан».

– А, ну ладно!

– До завтра, дядь Дим!

– Пока, Дашунь! Смотри, телефон у нас опять не забудь…

– Правда, всегда его забываю… – Девочка вся светилась изнутри, точно в ней горела маленькая лампочка.

«Нет, никакая она не плутня, – подытожил Дмитрий Алексеевич, – просто расхристанная немного».

Фонарёв закрыл за детьми дверь и прислушался.

– Эй, Маруся! Куда ты запропастилась?

– Я ужин вам разогреваю… Будете макароны доедать.

– Хорошо, пацан вернётся – и доедим, – протянул Митя, заглядывая к жене на кухню.

– Пойми, умаялась я сегодня… Как будто две смены в детском саду отпахала…

– Да понимаю, Марусь… Что ты оправдываешься?

– А вот и Алёша!

– А ты что, мам, узнала меня по походке? – послышался певучий голос из коридора.

– Конечно, топаешь как слон.

…Время тихими шагами проходило мимо.

Младший Фонарёв давно спал в своей комнате, а Фонарёв-старший, приглушив кухонное радио, разглядывал жену.

– Не хочешь слушать про Алеппо?

– Не хочу… За целый день в маршрутке наслушался.

– Ну а что ты так держишь меня глазами на привязи?

– Любуюсь твоими веснушками, Марусь.

– Всё это, как ты выражаешься, ерундейшая чепуха…

– Нет, правда, любуюсь!

– Неужели я лучше молодых цокалок?

– Кого?

– Ну, этих девочек на шпильках…

– Так, с этого места поподробнее… Хоть к чему-нибудь прицеплюсь воображением…

– Во наглец!

– Это я наглец? Ну, держись…

Он повлёк её к себе, и она не противилась. Прикосновения её ласкали, как сливки… Когда спустя час она высвободилась из его объятий, луна за окном побелела. Было тихо, и снег работал добрый.

– Мить, кофе сварить? – слабым голосом спросила Маруся, запахивая халатик.

– Да нет, наверное… А то не засну потом…

– Ладно, и я перебьюсь…

– Марусь, пока не забыл… Перепёлкину твою видел сегодня… Как ты с ней такой работаешь?

– А вот так… Чёрта нянчить – не унянчить… Помнишь выборы? Всем нашим воспитателям в тот день досталось… Заведующая заставляла обзванивать родителей и спрашивать, голосовали те или нет… А повара, дворник, завхоз и мы, няньки, бежали на избирательные участки просто вприпрыжку… Противно!

– Вот-вот… Особенно, когда сапожищем на голову…

– Да, сапожищем… И готово… опять, как говорится, рай…

Дома стояли потухшие.

За окном висела ущербная луна, и Фонарёву казалось, что она ещё больше побелела.

Мужчине не спалось – тоска и язва пожирали его.

«Я так и не рассказал Марусе ни о бургомистре, ни о питерских, ни о чём… Эх, какой у неё был взгляд! Почему о выборах этих вспомнила? Что её гложет? Она так плотно сжала губы, как будто дверь закрыла…»

– Попробуй её открыть, – повторял бессвязно, как бред, Митя, – попробуй!

Маруся рассеянно глядела, как бледнеет разлитый на полу солнечный свет. «Что же я застыла? Пока дети на прогулке, надо убраться… Может, с туалета начать? Нет-нет, лучше с группы…»

Женщина припомнила о том, что натворил в туалетной кабинке Мартин и скисла.

«Мал клоп, да вонюч… Э-э, Митя бы точно возмутился. Сказал бы, что о детях даже думать так нельзя… Да, нельзя. Но познакомься он с этим Согуренко Мартином, то, может, и переменил бы мнение… Нет, ну почему родители выбрали такое имя? Почему, а? Оно же нелепое…»

Мокрая тряпка послушно поволоклась за шваброй.

«Неужели я детей не люблю? Так порой злюсь на них… Наверное, просто вымоталась? Одна на две группы… А ведь заведующая сулила место воспитателя: «Уж ты, Фонарёва, в “Светлячке” нашем посветишь!..» Ага, спасибо, нянькой все эти четыре года так и светила… На кой только в пединститут сунулась? Дурочка дурная!»

Иссиня-бледноватый кафель в туалете отмылся на удивление так же быстро, как и ламинированный пол в группе. Маруся вылила грязную воду, сменила мешки для мусора, протёрла зеркала. И тут с улицы влетели дети, будто туча саранчи.

«Ой, успела!» – Женщина отпрянула, точно увидела что-то пугающее.

Впереди всех маячил желтоватый малый Мартин – соломенного цвета волосы и глазки. Он бежал к Марусе и, как она про себя называла это, козлогласил. То есть дико, с подвывом орал. Добежав, он обхватил её руками за талию. И вдруг расплакался так, будто замяукал котёнок.

– Милый мой, ну перестань! – успокаивала мальчика Фонарёва. – Что случилось, а?

Согуренко, размазав по щекам слёзы, притих и доверительно посмотрел на няньку. Она тронула его волосы и крепче прижала к себе. А в толпе детей прорубилась какая-то просечка, улица, и возникла воспитательница Катя Закаева. Это была маленькая, худенькая брюнетка с ужимками ящерицы, отбросившей хвост. С трудом переводя дыхание, девушка сказала:

– Ты почему сбежал от меня?

Мартин сделался густо-красен, но ничего не ответил.

– Ты это, Катюш… Не ругай его… Он больше так не будет. Правда, Мартин?

– Да, правда, – охотно согласился мальчик.

– Ну и молодчина! А теперь, детки, послушайте меня… Раздеваемся, моем с мылом ручки и садимся обедать…

Вся толпа тотчас схлынула – дети заторопились выполнять нянькины распоряжения.