Так в прозе Александра Лепещенко слились воедино новаторство и традиция, что обеспечивает её жизнеспособность и высокую художественность.
Л. В. Жаравина, доктор филологических наук
Монополия
Повесть
Человек есть существо, ко всему привыкающее…
Федор Достоевский.
Записки из Мертвого дома
1
Рента с коммунальных предприятий могла удвоиться, но для этого Фонарёву требовался водоканал. Дмитрий Алексеевич всё рассчитал верно: трижды уступал на аукционах не менее ценные активы, а ещё заложил отель. Обзавёлся значительным капиталом, выждал момент и заполучил то, что хотел.
Фонарёв сощурил серые нестеснительные глаза.
«Вот это игра, – думал он, – вот она, буржуйская игра, – нечего тут яйца высиживать».
– Знаешь, что… Ты, ты просто проеден самолюбием, – чуть не плача сказала Маруся.
– Ерундейшая чепуха!
Маруся тронула узел волос на макушке, но промолчала. Митя внимательно посмотрел на жену: лицо у неё было так усеяно веснушками, словно плеснули акварельной краской.
– Э-э… – произнёс, темнея, мужчина. – Я не могу иначе играть. Пойми, это же «Монополия», а не поддавки…
– Я-то понимаю… А ты, мамочка? – вмешался в родительский разговор Алёша – девятилетний мальчик с взлохмаченными волосами и лицом футболиста. Он глядел на отца бледными добрыми глазами.
Митя остановил его суровым, скудным голосом:
– Лёшка, а ну-ка собирай карточки… Больше играть с вами не буду – клянусь ерундейшей чепухой!
– Пап, это…
– Ты понял?
– Понял, конечно, – ответил мальчик суконным голосом.
– Ну, вот и наводи порядок.
Сын склонился над кухонным столом, будто переломленный ремнём в талии. Игровые карточки не слушались – валились из рук, обычно цопких. На глазах предательски выступили слёзы.
– Лёшка, не распускай сопли… Слышишь?
– Угу.
– Мить, отцепись от него… Зачем травить?
– О, слова-то какие: «отцепись», «травить»!
– Прошу, перестань…
Мальчик схватил коробку «Монополии» и брызнул из кухни.
– Довёл ребёнка…
– Говорю, вам меня не уесть… – Митя глянул в самую глубину Марусиных глаз и осекся.
В примытой сумерками комнате стало тихо.
Жёлтое, с провалившимися щеками лицо мужчины стушевалось. И без того худой, как призывник, он сделался ещё более худым. Плоские слипшиеся губы заблестели.
– Что с тобой? Тебе плохо?
– Брось, ерундейшая чепуха…
– Какая чепуха? Ты свалишься сейчас. Давай иди сюда…
Женщина помогла мужу перебраться из-за стола на диван.
– Опять язва?
– Опять двойка.
– Сейчас… Сейчас, найду твоё лекарство.
– Жалкие забубённые головы… Всё обижаем друг друга… И зачем?
– Ты прав, Митя… Незачем. Вот, прими обезболивающее…
Маруся нашарила выключатель.
На кухонном столе, освещённом сверху матовым электрическим шаром, одиноко синела игровая карточка.
«Алёша забыл», – догадалась женщина, но сказала иное:
– Отдохни, а я ужин пока приготовлю.
Прежде чем взяться за нож, Маруся заглянула в забытую сыном карточку, на которой было начертано: «Отправляйтесь в тюрьму! Вы не проходите поле “вперёд” и не получаете вознаграждение».
– И снова я в глубоком подъёме, – вздохнула женщина.
Странные мысли зашевелились в её голове: «Катала – это шулер или профессиональный картёжник? Кем всё-таки был мой отец? Гм, не могу представить папу банкующим… С его ранней смертью связана некая тайна… Маме рассказывали, будто он у кого-то что-то умыкнул. Не знаю… В общем, королевства отец в карты так и не выиграл».
Митя поворочался и затих.
Маруся окинула взглядом его сухощавое, как у кузнечика, тело и открыла кран. Промыла рис и зелень. Нащипала мякоти с отваренной утром курицы, выудила из холодильника четыре яйца, но, поразмыслив, два вернула обратно – до зарплаты нужно было ещё тянуть неделю.
И вновь покатилась думушка.
Припомнилось, как они с мамой покочевали из Екатеринбурга в Волгоград. Нет, не то чтобы маме хотелось всё прежнее забыть. Разве горе забудешь? А счастье? Было ведь в её жизни счастье! И любила она. Так почему ж в Волгоград? Не ответила б и себе, спроси её в то время… Маруся вышла замуж за Митю через год после маминой смерти. Старшина Фонарёв служил тогда в десантной бригаде. Язва ещё не заявила о своих правах на него. Это был крепко свинченный, сухой человек. Красивый и весёлый… А потом родился Алёша.
«Как там сыночек?» – обожгло вдруг Марусю.
Женщина выключила электроплиту и, утвердив на подставке сковороду с домбури, заторопилась в детскую. Алёша сидел на кровати и барабанил тонкими пальцами по «Энциклопедии юного химика», рядом с которой гнездилась коробочка с чем-то зелёным.
– Что делаешь, Алёш?
– Да так… Это… Изучаю полимеры…
– Ты в порядке? Кушать хочешь?
– Ну, хотелось бы… А папа?
– Папа уснул.
– А что ты приготовила? Пахнет вкусно.
– Такая штука японская… домбури.
– Ясно.
– Пойдём?
– Айда! – улыбнулся мальчик.
– Не обижайся на папу, ладно?.. Он тебя очень любит.
– Да я знаю, мам. Он – добрый, только немного нервный.
– Ты вот что… Ты с хлебом ешь…
– Ой, я быстро… Руки помою.
Мальчик сбегал в ванную и вкрутился на своё место, напротив окна.
– Приятного аппетита, сынок!
– Спасибо! И тебе тоже… Э-э… А мы папу разбудим?
– Знаешь, ему нехорошо сделалось… Может, не надо его будить?
– Да, пожалуй, не надо.
…В распахнутом просторе Митиного сна слоисто мерцали тёмные улицы. Ветер поднимал и нёс снежную пыль в пустые места. Одинокий фонарь опускал из себя длинные волосы света. Нилыч шагал с приглядкой: будто человек, который ищет потерянный ключ.
– Что обронил, старик?
– А-а-а… Димитрий, это ты… Не представляешь, как я уморился, разыскивая детей… Снег, вишь, выпал, а следочков нет…
– Каких ещё следочков?
– Я же толкую тебе – ребятишки пропали… Ни одного не осталось. Как такое возможно?
– Старик, ты в своём уме?
– А ты думаешь, старый Нилыч свихнулся… Да?.. Ну, а давно ли ты видел детей? Вот где сейчас твой сын? Чего молчишь?
Словно молния в злобе разделила Митю пополам – у мужчины засаднило в сердце. Руки его начали беспокойно мять одна другую.
– Нилыч, Христом богом прошу… Расскажи, что знаешь… Ведь вижу, что знаешь, – вскрикнул Митя, нащупывая, наконец, мобильник.
Вызов шёл, но сын не отвечал.
– Чего знаю-то? Только то, что слыхивал от других…
– Говори, Нилыч, ну давай же…
– Да не сбивай, и сам собьюсь… Крысолов пообещал бургомистру спасти город от крыс…
Задурил ветер, и старик замолчал, принюхиваясь к прорезавшейся серной вони.
– Продолжай, Нилыч!
– Ну, так вот… – зажал пальцами нос старик. – Когда крысолов заиграл на своей чёрной дудке, крысы, подманиваемые музыкой, потянулись к реке. А затем… Представляешь, случилось невообразимое: вся орда сама устремилась в прорубь да там и сгинула…
– Значит, он всё-таки избавил город от крыс?
– Как и обещал.
– А бургомистр заплатил? Не околпачил?
– Господин бургомистр пожелал отделаться одним золотым.
– И что крысолов?
– Не взял… Запахнулся в свой пёстрый плащ и удалился…
– Надо искать дудочника… Это он увёл наших детей.
– Но я не обнаружил их следов.
– Послушай меня, старик… Сыпь к бургомистру – пусть собирает горожан… А я займусь розыском… Не стой – сыпь!
2
Фонарёв выбрался из окрестностей сна в начале седьмого. Огляделся.
Клетчатый плед, принесённый Марусей, лежал подле кухонного дивана. Мужчина поднял плед и прибавил звук в радио.
