Лед и пламя. Вера и неверие – вот два кремня, из которых высекутся искры, освещающие будущее. Но прежде следовало сосчитать агнцев и козлищ и отделить их друг от друга. В затее Эйхмана был определенный смысл, но смысл этот был доступен пока лишь гению фюрера.

В дверь постучали, и в кабинет вошел адъютант.

– Мой фюрер, пришла Ева Браун, – доложил он.

Оттолкнув адъютанта, Гитлер выскочил в приемную. Секретарша перепечатывала на пишущей машинке какой-то документ.

– Ева! – он поцеловал женщине руку. – Как кстати!

Глянул строго на адъютанта. Тот вел себя строго – смотрел в сторону.

Уже в кабинете Адольф позволил себе поцеловать Еву.

– Я устал, – признался он. – Русские воюют с большим ожесточением, нежели я ожидал. Потери неоправданно велики. Но все-таки скоро мы закончим эту войну с русским медведем. Тогда весь мир ляжет около твоих ног, дорогая. Ты хотела бы позагорать на бразильских пляжах или побывать в Голливуде?

– У тебя круги под глазами, Ади, – сказала Ева. – Ты совсем не бережешь себя.

Как всегда выглядела она великолепно. Крепдешиновое платье ловко обегало ее стройную фигуру, светлые волосы кропотливо были увязаны в хитроумный венок, придававшие Еве целомудренный вид. В руке у нее была лакированная сумочка. Пожалуй, это был единственный человек, которого не досматривали при входе в кабинет фюрера. И единственный человек, который мог бы убить Гитлера безо всякого оружия. Своей красотой.

– У меня слишком много забот, – сказал Адольф. – Фюрер должен думать обо всем и обо всех. Впереди зима, а солдаты на фронте совершенно не подготовлены к ней.

– Тогда объяви сбор теплых вещей по всей Германии, – предложила Ева, подбирая платье и садясь в его кресло.

Фюрер улыбнулся.

– Вы, женщины, даже не представляете, из каких мелочей порою складывается победа, – сказал он. – Носильные вещи – всего лишь часть проблемы, всего лишь одно из многих слагаемых. Поговорим о тебе, дорогая. Чем ты занималась последнюю неделю?

– Ездила к сестре, – рассеянно сказала Ева. – Но дорогой! Ты должен отдыхать. Шмундт сказал, что в иные дни ты работаешь по восемнадцать часов в сутки. Это же работа на износ. А ты уже не мальчик и должен думать о своем здоровье.

Фюрер любовался женщиной.

– Пожалуй, я бы мог бросить все, – сказал он. – Мы могли бы на пять дней закатиться в горы. Хочешь в горы?

– Ты знаешь, чего я хочу сейчас, – сказала Ева, вставая. Ее губы оказались в опасной близости от губ Адольфа. От женщины пахло французскими духами и чистым женским телом – взрывное сочетание, заставляющее мужчину дрожать от нетерпения.

Оставив женщину, фюрер вышел в приемную.

– Меня нет, – сказал он. – Меня нет, даже если явится рейхсфюрер СС и скажет, что вражеские парашютисты высадились в Берлине.

Говоря эти слова, он цепко вглядывался в лицо адъютанта. К чести Шмундта, ни единый мускул его лица так и не пошевелился.

Адольф Гитлер вернулся в свои апартаменты.

Полураздетая Ева стояла, гибко изогнувшись телом, в дверях комнаты отдыха.

– Одну минуту, дорогая, – сказал Адольф. – Я хотел бы сделать тебе сюрприз.

Он достал из письменного стола кожаную коробочку, открыл ее и повесил на шею любовницы брызнувшее искрами колье.

– Не снимай его, – сказал фюрер. – Не снимай его даже тогда, когда окажешься голой.

В день своего первого совокупления, растянувшись на постели и трогая друг друга дрожащими пальцами, они еще не подозревали, что их соединила смерть и через несколько лет состоится печальное бракосочетание, похожее на похороны, где вместе с обручальными кольцами супруги обменяются маленькими ампулами, таящими в себе смерть.

Зло возвратилось, оно не могло не возвратиться, чтобы не забрать с собой маленького невзрачного человека, который много лет обоготворял зло и делал все, чтобы оно воцарилось в мире.

Раскусив ампулы, они вновь ощутили забытый было экстаз единения. Он протянул в последнем усилии руку, чтобы коснуться ее, она некоторое время мутнеющими глазами, в которых отражалась бездна, смотрела перед собой и не видела ничего, кроме собственного страха перед тем, что так неожиданно открылось ей.

И в это время в приемной загромыхали, ударяясь друг о друга еще полные пока канистры с бензином.

Завернутые в одеяла тела вынесли наружу. Было время цветения – яблони, под которыми положили тела, были усеяны белым цветом, над которым, несмотря на близкие разрывы артиллерийских гранат, назойливо кружили пчелы.

Тела полили бензином. Шмундт чиркнул зажигалкой, и занялось неяркое пламя, постепенно съедая покрывавшие мертвых одеяла. На белый цвет яблонь садилась копоть. Пчелы исчезли. И это было последнее зло, сотворенное человеком, некогда потрясшим устои всего мира. Пчелы и цветы, а не любимая женщина, были его последними жертвами. Уводя за собой в царство Аида женщину, он пытался прихватить следом и окружавший его мир.

В то же самое время, когда тела обугливались под воздействием пламени, на станциях затопленного по его приказу метро всплывали трупы женщин, детей и стариков. Взрослых мужчин, кроме инвалидов, не было. Все, кто мог держать оружие, еще продолжали держать его, умирая во славу уже несуществующего государства и его принявшего яд вождя.

Тьма и свет живут в человеческой душе.

Один и тот же человек способен на подлость и на гордый поступок.

Двое из заключенных попались на воровстве. Боже мой, до какой низости доложен был опуститься человек, чтобы украсть у товарищей по несчастью, присвоить жалкие пожитки, которые и имуществом назвать было нельзя. Но еще страшнее было то, что не сами заключенные поймали их за гнусным и недостойным занятием, это сделали охранники лагеря.

– Виновные будут достойно наказаны, – скорбно сказал фон Пиллад перед простуженно кашляющим строем скелетов в полосатых робах. – Воровать у товарищей по несчастью позорное занятие. Мне стыдно за них. Впрочем, чего ждать от животных, попавших в естественную для них среду обитания? Своим поведением они доказывают, что великий фюрер Германии во всем прав!

Он помолчал, оглядывая угрюмые лица кацетников. Заключенные старались не встречаться с штурмфюрером взглядами.

– Вы сами изберете им наказание, – сказал фон Пиллад. – Воровать нехорошо, очень нехорошо. Адольф Гитлер сказал, что в новой Германии не будет воров. В новой Германии не будет преступников. Великий рейх будет государством честных людей и для честных людей.

Он знал, что говорил.

Он прошел обучение в бюргере – уединенном замке-монастыре, созданном по типу тех, что когда-то использовались Тевтонским орденом. По замыслу фюрера лица, прошедшие подготовку в бюргерах, приближались к арийским идеалам и могли занимать после окончания обучения самые высокие посты в рейхе.

Испытания были жестокими.

В программу психофизической подготовки входила тиркампф – борьба с дикими зверями. Гиммлер мечтал о пантерах, но они в Германии были редкостью, и тогда их заменили огромными догами, дрессированными на человека. Обнаженные по пояс, лишенные какого-либо оружия будущие хозяева мира в течение двадцати минут должны были оказывать сопротивление жестоким псам, которых на них натравливали.

Затем проводилось испытание гранатой. На глазах свидетелей кандидат должен был выдернуть из гранаты чеку и осторожно положить гранату на собственную каску. Четыре секунды до взрыва эсэсовец должен был стоять по стойке смирно. Если граната взрывалась, оглушая кандидата, он считался прошедшим испытание, и его принимали в СС. Дрогнувший и получивший ранение получал право на пенсию по инвалидности. Погибшего хоронили с почестями за счет государства. Тот, кто трусил и отпрыгивал в сторону, подлежал уничтожению на месте. Обычно его использовали в дальнейших тренировках будущие господа.