Андрей Владимирович поднялся с пола, зажёг свет и пошёл смотреть, не проснулась ли жена. Лида спала на спине, широко раскинув руки. Он прикрыл её простынёй, поднял с пола её влажный халатик. Затем собрал свою одежду, и из кармана выпало письмо.

Алик писал, что задумал новую книгу, хочет посоветоваться и приедет, как только управится с поднакопившимися делами.

«… не изумляйся. Мои пространные послания тебе и другим девчонкам – явление временное, вроде menstruus. Когда всё вытечет, клянусь, буду писать по две-три строчки.

Тебя, верно, уже проинформировали, что я определилась на полставки в детский санаторий. Курбов не стал возражать, да ему, по-моему, совершенно безразлично, где и что я делаю, лишь бы дома было чисто, уютно и обед состоял хотя бы из трёх блюд. Знаешь ведь, как я «люблю» все эти кухонные дела, а тут совсем замучилась. Здешний общепит рассчитан на желудки, способные переваривать булыжники и подковы, поэтому супруг питается только дома, благо корпункт помещается в том же подъезде, где и наша квартира, только на нижнем этаже.

Как врач я медленно и верно теряю многие профессиональные навыки. Работать кончаю в полдень, остальное время дня валяюсь на санаторном пляже. Почернела и потолстела. О последнем особенно много печалюсь, а Курбов доволен. Женщина, говорит, должна быть круглой и мягкой, чтобы не ушибаться об острые углы, торчащие из мужчины.

Сам он всё такой же – тощий и элегантный. Дамы из местного «света» весьма интересуются его фигурой. Пришлось рассказать, при каких обстоятельствах он произвёл на меня неизгладимое впечатление.

Помнишь, я встретила вас с Курбовым на этаже женской одежды, где я выбирала себе платье. Ты сказала: «Прошу любить и жаловать – Андрей Владимирович Курбов. Он тебе выберет самое лучше платье». «Мы уж как-нибудь сами», – отказалась я. Набрала с десяток разного покроя и залезла в примерочную. Ни одно не подошло. «Да будет тебе, – сказала ты, – попроси Андрея Владимировича». «Будьте столь милостивы», – попросила я. Курбов взглянул на два-три платья, снял одно и протянул мне. «Можешь не мерить. Это именно то, что тебе нужно», – сказала ты. «Проверим». И точно – платье будто шили по моим меркам. «Как он угадал? – думала я, разглядывая себя в зеркале. – Никогда раньше меня не видел, а знает, что мне идёт, а что нет. Не может такого быть… Это случайность». Я попросила: «Подберите мне ещё одно». «Не могу». «Почему?» «Потому что другого, подходящего, здесь нет». «Посмотрим», – сказала я. И стала напяливать на себя одно платье за другим. Курбов знал, что говорил…

Признаюсь, три прожитых с Андреем года были страшно трудными. И не из-за его болезни. Она, конечно, изматывала, но не очень. Ужасно скверно было от того, что всё время приходилось следить за собой, то есть, как говорит друг Курбова Алик, держать себя в ежовых рукавицах. Рядом с мужчиной, на котором и дешёвый поношенный пиджак кажется экстравагантным, всё время надо тянуться в струнку, иначе пропустишь какую-нибудь мелочь, и она выдаст, что у тебя и вкус неважный, и вообще ты самая что ни на есть обыкновенная баба, не известно, каким образом оказавшаяся на свете среди приличных людей. Страшно было сказать глупость, не понять шутку. Не поверишь, насколько сейчас легче жить: у нас здесь пока нет приятелей…

Нет, серьёзно, надо выходить замуж за не хватающего звёзд молодого специалиста, который в перспективе может стать и кандидатом, и главным инженером, и просто чиновником с хорошим окладом и премиями… Уж он-то всегда был бы благодарным за то, что хорошенькая женщина пускает его к себе в постель да к тому же ещё и разрешает иногда приглашать в гости своих занудных приятелей…»

Андрей Владимирович захлопнут томик и воспроизвёл в памяти понравившиеся строки. Ему стало грустно. Во второй половине лета он всегда старался сбежать из Москвы, а сейчас с удовольствием окунулся бы в московскую перегретую толпу, попил бы пивка в Доме Ж – Доме журналистов, поглазел бы на Тверском на породистых собак, следующих по своим надобностям в сопровождении породистых москвичек…

Ленивый ветерок давно ползал по его спине и доползался – Курбов снялся с топчана и лёг на песок. Грусть растаяла. Жара заполнила все клеточки тела, и, разнежившись, он задремал. Лёгкий грудной голос вызвал его из забытья. Андрей Владимирович открыл глаза.

Он увидел стройные, в меру полные ноги, прикрытые выше колен зелёной юбкой. Лежащему на песке, ему было видно и то, что скрывалось под ней – белые трусики и родинки, рассыпанные на левом бедре почти в соответствии со схемой расположения звёзд в созвездии Большой Медведицы. Его снова окликнули. Изобразив своим телом сжатую, а затем распрямившуюся пружину, Курбов оказался на ногах.

– Извините, – сказал он, – я не сразу понял… Обладательница соблазнительных ног не дала договорить:

– Мне папа сказал, что вы взяли пропуск на этот пляж и что вы всё знаете и хотите объясниться…

– Так вы – Надя Плотцева, – догадался Андрей Владимирович. – Вы и в самом деле существуете?

– Друзья называют меня Надиной.

– Был бы счастлив стать вашим другом. Но прежде хотел бы вас хорошенько разглядеть. Можно?

– Отчего же… Смотрите.

Сделав два шага назад, девушка повернулась к нему боком, затем спиной. Завершив поворот, присела в глубоком реверансе.

– Благодарю вас, – церемонно поклонился Андрей Владимирович. – Вы были очень любезны. Теперь вам, наверное, пора принимать солнечные ванны.

– С ними ничего не получится. Я поспешила и не взяла купальные принадлежности. А вы ещё долго будете загорать?

– Пожалуй, мне уже пора, – взглянув на часы у входа на пляж, сказал он. – С удовольствием прошёлся бы вместе с вами, если вы подождёте, пока я соберусь.

– Здесь мои подруги, поговорю с ними, пока вы одеваетесь.

– Если надо, я натяну рубашку за каких-нибудь полчаса…

– Не так быстро, – засмеялась она.

Походка у неё была раскованная. Казалась, она идёт, не наступая на плиты дорожки. Он сразу приметил, что юбка на ней вела себя странно: летая вокруг бёдер, она оставалась на своём месте – каждый шов, каждая вытачка лежали именно там, где и положено им быть. Но некоторые детали, по первому впечатлению, были в ней «чересчур»: в тазу была широковата, а плечи чересчур узкие, ярко-красные губы заметно выделялись на худеньком скуластом лице. Нос, аккуратный, всё-таки слегка вздёрнут. Цвет глаз странный, почти не встречающийся, малахитовый, но не прохладный, а горячий. Такие глаза бывают у женщин на исходе бабьего лета, у тех, чья кровь – как красные угли догорающего костра. К тому же она была почти такого же роста, как и он, а на высоких каблуках, наверное, выше. «И всё-таки, – подумал Курбов, – если бы эта девушка встретилась мне четыре-пять лет назад, я приложил бы все усилия, чтобы понравиться ей».

Он заторопился – Надя уже шла к нему, придерживая рукой переброшенный через плечо тонкий ремешок зелёной сумочки.

– Ваш отец рассказал мне довольно неправдоподобную историю, – сообщил Андрей Владимирович, когда они вышли за ворота пляжа.

– Я знаю, – ответила она, – он прав. Напрасно только горячился: вы и не подозревали о моём существовании. Я ему всё объяснила – он собирается вам позвонить: извиниться.

– Это лишнее. Лучше скажите: когда и где мы с вами виделись?

– «Лицом к лицу – лица не увидать»? Мы встречались много раз. Но так, чтобы вы могли меня запомнить, только однажды. У Олега Викторовича…