Между тем выстукивание стен и полов ничего не дало. По-видимому, тайника, скрывавшего тело молодой женщины, в доме не было. Тот же результат дал тщательный осмотр сада и построек в нём. На одежде и белье, извлечённых из шкафов и комода, пятен крови тоже не увидели. Тогда для проформы показали понятым фотографии нескольких молодых женщин, в том числе, разумеется, и Надежды Леонидовны Плотцевой. Она была сразу же опознана.

В Вишнёвом переулке девушка со старинной причёской и в платье до пят успела примелькаться. Местные жители посчитали её невестой исследователя старины Сергея Николаевича Русинова и почти не осуждали, когда она выходила из дома поздно вечером, а то и утром. Никого не удивляло её появление в его отсутствие: конечно же, он снабдил свою невесту ключом, чтобы приглядывала за домом. «Когда вы её видели в последний раз?» – спросили у понятых. «Наверно, неделю назад». «А, может быть, раньше?»

«Может быть, и раньше». «Точно не помните?» «Нет, а зачем? Это не наше дело». «Но для следствия весьма важно, когда именно: неделю, две или три тому назад?» «Видите ли, молодой человек (не знаю, в каком вы звании), память человеческая весьма несовершенна…» «Ну, хорошо. В тот раз, встретив эту женщину, вы не заметили чего-нибудь странного?» «Я заметила». «Что именно?» «Она была не одна». «Стало быть, приезжал хозяин дома?» «Нет, это был не он. У Сергея Николаевича борода, как у писателя, который пишет о разведчике Исаеве». «Юлиан Семёнов?» «Да. А с его невестой был мужчина примерно такого же сложения, но с бородкой, как у Антона Павловича, у Чехова. Он и одет был, понимаете, как будто для роли в каком-нибудь фильме о жизни в девятнадцатом веке». «А вы не видели его раньше?» «Не приходилось…» «Спасибо. Пожалуйста, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь, если согласны… А теперь вы. Благодарю вас. И прошу, если вдруг вам что-то вспомнится или вы увидите возле этого дома кого-нибудь, потрудитесь позвонить по телефону, вот тут обозначенному».

Пока старший лейтенант в штатском опрашивал понятых, остальные молодые люди обежали переулок, нашли ещё с десяток людей, которые встречали пропавшую девушку в последний раз, возможно, неделю, возможно, две или три недели тому назад. И эта неопределённость заставляла подозревать, что тут действительно что-то нечисто и, возможно, кто-то умышленно запутывает следствие.

Посовещавшись, молодые люди сели в машину, на этот раз в бежевую, и она покатила вслед за «патрульной», которой теперь управлял, как и должно быть, человек в форме.

Едва машины выехали из переулка, как в доме за закрытыми ставнями произошли существенные перемены. Стрелки на втором циферблате странных часов стали показывать настоящее время, а именно: семь минут пятого. При этом две спиральки соединились – и всё в комнате качнулось, стало расползаться, терять форму. В углах возникали какие-то деформированные фрагменты старинных шкафов, комодов. Но демонстрация антикварной мебели длилось недолго. В комнате снова стало так, как было. Добавился только мужчина лет чуть более тридцати, в сюртуке, русоволосый, с бородкой, которую точно описала старшему лейтенанту дама в светло-кремовом плаще. Он сидел на диване с открытым томиком стихов Александра Сергеевича Пушкина.

– Зина, кто это был? – спросил он, захлопнув книгу. У него был приятный бархатный голос.

Из соседней комнаты отозвался голос беспечный и молодой:

– Я прислушивалась и поняла: это меня разыскивают. Они считают, что я пропала, только почему-то называют меня невестой нашего друга Сергея Николаевича.

– Ну вот. Я же говорил, что нам не следует прогуливаться в этом времени.

Странные случайности происходили в те дни. И не удивительно, что молодые люди, опросившие почти всё население Вишнёвого переулка, не обратили внимания на неординарное строение, мимо которого равнодушно мог пройти разве что совсем слепой или сильно загулявший прохожий. Бывало, не только горожане, но и жители неотдалённых деревень приходили поглазеть на крышу этого примечательного дома, на его крыльцо и наличники, по-особому раскрашенные самыми немыслимыми красками. Какая причуда водила рукой домовладельца? Ладно бы расписал петухами или подсолнухами, как это делают искусники на Украине, так нет же – ляпнул жёлтой, потом лиловой, потом – чёрт знает, ещё какой; и угадай попробуй, что он хотел изобразить: яичницу на сковородке или солнце в бокале?

И вот этот-то самый приметный в переулке дом самые проницательные следаки не то что проглядели, а как бы по взаимному уговору отводили от него глаза и ни разу в сторону его даже не взглянули. А напрасно. Ждал их там интересный сюрприз, который, полагаем, мог бы перенаправить следствие в другую сторону.

Ах, была такая возможность! Тоненькая нить, за которую могли бы с умом потянуть следственные органы, держал в своих вялых руках Семён Авксентьевич Бравинский – человек непризнанных способностей и могучей непримиримости к недостаткам, но который больше был известен как владелец замечательной собаки по кличке Союз.

В это время он сидел в сенях (просим прощение за употребление столь старомодного слова) у оконца, наблюдал за перемещениями энергичных молодых людей и умирал от желания выяснить, чем они занимаются и что выспрашивают у соседей. Но выйти на улицу Семён Авксентьевич не имел возможности, поскольку был без брюк. Эта весьма существенная деталь туалета была утром выстирана его женой Аннушкой и теперь сушилась на верёвке, протянутой в сенях из угла в угол, на которой он вчера вечером с помощью бельевых скрепок устроил три ленты фотографической плёнки, запечатлевшие события, привлёкшие его внимание в последние несколько недель. Очень бы заинтересовала старшего следователя Александра Михайловича Лысухина одна из них, в особенности три её последних кадра, сделанные не далее, как вчера. Но об этом после, после!.. Потому как пересказ любой истории лучше всего начинать с её утра, которое, без всякого сомнения, всегда мудренее вечера, да и предшествующего ему полудня.

Душно почивать июльским утром в доме, где закрыты все окна и накрепко заперты двери. На рассвете было сброшено на пол одеяло, но и это действие не спасло молодое тело от духоты. И задолго до того, как искусственный петух – будильник – прокукарекал бы на полке подле кровати, поднялась Аннушка и, шлёпая босыми ногами по тёплому полу, проследовала в ванную. Скинув ночную рубашку, она уже было встала под душ, но передумала. Поставила на скамеечку таз с брюками мужа, пострадавшими вчера во время его вечерней прогулки не ведомо где и на ночь замоченными со стиральным порошком. Крепкими своими руками Аннушка в два счёта выстирала их, прополоскала и выжала. Посмотрев, отошли ли пятна, отнесла брюки в сени и повесила сушиться. Быстро вернулась, накрыла волосы резиновой шапочкой и опять встала под душ. Чуть тёплой водой смыла с себя надоевшую духоту…

«Теперь надо торопиться», – сама себе сказала Аннушка и побежала на кухню. Грохнула там на газовую плиту чайник. Когда начала насыпать в любимую чашку с розочками растворимый кофе, в спаленке её закукарекал будильник. «Вот же дурочка, – встрепенулась Аннушка, – это же я забыла его выключить». Но поздно было исправлять ошибку. Из самой отдалённой комнаты послышался сонный, почти мальчишеский голос: – Аня-я!

– Чего тебе не спится? – отозвалась Аннушка.

– Иди ко мне, Аня.

– Неймётся тебе по утрам, а я из-за этого на работу опаздываю. С вечера приставай…

– Полюбовникам так своим отвечай, а не мне…

– Ладно, занудил. Мне не жалко. Только побыстрей, а то у нас за опоздания сильно ругают.

Освободившись, Аннушка опять, но ненадолго, зашла в ванную, после чего села за стол пить кофе и красить ресницы, которые и без того были черны и пушисты. В круглом зеркальце на ножках, стоящем перед ней, отразилось личико не то что молодое, а совсем девчоночье, с глазами круглыми и карими, с привздёрнутым носом. «Никто не верит, что мне двадцать шесть и я уже в третий раз замужем», – думала Аннушка, разглядывая себя. И вправду был Семён Бравинский её третьим супругом. Два предыдущих мужа были несколько моложе и веселее, но оба почему-то не довольствовались тем, что Аннушка честно и добросовестно выполняла все домашние обязанности жены, а требовали ещё чего-то. Но как раз этого-то при всей своей доброте она и не могла им «отсыпать». Страсть, которой домогались мужья, не то что бы дремала, а беспробудно спала в её уютном теле. К счастью, Семён не был посвящён в такие тонкости. Оставив жену в покое в её спаленке, он лишь по утрам и то не всегда настойчиво заявлял о своём супружеском праве. Но это неудобство можно было и перетерпеть. Во всяком случае с Бравинским, несмотря на некоторые странности его характера, Аннушка была спокойна. А чувство благодарности за покой, разлившийся в ней, делало её ещё более женственной.