Кабинет Скворцова напоминал пещеру. Темный, заставленный старыми, дряхлыми шкафами, широкими столами с потрескавшимися столешницами и огромной, снисходительно взирающей на жизнь тумбой.

Шкафы были до краев забиты черными, серыми, синими и красными папками. На корешке каждой папки было аккуратно и предельно разборчиво написано, чем именно эта папка так дорога Министерству и почему она должна занимать почетное место в кабинете самого Скворцова.

На столах все пространство было забито бумагами, которым только предстояло когда-нибудь встать в гордую позу в одном из шкафов. Бумаги скромно теснились, толкаясь и завистливо косясь на своих более удачливых коллег, имеющих собственную жилплощадь на недосягаемых полках.

А на единственной, твердо стоящей на коротких ногах тумбе вольготно расположилась гордость Геннадия Матвеевича – высокая, раскидистая пальма, на толстом стволе которой сидела смешная резиновая обезьянка. Обезьянка крепко держалась за пальму и скорбно улыбалась половиной бесстрастного рта. Вторая половина была надежно укрыта широким пальмовым листом.

Обнаружить в этих бумажных джунглях непосредственного хозяина кабинета удавалось далеко не всегда. Недостаточно внимательный посетитель очень легко мог упустить из виду небольшую, приземистую фигуру Геннадия Матвеевича и, сокрушенно покачав головой, отправиться в обратный путь.

Между тем Геннадий Матвеевич почти всегда был на месте. Просто, проработав в Министерстве больше тридцати лет, он достиг той степени просветления, которая позволяла ему становиться совершенно неотличимым от обстановки кабинета.

Владимир тоже не сразу увидел Скворцова. Но он точно знал, как определить, что Скворцов на месте. При входе взгляд посетителя упирался в календарь седого года. Календарь навечно застыл на развороте его Сиятельства апреля. Помимо апреля, на развороте была фотография прекрасной, полногрудой блондинки в ярко-желтом бикини.

Так вот, когда Геннадий Матвеевич находился на месте, улыбка блондинки была особенно жаркой. Но стоило Скворцову отойти, как улыбка девушки бледнела и едва ли не рассыпалась под неуверенными лучами молодого апрельского солнца.

Так что Владимир быстро взглянул на календарь, убедился, что улыбка блондинки безупречна, и решительно поздоровался.

– Доброе утро, Геннадий Матвеевич!

– Допустим! – раздался мягкий голос Скворцова.

Сам он появился только через минуту, с едва слышным поскрипыванием и посвистыванием выбравшись из какой-то невообразимой кучи бумаг.

– А, Володя! – улыбнулся Скворцов и пожал Владимиру руку. – Как дела? С чем пришел?

Владимир вкратце изложил суть проблемы и попросил о посильном участии в ее скорейшем разрешении. Скворцов нахмурил брови и задумался.

– Через меня не проходило, – наконец сказал он и пошевелил кустистыми бровями. – Но ситуация критическая, Володя!

– Потому и пришел, Геннадий Матвеевич.

– Ситуация критическая, – строго повторил Скворцов и пристально посмотрел вглубь кабинета.

Рассказывали, что раньше одного взгляда Скворцова хватало для того, чтобы нужный документ самостоятельно вылезал из шкафа и по стойке смирно представал перед Геннадием Матвеевичем, представляясь по всей форме и терпеливо ожидая дальнейших указаний.

Но, судя по всему, лучшие годы Скворцова уже прошли. Стройные ряды разноцветных папок не шелохнулись, и чуда не произошло. Геннадий Матвеевич тяжело вздохнул и снова посмотрел на Владимира.

– Я поспрашиваю, Володя, – с усталой улыбкой сказал Скворцов, но в голосе его не чувствовалось той непоколебимой уверенности, которую так ждал Владимир.

– Спасибо, Геннадий Матвеевич, – поблагодарил он и с грустью посмотрел на ярко-желтое бикини. – Никогда не хотелось сменить? – неожиданно спросил он, кивнув на календарь.

– Никогда, – твердо ответил Скворцов. – Наверное, я однолюб.

– Повезло ей.

Владимир попрощался и отправился обратно в свой кабинет. Увы, но сосредоточиться исключительно на одном документе он никак не мог. Его ждали еще как минимум пять, а если повезет, то и семь.

Семь свежих, хрустящих документов, жаждущих быть исполненными и тут же без тени сожаления забытыми. Но не всем же, в конце концов, так идет ярко-желтое бикини.

А потом он, как всегда, вернулся домой и хотел сразу же позвонить Юлии, но что-то его остановило. Какая-то темная, резкая мысль выдернула из самонадеянной расслабленности, заставила обернуться, завертеть головой и наконец прижаться к стене, не без труда сдерживая нервный, прерывистый смех.

А потом смех прошел, и Владимир в последний раз криво, страшно усмехнулся и, ссутулившись, зашагал по забирающему влево и вверх коридору.

Владимир был зол и рассеян. Он не говорил этого даже врачу, но он очень устал. До дрожи устал бродить по одинаковым пустым тоннелям, изредка встречая их безумных обитателей и крест на крест укрывшись острым, неутолимым ужасом.

Владимир чувствовал, что совсем недалек тот миг, когда он просто не сможет идти дальше. И ему останется лишь опустошенно упасть на холодный пол и печально смотреть на полоску далекого, недостижимого и такого же усталого, как и он, света. Света, который обязательно померкнет.

Но назначенный миг еще не наступил, и потому Владимир упрямо шагал, изредка с силой хлопая ладонью по шершавой стене, как бы проверяя Лабиринт на прочность. Пока что, по общему мнению, прочность Лабиринта была выше прочности Владимира. И как изменить расстановку сил в свою пользу, Владимир не представлял совершенно.

Его ждали на перекрестке. Ничуть не скрываясь, строго по центру задумчиво глядя прямо на Владимира. Огромные янтарные глаза темным огнем мерцали в холодном сумраке Лабиринта. Сильные руки покоились то ли на трости, то ли на шпаге.

Владимир замедлил шаг и остановился, стараясь не смотреть в невыносимый свет нечеловеческих глаз. Если он и желал избежать какой-либо встречи, так вот именно этой. Встречи с тем, кому он должен. И, судя по всему, за долгом наконец пришли. Оставалось только узнать, насколько велик его долг.

– Потерялся? – прозвучал все тот же вопрос, а на узком лице появилась все та же стальная улыбка.

– Нет, – хмуро ответил Владимир.

– Значит, тебе больше не нужна моя помощь, – удовлетворенно заметил узколицый. – А вот мне твоя нужна чрезвычайно.

– Чем могу? – без особого энтузиазма спросил Владимир.

– Об этом мы поговорим чуть позже, – доверительно сообщил господин Перекресток. – А сейчас я предлагаю совершить небольшую прогулку.

– В счет долга?

– Можно и в счет, – широко и холодно улыбнулся собеседник Владимира. – От него не убудет.

– Жаль.

– Отнюдь! – весело возразил обладатель инопланетных глаз и хитро прищурился. – Не отставай!

Не отставать от господина Перекрестка оказалось задачей нетривиальной. Шагал он быстро и уверенно. Шагал, как хозяин. Владимир так шагать не умел. Более того, он не хотел так шагать. Он привык к тихим и осторожным шагам, надежным и продуманным до последней мелочи. Шагам, которые никак не могли потревожить дремлющий покой Лабиринта.

Владимир упустил из виду тот миг, когда справа, в серой монолитной стене появилась широкая дверь. Перекресток легко толкнул массивные створки, и дверь стремительно распахнулась, окатив Владимира волнами бледного голубоватого света.

Владимир непроизвольно зажмурился. За дверью, несомненно, был все тот же Лабиринт, но он отчего-то сменил серое на золотое. За дверью было светло, просторно и едва ли не уютно. За дверью кто-то явно желал произвести самое расчудесное впечатление. Или наоборот, желал жестоко обмануть.

– Заходи!

Владимир застыл на пороге. Ему не нравился Лабиринт. Но к Лабиринту он привык. Он знал, чего ожидать и чего бояться. И он совсем не был открыт для каких-либо свежих впечатлений.

– Куда, заходить? – хмуро спросил Владимир, недоверчиво рассматривая высокий проем двери.

– Туда, где ты еще не был, – усмехнулся Перекресток. – Туда, где так часто бываю я. Не волнуйся, там не так просто заблудиться.