В 1903 г. заработки Иосифа уже позволяли вывозить семью летом на дачу в деревню Шабо на берегу Днестровского лимана в семи километрах от Аккермана. Деревня была заселена в 1822 г. переселенцами из швейцарского кантона Во немецкого и главным образом французского происхождения и стала одним из крупных центров виноделия. Яков вспоминает, что они с восторгом наблюдали, как босоногие девушки плясали в чанах с виноградом, выдавливая сок. Несмотря на незначительную разницу в возрасте, старшему брату поручалось присматривать за младшим. Большую часть времени братья проводили на берегу. Однажды Илья вернулся с берега домой в одиночестве: младший где-то задержался, а старший не обратил на это внимание. Когда родители его спросили о Якове, он в ужасе закричал, что утопится в море, если младший брат утонул из-за его невнимательности. По счастью, через несколько минут младший благополучно появился на пороге.

Дачники устраивали любительские спектакли, присутствовать при которых разрешалось и детям. В общем, летняя жизнь в Шабо была пасторально-счастливой.

Тучи между тем начинали сгущаться. Илье было восемь лет, когда в Одессе в октябре 1905 г. произошел еврейский погром.

Погром начался 18 октября на Дальницкой улице. На следующий день утром из порта выступили портовые рабочие, служащие таможни и портового управления, а также некоторые чиновники. На улицах, в основном заселенных евреями, были разгромлены буквально все квартиры. По сведениям полиции, было убито более 400 евреев, ранено 237. По другим источникам, цифры убитых и раненых были выше. Было разграблено 1632 еврейских помещения – магазины, лавки, квартиры, дома. Около 50 тысяч евреев из примерно 175 тысяч, живущих в Одессе, остались без крова над головой68. Иосиф Бикерман во время погрома находился в Петербурге, но семья была в Одессе. Мать спрятала детей у соседей-христиан, которые, по воспоминаниям Якова, трогательно заботились о них, пока погромщики бесчинствовали на улицах Одессы. Когда погром закончился, мать вывела детей на прогулку, и они шли по улицам, сплошь засыпанными перьями из перин и подушек69.

Одесский погром напомнит о себе спустя восемь лет. В 1913 г., проводя летние каникулы в Одессе, мальчики встретят родственницу, недавно родившую и еще не оправившуюся от родов. Послеродовoй психоз примет у нее форму старого страха: каждые пять минут она будет вежливо просить кого-нибудь из братьев сбегать к калитке сада и проверить, не готовится ли погром70.

Вскоре после погрома семья навсегда покинула Одессу и переехала к отцу в Петербург. Сначала Бикерманы поселилась в двух мебелированных комнатах. Кухни, судя по воспоминаниям Якова, при комнатах не было, или же по каким-то причинам ею невозможно было пользоваться, так что семья столовалась у соседей в кулинарной школе, где готовили ученики, будущие повара, и еда поэтому была очень дешевой.

С 1906 или 1907 г. Бикерманы переехали в квартиру на 4-й Рождественской улице. Пески, как называется эта часть Петербурга, был одним из районов города с довольно значительным еврейским населением. Согласно переписи 1868 г., в Рождественской части проживало 146 евреев. Как пишет Михаил Бейзер в своей книге, посвященной евреям Петербурга, «В Московской (вдоль Загородного проспекта), Литейной и Рождественской (Советские улицы) частях города когда-то была сосредоточена еврейская культурная и общественная жизнь. Здесь находились редакции журналов и газет, штаб-квартиры политических партий, театры, концертные залы, клубы, школы, библиотеки, различные любительские кружки, общества»71.

Гуляли братья Бикерманы в Овсянниковском саду, который был заложен на месте Мытнинской площади, служившей местом публичного наказания осужденных преступников, и назван по имени подарившего его городу купца Степана Тимофеевича Овсянникова, крупнейшего производителя муки и хлеба, поставщика Российской армии, одного из богатейших людей страны второй половины XIX в. С 1895 г. сад перешел во ведение города и стал именоваться Рождественским72. Но, как это часто было в Петербурге, переименования оставались на бумаге, и жители продолжали называть сад его крестильным именем73.

Через улицу от сада, по воспоминаниям Якова Бикермана, находился театр, в который мальчикам удавалось проникать на репетиции. «Репертуар состоял из оперетт, и их характер хорошо определяется единственным названием, которое я запомнил: “Фиговый листок”, – вспоминает Яков Бикерман. – В те дни появление обнаженных актеров на сцены был невозможно, и я уверен, что они бы показались невероятно скромными современному американскому театралу, но мы не видели никаких смелых одежд, поскольку все актеры и актрисы репетировали в повседневном платье. Они говорили и пели, но я не могу вспомнить о чем. Мы вели себя хорошо, не шумели и не вмешивались в процесс репетиции, но, по-видимому, другие мальчики были не столь предусмотрительны, поскольку в один день мы обнаружили, что дверь заперта, и наша театральная жизнь закончилась»74.

«Звездой шоу была Валентина Лин, – продолжает вспоминать Яков Бикерман. – Несколько лет спустя, когда я уже читал ежедневные газеты, я наткнулся карикатуру с подписью “Валентина Лин”; на ней был изображен пляшущий скелет, чей ухмыляющийся рот произносил: “Никто не может быть более обнаженным, чем я”. Не знаю, была ли она одаренной актрисой, чье имя упоминается в истории русского театра. Это мой вклад в эту историю»75.

Имя Валентины Лин (1880–1933) в истории русского театра начала XX в. хорошо известно. Под этим псевдонимом выступала в России опереточная артистка Валентина Феликсовна Клей-ганс. Она была подданной Австрии, ее муж, инженер, – подданным Германии. С 1905 г. Валентина Лин выступала на сцене театра «веселого жанра» «Невский фарс», который располагался в доме торговой фирмы «Братья Елисеевы» по адресу Невский пр., 56. Репертуар состоял главным образом из переводных фарсов, в которых содержание вертелось вокруг поставленной в центр сцены кровати, мужчины и женщины могли выступать в нижнем белье. Но при этом в политизированной стране даже в такого рода театрах не обходилось без откликов на политическую жизнь. Так, в 1906 г. в обозрении «За кулисами фарса» актеры пели «Марсельезу», которую они повторили по требованию публики76. В 1909 г. театр перешел под управление Валентины Лин и с 1912 г. стал называться «Театр Валентины Лин»77.

В миниатюре, о которой упоминает Яков Бикерман, актриса действительно играла. В прессе писали, что «в "Фиговом листке" артистка Лин была в роли натурщицы. В первом акте с листком, а во втором – без листка!»78.

«У г-жи Лин, – писал другой рецензент этой миниатюры, – как всем удалось прекрасно разглядеть, – новые и дорогие шелковые трико, сверху освещенные особо изготовленным светом <…>. Г-жа Лин с чувством, с толком, с большой расстановкой демонстрировала свою, ничем, кроме трико, не прикрытую фигуру. Успех зрелища был полный – в зал даже городничий не мог попасть»79.

Театр Валентины Лин, однако, славился не только разудалыми эротическими постановками. На спектаклях не обходилось без скандалов, инoгда с политическим подтекстом, что, впрочем, только подогревало интерес публики к театру. В сезоне 1908–1909 гг. был показана миниатюра под названием «Обозрение». Фривольно одетая Валентина Лин выкатывала на сцену коляску, в которой сидел седок со свистком в зубах, загримированный под скандально известного члена Государственной Думы черносотенца В. Пуришкевича. Валентина Лин пела ему куплеты «Володя, не шуми», на которые седок отвечал пронзительным свистом. Как писал рецензент, «публике это очень понравилось, и она наградила артистку шумными аплодисментами. Но нашлась группа протестантов, в том числе редактор одесской "Резины" г. Глобачев, некий Виригин из Нижнего Новгорода, студенты и четверо военных. Они с криками кинулись к сцене. Кто-то крикнул по адресу артистки ругательное слово… Получилась свалка у сцены, пришлось вызывать полицию и составлять протокол»80.