Всякому в Альбиции известно: нет ничего вернее, чем плохие приметы поутру.

Если на рассвете дорогу тебе перебежит чёрная кошка – считай, утро не задалось. Что-то задумать в такое утро – всё равно, что выбросить в воду. Если до полудня увидишь трёх чаек, сидящих подряд на бриколах[1] канала, да ещё по левую руку, то день будет псу под хвост. Конечно, если трижды плюнуть через плечо, тогда может и пронесёт. Но если при этом встретишь дедулю Козимо, идущего с рынка с корзиной рыбных голов, то это и вовсе примета хуже не придумаешь. Тут хоть плюй, хоть не плюй – неделю удачи не видать.

А когда всё это случается разом?! И кошка, и чайки, и дедуля Козимо…

И к гадалке не ходи – это будет паршивый день!

Так оно и вышло.

Окно в лавку оказалось разбито.

– О, Мадонна! Во имя всех святых! Да чтоб тебя! – воскликнула Дамиана, остановившись на рива[2] дель Карбон, прямо у входа в собственную лавку.

Поставила цветочный горшок с геранью на мостовую и принялась рассматривать осколки стекла, валявшиеся повсюду. От её прекрасного витража с алым венком роз на зелёном поле остались только острые стеклянные зубы, торчавшие из рамы по всему периметру.

Она осторожно заглянула внутрь, стараясь не порезаться, и произнесла в сердцах:

– Да пропадите вы пропадом, синьор[3] Ногарола!

Осколки валялись и на полу лавки, и на столе, а часть их попала даже на прилавок – в плошки с анисовым семенем и пажитником, отчего пряности разлетелись по полу. И глядя на это безобразие, Миа сначала ужасно разозлилась, а потом, конечно, расстроилась, да так, что едва не расплакалась. Топнула ногой, но и только-то.

Что может лавочница против могущественного герцога Ногарола?

От злости и бессилия хотелось взять весло… нет, даже не весло… Лучше взять макрель[4], жирную такую макрель, с растопыренными иглами плавников и острой головой, из тех, что продаёт дедуля Козимо на углу Рыбного рынка, найти герцога Ногарола и ударить его этой макрелью прямо по лицу. Ударить что есть силы, а то и вовсе столкнуть в канал. И если где-то в этом мире есть справедливость, то в такой момент она бы точно восторжествовала.

Вот только добраться до герцога Ногарола ни с веслом, ни с макрелью и думать нечего! Уж слишком много охраны у входа в его палаццо. И его сикарио[5] с мордами бульдогов, что повсюду сопровождают герцога, разумеется, и на пять шагов не подпустят её к нему ни с веслом, ни с макрелью, ни просто так. А значит, справедливости нет.

Оставалось только топнуть ногой и пожелать проклятому герцогу однажды повстречаться с Зелёной девой в полнолуние где-нибудь на Дворцовом канале. Пусть бы хвостатая утащила его в самую тину!

На первый взгляд могло показаться, что окно разбили случайно. Зацепили багром или веслом проплывающие мимо гондольеры[6], везущие пьяных гостей. Такое нередко бывает на канале в дни больших праздников. Но только не в этот раз. В этот раз на полу посреди россыпи пажитника Миа увидела булыжник, обмотанный куском красной тряпки.

Предупреждение.

И это было уже второе предупреждение, что герцога Ногарола не остановит строптивая торговка, не желающая продавать свою убогую лавку за бесценок. Именно так он и велел передать через своих сикарио. Или с этого месяца она платит тройную цену за ренту земли, или убирается восвояси.

Сначала ей бросили под дверь связку петушиных лап, и это было первое предупреждение, теперь вот камень в красной тряпке. И, если она не заплатит, третьим предупреждением будет поджог, в этом она нисколько не сомневалась.

Синьор Ногарола входит в Совет Семи и давно нацелился на рива дель Карбон. Город растёт, и эта улица стала необходима ему, чтобы расширить богатый район – сестьеру[7] Карриджи. А для этого нужно всего лишь выселить отсюда мелких лавочников да бедняков, обитающих тут с начала времён. И большинство уже уступило жёсткому натиску крутолобых сикарио герцога, но Миа уступать была не намерена.

Эта лавка – две комнаты одна над другой, соединённые винтовой лестницей – всё, что у неё есть. Маленький балкон с цветами в горшках, этот витраж с розами и шар на цепи, оклеенный кусочками зеркал и менского кварца, чтобы сиял от уличных фонарей, завлекая клиентов в лавку – всё это мамино наследие. И проклятый Ногарола собрался его отнять.

Здесь Дамиана продавала благовония и специи, и здесь же гадала на картах и кофейной гуще. Того, что приносила лавка и гадание, до этого момента хватало, чтобы сводить концы с конами, но с новой рентой об этом нечего и думать.

– Миа! Дамиана! О, Святая Лючия, тебя что, ограбили?! – разнёсся над водой звонкий голос.

Миа вынырнула из разбитого окна, обернулась и увидела Николину, торговку зеленью, что каждое утро проплывала мимо её лавки по рива дель Карбон. Её лодка мягко ткнулась носом в деревянную балку, обмотанную веревкой, и, споро подтянув корму багром, Николина набросила петлю на столбик для швартовки.

– Ах, если бы! Да только нет воров хуже патрициев[8]!– воскликнула Миа, отбрасывая носком туфли осколки стекла в сторону. – И день ото дня всё хуже и хуже! Полюбуйся на этот разгром! – всплеснула она руками. – На прошлой неделе разгневанный синьор Барбиано расколотил мой шар над дверью, а теперь ещё и вот это!

– А что Барбиано? С чего он разбушевался-то? Разве его жена осталась недовольна? Она же тебе заплатила? – спросила Николина, доставая корзину яблок и ставя её на брусчатку. – Как заказывала, лучшие яблочки. Салат?

– Два пучка. Конечно, заплатила! – произнесла Миа, выбирая яблоко покрупнее.

– А что чего же тогда не так? Зачем он разбил твой шар? – торговка указала пальцем на сиротливо свисающую над причалом цепь.

– Да видишь ли… Не понравилось ему то, что я ей тут говорила. А вот не нужно было его жене приходить с подругой, – развела руками Миа. – Разве я виновата, что её подруга так внимательно слушает и так много болтает? Жена синьора Барбиано наставила ему рога с его другом. Её подруга всё узнала и ему рассказала, потому что сама хочет запрыгнуть к нему в постель. А его друг неровно дышит к его жене. И теперь весь город об этом знает! А виноват кто? Конечно, Дамиана! Шар теперь заново делать! И обойдётся в десять дукатов, а витраж и вовсе в сто! – воскликнула она, забирая салат.

– А Барбиано-то с чего припёрся? Из-за жены что ли? А ты-то тут при чём?! – удивлённо спросила Николина. – Латук?

– Один пучок. Да! Сам Барбиано и прискакал как ужаленный! И всё кричал, что нужно снести моё богомерзкое заведение, потому что я оболгала честную синьору и всё придумала! Что это я распускаю слухи про честных патрицианок! И вот, извольте – расколотил веслом шар! А теперь вот окно! Но окно – это уже Ногарола, чтоб ему упасть в канал! Решил снова меня припугнуть! – она взяла латук и обратилась куда-то в сторону мутной воды: – Желаю вам здоровья, синьор Барбиано, и вам, герцог Ногарола, а ещё сырых газет и скисшего молока поутру на завтрак! А щавель есть?

– Щавель весь продала уже. А как ты узнала, что его жена спит с другим? В шаре увидела? Или на картах? – усмехнулась Николина и подмигнула. – Зато есть свежие артишоки. Берёшь?

– Нет, артишоки не надо. В шаре? Помилуй, зачем тут в шар смотреть?! Да об этом гудит вся Пескерия! Их служанка видела, как они встречались, и всем разболтала, а мне даже в карты заглядывать не пришлось. И ведь я предлагала ей выставить подругу за дверь! И быть осторожной. Предупреждала ведь! Ну и кто покроет мои убытки?! Зато теперь я могу кричать на весь канал, что синьор Барбиано – ро-го-но-сец! Раз уж я заплатила за это право своим разбитым шаром! – взмахнула Миа пучком салата.