Было, от чего расстроиться. В таких расстроенных чувствах я и отправился как-то за город, к Черному озеру, полный желания искупаться, позагорать и забыть на время о мафии, мужьях-рогоносцах, сбежавших отпрысках и «бесчинствах» Уилфреда Дженкинса.
И надо такому случиться, что именно там, у озера, я с ним столкнулся лицом к лицу.
Обстоятельства нашего знакомства с полной ответственностью можно назвать драматическими. Если бы не моя профессия и немалый жизненный багаж, я бы счел их даже трагическими.
Я сидел в привезенном с собой шезлонге, нежился на солнышке и любовался неподвижной водной гладью. Я отдыхал, окутанный сигарным дымом и музыкой, пробивающейся сквозь деревья. Если бы это были не «Битлз», к которым я отношусь терпимо, а что-нибудь другое, я бы наверняка забрался в автомобиль и отправился на поиски более укромного уголка, а так я даже получал удовольствие.
Потом музыка смолкла, и почти сразу за этим я услышал характерный треск. Эксперты, обнаружив пакетик с порошком в кармане доходяги-наркомана, только что зарезавшего родную тетушку и забрызганного ее кровью, вынуждены писать в протоколе о «кристаллах белого цвета» и «бурых пятнах, похожих на кровь». В моем случае следовало бы написать: «Треск, напоминающий выстрел».
Я прикинул, стоит ли мне вмешиваться (наверное, не стоит), но все же поднялся и пошел по тропинке туда, где, как я знал, находится домик, в котором отдыхают от трудов праведных смотрители национального парка.
Перед крытым веселой красной черепицей домиком было людно. Кто-то рыдал, кого-то трясло… Внизу, у самого берега был разложен костер, рядом с которым лицом вверх лежал юноша с дыркой в голове.
– Полицию вызвали? – спросил я мужчину, застывшего у костровища.
Он повернулся, и я узнал Уилфреда Дженкинса.
– Я сам – полиция. А толку?
Дженкинс был растерян, потому и говорил по простому, не заботясь о своем реноме.
– Мертв? – задал я следующий вопрос.
– Да, – сказал полицейский и встрепенулся: – А кто вы, собственно, такой?
– Гарри Балдмэн, детектив из Локвуда.
– Я вас не знаю.
– Частные сыщики не по вашему ведомству.
– Что вы тут делаете?
–то же, вероятно, что и вы. Отдыхаю. Хотя правильнее употребить прошедшее время.
Полицейский согласно кивнул:
– Какой уж теперь отдых…
– Что здесь произошло?
– Разве вы не видите? Убийство.
– Я вижу убитого. А кто убийца?
– По-видимому, моя дочь.
– Вы уверены?
– Она его ненавидела. Я не в курсе деталей, но она говорила, что готова убить его, раздавить, как мерзкое насекомое! Но я не придал этому значения: в молодости мы все максималисты, переживаем из-за пустяков, разбрасываемся словами. – Полицейский внезапно схватил меня за руку и зашептал: – Послушайте, Балдмэн. Проведите расследование! Здесь! Сейчас! Немедленно! Я наделяю вас всеми необходимыми полномочиями. Потому что я не верю, что Ненси…
Он готов был заплакать. А я не люблю, когда мужчины плачут. Меня это смущает. Поэтому, носком ботинка выковыряв из золы почерневший кусок черепицы и откинув его в сторону, я сказал со вздохом:
– О'кей, я попробую. Тогда начнем с вас.
Сбиваясь и по-школярски старательно вспоминая детали, Дженкинс рассказал, что здесь, на берегу озера, они решили устроить небольшой пикник. «Они» – это несколько семей-соседей с Тисовой аллеи. Выехали всем составом – с детьми и собаками.
– У всех нас взрослые дети, – говорил полицейский. – И все они учатся в университете Локвуда. Понимаете?
– Конечно. Собаки бывают большими и маленькими, злыми и не очень, а дети – студентами.
– Вы шутите, – сказал Дженкинс. – Рядом с покойником. Как вам не стыдно!
– Больше не буду, – легко повинился я. Не объяснять же демократу-назначенцу, что на своем веку я перевидал столько мертвецов, что отношение у меня к ним несколько иное, чем у других граждан. Быть детективом и не стать циником очень трудно, почти невозможно.
– Вот вы сказали – злые… – продолжил полицейский.
– Это я о сучках, о кобельках.
– А я о детях! Нет, они не злые, но они ни в грош не ставят моральные принципы нашего поколения. Мы сами ходили в битниках, протестовали против войны в Корее, но сейчас творится просто бог знает что. Ладно, они живут отдельно, они насмешничают и слушают эту ужасную музыку. Но при этом исправно клянчат у нас деньги! И чем больше попрошайничают, тем сильнее их желание всегда и во всем действовать поперек и вопреки.
– Это смотря, что вы требуете взамен материальной помощи.
– Ничего особенного мы не требуем. Ни покорности, ни послушания. Мы хотим самой малости – оставаться семьей. Ведь мы, американцы, всегда гордились крепостью семейных уз. В этом сила нашей великой страны!
– Но иногда вы опускаетесь до шантажа, – отметил я. – Потому что только так вы смогли выманить детишек из студенческого кампуса и привезти сюда, на природу.
– Я бы не назвал это шантажом, хотя по сути вы правы. Но мы тоже кое в чем уступили, например, чтобы они пригласили с собой друзей. Этот мертвый юноша – один из них. Его зовут Курт Габер, он из Миннеаполиса. Он ехал в моей машине… – Полицейский поежился. – Мы остановились вон там, на взгорке, у домика лесничих. Затеяли барбекю. Молодежь побежала купаться. Потом мы увидели дым костра. Оказалось, дети решили и здесь быть наособицу. Утащили на берег часть провизии, включили музыку на полную громкость и затеяли свои кривляния, которые почему-то называются танцами. Мы не стали им препятствовать. Кому нужен скандал? Выяснение отношений? Взаимные оскорбления? Мы были довольны уже тем, что они все-таки поехали с нами. Потом мы услышали выстрелы. Я побежал сюда и… вот.
– Мне нужно поговорить с молодежью, – сказал я.
– Да, конечно, – Уилфред Дженкинс понурился и побрел к домику парковых смотрителей.
Первым из юной поросли, с кем я побеседовал, был Брет Смит, высокий блондин с прической «жуком». Не исключено, записи «Битлз» принадлежали именно ему.
– Я ничего не видел, – с места в карьер заявил он. – Мы были с ним у костра, жарили сосиски. Потом я ушел купаться, а Курт остался. Я только-только окунулся, как прозвучали выстрелы. Когда прибежал, все уже было кончено. Курт лежал у костра, из его головы текла кровь…
– У него были враги?
– Сколько угодно!
Мои брови вопрошающе поползли вверх. Учитывая обстоятельства, это было смелое заявление.
– О мертвых не принято говорить плохо, но это все равно станет вам известно – не от меня, так от других. Курт ни к чему не относился серьезно. В его иронии было много злости. Он развлекался, делая гадости. Мне кажется, только от этого он и получал удовольствие. Но ему все прощалось, потому что он был незаурядной личностью. И всегда искренне раскаивался.
– Что не мешало ему вновь пускаться во все тяжкие, – подхватил я. – Среди присутствующих есть пострадавшие от его шуток?
– Почти все. Я – не исключение.
– А если подробнее?
Блондин сжал губы.
– Расскажите, – посоветовал я. – Вы правильно сказали: мы все равно узнаем, так что уж лучше сами…
Смит коротко взглянул на меня и заговорил после паузы:
– Курт подговорил своего знакомого актера позвонить Ненси, моей девушке, представившись антрепренером бродвейского театра. Якобы он увидел ее в студенческом спектакле, совершенно очарован ее талантом и потому хочет предложить ей роль в комедии Шекспира «Двенадцатая ночь». Разумеется, Ненси обрадовалась, загорелась. А потом… Он опоил ее какой-то дрянью, чтобы сфотографировать в самом непотребном виде.
– Фотографии прислали вам.
– Да. Такой же конверт получила Ненси Дженкинс. Она была раздавлена и унижена. Я успокаивал ее, но трещина между нами становилась все шире. Потом она сказала, чтобы я ни на что не рассчитывал, что мы просто друзья – и таковыми останемся.
– Как вы догадались, что тут замешан Габер?
– Он сам признался.
– То есть?
– Курт напомнил наш разговор, в котором я посетовал, что не могу поручиться за крепость наших с Ненси отношений, что вот если бы существовал некий тест… В общем, он, якобы, хотел как лучше.
