Максим, весьма лапидарно, объяснил пожилому родителю все свои устремления, порывы и твёрдо стоял на своём. Папа выслушал, скандала затевать не стал – любимец, как ни крути – напротив, благословил на «народничество», тем более, что это был плюс для биографии будущего профессора.

Таким образом, Картузов, или Макс, как называли его друзья: во-первых, Максим, а во-вторых, аббревиатура первых трёх заглавных букв – имени, отчества и фамилии – получил направление в «обычную» элитарную среднюю школу.

Он любил своих учеников, а ученики любили его. Такое тоже случается. Максим Андреевич жил в гармонии с миром, но на беду полюбился с учительницей химии, Лидочкой.

С тех пор, Картузов часто повторял: «Я – жертва неудачной химической реакции», не уточняя, впрочем, какой именно. Лидочка через год коварно и неожиданно ушла от него к летчику второго отряда Пулковского авиапредприятия, летающего в Рим, Париж и Лондон.

Тогда-то Картузов и запил, неожиданно для себя, лихо и бесшабашно. Остановился уже после увольнения из школы «по собственному» и взялся за голову, периодически срываясь – справедливости ради заметить – в алкогольный штопор на недельку-другую, отчего и имел столь же периодические неприятности. Пока ещё был жив папа, Максим держался, но после скоропостижной кончины отца от инфаркта, тормоза ослабли и его несло.

В трудовой книжке Картузова значились должности: лектор общества «Знание», электромонтер, вахтер, сторож, сантехник, дворник, рабочий садово-паркового хозяйства, страховой агент, продавец (бананов с уличного лотка, но это не записано), приемщик в видеопрокате…

В последней должности приемщика работал Максим уже полгода до сегодняшнего дня. Неделю работать с девяти утра до девяти вечера, неделю отдыхать. Такой график Максима Андреевича устраивал. Именно сегодня была его очередь заступать на недельную вахту.

Тепло, светло, чисто. Сиди, почитывай книжечку, когда клиентов нет, попивай чаёк, думай или скучай. Приёмник тихонько мурлычет любимую станцию «Эрмитаж», клиенты – по большей части, люди спокойные. Красота… Платили не много, но и не бедно – три зарплаты того же учителя средней школы. Но и запросы его невелики: продукты дешевые есть, сигареты есть, водка, при желании, тоже. Картузов даже откладывал «на чёрный день», покупая доллары мелкими купюрами у местных фарцовщиков – жизнь научила не верить в стабильность рублей и копеек. Почему мелкими? На крупные не заработал. Главное не прогулять. Больше всего он боялся потерять эту работу. Устраивался по протекции школьного приятеля и получил строгое предупреждение – хоть раз прогуляешь, можешь не выходить.

Потому-то ни о каких «продолжениях» не могло быть и речи. Макс вообще был человеком обязательным и ответственным, когда того требовали обстоятельства.

Максим несколько раз за утро сходил под контрастный душ, побрился, оделся в чистое. Он вообще был чистюлей, не терпел грязной одежды и неряшливости в облике. Отпивался чаем, сварил и съел две тарелки овсянки типа «Геркулес», закусив пакетом активированного угля. Уже к половине девятого Картузов выглядел, хотя и слегка подвявшим, но свежим огурцом. Увидев его в коридоре, Роза Семёновна одобрительно кивнула и молча показала большим пальцем «Во!». Максим смущённо улыбнулся в ответ, прижал руку к сердцу и поклонился, прося прощения за ночную вылазку; после чего надел куртку, вычищенные ботинки и вышел из дому, неся в старомодном, ещё отцовском портфеле из телячьей кожи, тормозок с обедом: всё та же сердобольная овсянка и отварной окорочёк с американской родословной, смазанный горчицей. Чай, сахар и печенье они с напарником покупали в соседнем магазине и оставляли друг другу по смене. Ещё в портфеле лежал Трамвай «Желание» Теннесси – пьеса, которую Картузов любил перечитывать для приведения своего внутреннего мира к относительной гармонии.

Выйдя на Ленинский проспект, где располагался его дом, Максим потихоньку шёл в сторону Московского, любуясь первыми мгновениями завораживающей ленинградской осени.

Стояло бабье лето; ясные солнечные деньки тешили душу, напоследок, перед хмурой осенней хлябью, наполняя невесомой радостью, воздухом и светом. Клёны в скверах, пламенея, вздымали к небу раскидистые кроны, возвышаясь над кружевом расцвеченного осенней пастелью кустарника, словно межсезонные светофоры, перекатывая то багрянец, то золото листьев, а по сторонам, надменной голубизной тенили патриархально-чопорные ели, безразличные к червонным красотам. Кошки, живущие в подвалах и на чердаках, выбрались на свет божий и намывали шёрстку, принимая солнечные ванны, щурились лучам солнышка, а освежённый после ночной уборки город, прихорашивался в начале новой недели трудовой. Над городом, ввысь и в стороны, раскинула свои крылья выцветшая за лето лазурь низкого осеннего неба, по которому неумелый декоратор мазнул то там, то тут, белилами редких облаков.

Ходьбы от дома до проката было минут пятнадцать неспешным пешим ходом. Максим добирался двадцать пять, присев в сквере на лавочку полюбоваться осенью.

Сменщик Аким – Картузов восхищался родителями мальчика, давшими такое звучное и редкое имя отпрыску – уже открыл прокат и ждал Максима, чтобы передать смену. Вообще-то раньше они менялись по вечерам, но после неудачной попытки ограбления во время пересменки, стали меняться утром.

Аким был исключительно молод – всего двадцати лет от роду, активен, подвижен, улыбчив и хорош собой: высокий, стройный, с черными, как смоль волосами, большими кофейно-карими арабскими глазами и правильными, разве что слегка женственными, чертами лица. Мама его была местной, а папа болгарином, оставшимся в Ленинграде после учёбы и давшим сыну достойное воспитание. Учился Аким заочно в универе и Максима Андреевича безмерно уважал, невзирая на его слабости, о которых догадывался. Они любили поговорить «про жизнь» и радовались общению.

– Привет, Акиша! – поздоровался Картузов, входя в помещение проката.

– Что за фамильярности, Максим Андреевич, – Аким, улыбаясь, протянул руку. – Амикошонство вам явно не к лицу. Здравствуйте, как поживаете?

Он по-молодому дурачился, не упуская возможности попрактиковаться в хороших манерах, которые почерпнул из книги рекомендованной Картузовым.

Макс вспомнил, что Акиму не нравилось это его «Акиша».

– Извини, брат, забыл. А ты растёшь!

– А то, – самодовольно улыбнулся Аким. – Вашими молитвами, Максим Андреевич!

Картузов множество раз просил Акима быть с ним запросто, на ты и звать Максимом либо Максом, но тот, из внутреннего уважения противился и обращался по имени-отчеству на вы.

– Ну, рассказывай, что тут у нас плохого за неделю? Чем расстроишь?

– Да всё в порядке, Максим Андреевич, никаких неприятностей, всё как обычно. Хозяин кассеты новые позавчера подвозил. Замена тех, что не вернули и новинки. Всего тридцать четыре штуки. Сегодня ещё подвезёт. Проверил журнал и квитанции, всё пересчитал. Рутина, одним словом.

Кассеты регулярно не возвращали, оставляя залог в кассе. Дело в том, что новая кассета в ларьке стоила 120-150 рублей, да ещё неизвестно какого качества плёнка и сама запись. А в прокате все кассеты были немецкие, записи только на пятёрочку, за исключением разве что самых свежих фильмов. И залог за новенькую кассету составлял сто рублей. Оттого и популярность заведения росла, а постоянных клиентов прибывало. Хозяева работали на совесть, на лоскуте не кроили. Учитывая, что чистые кассеты они брали оптом по семьдесят рубликов и сами занимались записью, то трудились уж конечно не в убыток.

– Много не возвернули?

– Пятьдесят шесть штук за неделю. Так вот.

– Ого! – присвистнул Максим. – Солидно, однако.

– Новинок было много в начале недели. Но Толик всё восполнил, три раза за неделю подвозил вылетайки и новинки.