Дьячок смотрел на лицо Вани и, побледнев, как мертвец, стал дрожать.

На другой день Ваню похоронили и теперь у Ирины осталась только одна Настя и ее надо было спрятать, сохранить во что бы то ни стало.

Батюшка стал запрягать лошадь и Настя уже уселась в телегу, как вдруг во двор вбежала баба из соседнего села.

— Не у вас ли сердобольная Ирина! — спросила она.

— А что тебе?

— Умирает человек! Так за ней послал наш священник. Человек-то тоже с крестом на шее, да вот никто к нему нейдет. А так дать умереть, без молитвы, нельзя.

— Ты толком расскажи, в чем дело, — сказал отец Даниил.

— Вчера, — начала баба, — к нам приехали опричники и прямо в кабак; напились и стали хвастать, кто лучше на лошади сидит… Вот они катались, катались, а один из них, как задернет лошадь, она встала на дыбы, опрокинулась да и придавила его… Другие-то «ах! ах»! Потрогали, да все и уехали… Батюшка наш пришел и велел внести в избу… Никто не пускает!.. Потом уж пустую избу отворили, внесли… батюшка причастил… а он и до сих пор жив… Никто к нему нейдет; ну вот, батюшка и послал за тобой, сердобольная Ирина, и просит тебя войти к нему. Все же человек, не собака!

— Отец Даниил, — сказала она наконец, — вези Настю в монастырь, устрой там все, что нужно, а я приду туда пешком, когда буду свободна.

— Матушка! Матушка! — с плачем проговорила Настя, — не надо, не делай этого!

— Нет, Настя, — возразил отец Даниил, — пусть она исполняет до конца долг свой. Если Господь умеет карать, то ведь Он умеет и награждать.

Ирина, простившись со своими добрыми соседями, быстро пошла с бабою в село.

В избе, с одним маленьким окошечком, на лавке лежал больной и тяжело дышал. Изба была старая, закопченая и у единственного образа теплилась лампадка. Придя со свету, Ирина с трудом разглядела лицо больного и тотчас же поняла, что человека этого спасти нельзя, а что ему можно разве только помочь.

Она взяла на руку масла и тихо, осторожно стала растирать грудь больному. Это, очевидно, облегчало его.

Долго в избе раздавались только стоны. К вечеру стоны стали стихать, а в полночь умирающий открыл глаза.

— Умираю, — проговорил он.

— Проси у Господа прощения, — сказала Ирина. — Он, Милосердный, простил разбойника на кресте.

— Меня… наказал за мальчика на реке… Голубые глаза вон там в углу… смотрят на меня…

Ирина в страхе оглянулась, но в углу было темно.

— Разве ты убил мальчика? — тихо проговорила она.

— Дьячок показал… я убил… Когда лошадь давила… глаза его смотрели на меня…

— О, Господи! — закричала Ирина, упав на колени, — прости его! Прости!

— Господи… помя…ни… мя…

— Во царствии Твоем! — твердо проговорила Ирина и закрыла глаза покойнику.

Она вышла из села, когда было еще темно, и в чудное летнее утро вошла в мирную обитель, где Настя ждала ее.

Прошло четыре года и, накануне Благовещенья, в доме отца Даниила все уже легли спать, как в калитку послышался сильный стук.

— Пустите, Христа ради! — говорил какой-то незнакомый голос.

Отец Даниил вышел и увидал сани, а на них какого-то человека.

— Отец Даниил! — проговорил голос из саней, показавшийся священнику знакомым.

Он подошел поближе и, несмотря на темноту, при свете месяца, увидел черты лица знакомые, но страшно изменившиеся.

— Петр, да неужели это ты? Вот радость-то! Ну, выходи же!

Но выйти Петр не мог. Просидев в колодках четыре года, он остался в живых только благодаря своему необыкновенному здоровью, но ходить не мог. Стрелец Федор, отслуживший свою службу, привез его на свои скопленные гроши.

— Где уж ему ходить, батюшка! Его надо принести.

Вдвоем со священником они внесли Петра в избу и положили на лавку. Ноги у Петра начинали понемногу шевелиться, но он весь был в таком ужасном виде, что отец Даниил пошел к жене и сказал ей:

— Лучше, матушка, не иди сегодня к обедне, а истопи баню и вымой несчастного. Этим ты сделаешь угодное Богу.

Андрюша, восемнадцатилетний молодой человек, с восходом солнышка уехал в монастырь. Он часто, чуть что не каждую неделю, бывал там, так как в монастыре жила его невеста, его дорогая Настя.

Когда он приехал в монастырь, служба уже началась и голос Насти, певшей на клиросе, покрывал весь хор. Сестра Ирина, не постригавшаяся в монахини, потому что через Ерему она знала, что муж еще жив и она вовсе не хотела быть с ним разлученною, — стояла тоже недалеко от клироса.

Лишь только служба кончилась, Андрей тотчас же подошел к решетке.

— Матушка Ирина! — быстро проговорил он, — скорее собирайтесь. Я приехал за вами. Не мешкайте!

— Что случилось? Говори скорее! — сказала Ирина.

— Счастье!..

— О, Господи! Неужели вернулся?

— Вернулся, не мешкайте!..

Но уехать они не могли, не простившись с игуменьею, и потому Андрею долго пришлось их ждать. Если он с таким нетерпением их ждал, то можно себе представить, что делалось с Петром, которому Ерема, живший в его избе, сейчас же сделал костыль и вывел его за ворота на лавочку.

Но вот, наконец, показалась за поворотом серая лошадка и телега с дорогими монашенками. Радость свидания была так велика, что Ирина Ивановна справедливо заметила:

— Чтобы пережить еще такую минуту, я готова на новые испытания!

— Нет, нет, мама! Довольно! — вскричала Настя.

— И впрямь довольно! — заключил Петр.

Ирина Ивановна была совсем седая, но Петру она казалась такою же молодою, какою была прежде, и он не мог свести с нее глаз.

Скоро был накрыт стол и появился постный ужин. Когда первый голод был утолен, Ирина и Настя просили Федора рассказать им все, что делалось в Москве, и каким образом уцелел Петр.

— Когда вступил царевич Федор на престол, так первым делом велел всех заключенных освободить. Ну, я года свои выслужил и без того бы ушел. И вот первым делом направился я в тюремный двор поджидать Петра. Вот и привез его. Первый день, как ехали, он все стонал и ехать не мог, мы и остановились; а на второй вот и приехали.

Поселились Шибановы в своей избе и с ними поселились Федор и Ерема. Подняли они куст малины, вынули свои деньги, купили скота и всего, что нужно, и хозяйство завели на славу. В соседнее село священником перевели отца Даниила, а в их сельцо священником посадили сына его Андрея, женившегося на Насте. Как бы в вознаграждение за все то, что эти люди перетерпели, они пользовались теперь безмятежным счастьем, спокойствием и довольством.

ПЕРВЫЙ СПАС

Исторический рассказ

— А ноне, как и допрежь, государь-батюшка, на первый день августа на «воду» пойти соизволит? — спросил думный дьяк Дементий Башмаков царского окольничего князя Константина Щербатова, встретившись с ним на переходах к «Верху».

— Сказывал мне князь Володимер Дмитрич, что доподлинно еще недостоверно, но слушок имеется, что поход в Симонов монастырь и ноне состоится.

— Да как же иначе и быть-то? Спокон века так ведется, все государи в иордань погружались, разве только какая хворь приключалась, так патриарх с клиром на воду хождение совершал.

— Не таков наш батюшка царь, чтобы его и хворь от Божьего дела остановила! — горячо возразил Щербатов.

Разговор этот происходил за три дня до праздника Происхождения Честного и Животворящего Креста Господня, а на другое утро 30-го июля царь Алексей Михайлович сказал свой приказ думному дьяку Герасиму Дохтурову, что «изволит идти молиться Животворящему Кресту Господню на Симонов монастырь, где и в иордань погружение совершит».

Не мало хлопот предстояло Дохтурову, нужно было выбрать среди бояр «мовников» для государя и «чашников», озаботиться припасом всяким для похода!