– Будь здорова, – пожелала себе Татьяна и выпила коньяк.
С мужчинами у нее никогда не ладилось. В школе одноклассники – хотя какие они мужчины? птенцы желторотые! – предпочитали ей девчонок побойчее. В институте тоже никто не обращал внимания на дурочку из провинции, которая вместо того, чтобы вкушать радости жизни, дни и ночи проводила за учебниками. Лишь окунувшись в мир рекламного бизнеса, да и то не сразу, она почувствовала, что это такое – мужское внимание. И желание, которое распознать так же просто, как ложь в представительском буклете.
Куда только подевалась вчерашняя недотрога! Татьяна меняла мужчин, жадно насыщаясь тем, чем до поры себя обделяла. Несколько раз думала о замужестве, но вовремя останавливалась.
Матери о своих амурах она не рассказывала, и та, съеживаясь от времени, с каждым годом все чаще причитала:
– Ох, чует мое сердце, не увидеть мне внуков.
И похоже, напричитала мать, накликала. В какой-то момент Татьяна поняла, что уже несколько месяцев смотрит на мужчин исключительно как на рабсилу, которая не досаждает хозяйке фирмы декретными отпусками и бюллетенями по уходу за детьми. Морозова оглянулась назад, положила под микроскоп свою жизнь и поняла, что виной тому ее последние избранники. Один – лентяй и бездарь, другой – сноб и слабак, третий просто сволочь.
– Да, сволочь, а ты на себя посмотри! – бросил он ей, когда она выставляла его за порог. – Железная леди! Приказ налево, приказ направо. Не человек – компьютер. Все просчитано на десять ходов вперед. А мне нужно, чтобы баба меня любила без оглядки!
– Тебя любят, – сквозь зубы сказала она. – За мои деньги.
– С паршивой овцы хоть шерсти клок.
– Вон!
И она осталась одна. На много лет.
– Ты одна приедешь али как? – с надеждой спросила мать.
Татьяна позвонила ей неделю назад, чтобы окончательно утрясти список вещей, которые предстояло привезти из столицы. Переехать к дочери мать отказывалась категорически. Родилась в Вотчинино – здесь и умрет.
Дочь хотела сказать: «Одна» – и не сказала.
Накануне позвонила соседка матери, с которой у Татьяны был уговор: «Тетя Лиза, мама правды не скажет – ни как себя чувствует, ни надо ли чего. Бережет меня! Так вы мне звоните, хорошо?» Соседка пользовалась межгородом исправно – раз в три дня, но говорила коротко, не желая вводить Татьяну в лишний расход, хотя та предупреждала, что это для нее не проблема. «Все нормально», – и гудки.
В этот раз соседка была разговорчивей:
– Не нравится она мне что-то. Сдает день ото дня. Все о тебе печалится. Что жизнь не сложилась.
– У меня все в порядке! Хоть вы ей объясните.
– Да я уж и так… А она про мужика твердит, мол, негоже без мужика-то. Как же без опоры? И ты ее не кори. Ее понять можно. Муж умер, когда ты еще в пеленках лежала. Настрадалась без подмоги, навкалывалась, теперь за тебя беспокоится, чтобы, значит, дочке той же дорогой не пройти. Иссохла вся. Как бы чего плохого не вышло.
Вот какой состоялся разговор и вот почему Татьяна замешкалась с ответом, когда мать задала свой дежурный вопрос.
– Посмотрим, – наконец проговорила она.
– Да неужто?.. – обрадовалась мать.
– Я пока не знаю, не уверена… – Татьяна перевела разговор на другое. – Что тебе еще привезти?
– Ты за меня не беспокойся. Живу хорошо, все у меня есть. Вы, главное, приезжайте. Порадуйте старуху.
– Какая же ты старуха? – заставила себя рассмеяться Татьяна. – Ты у меня о-го-го! Глядишь, еще замуж выйдешь.
– После тебя, дочка, после тебя, – засмеялась и мать.
«Ну вот, брякнула не подумав», – нахмурилась Морозова и стала прощаться:
– Ладно, пока. Я позвоню перед отъездом. Целую.
Тем вечером ей и пришло на ум, что в конце концов жениха можно взять напрокат. А что такого? Прокловой и Купченко в кино можно, а ей нельзя? Конечно, такого милягу, как Миронов, или красавца типа Янковского ей не сыскать, но ведь и счастливый конец ей не нужен. Не верит она в них. Чтобы все хорошо заканчивалось – так наяву не бывает, только на экране, да и там в последнее время все реже. Действительность не располагает.
Идея представлялась продуктивной, и все же несколько дней Морозова крутила ее и так, и эдак. Серьезных изъянов не находила, единственным же узким местом была опасность, что «жених» мог невзначай проболтаться – и в Вотчинино, и после возвращения – об истинном положении вещей. Значит… Значит, он должен быть зависим от нее настолько, чтобы ни при каких обстоятельствах не терял головы. Следовательно, кандидата предстояло найти среди подчиненных. Деньги – надежные веревки и лучшая из приманок.
– Слизняк! – громко сказала она, подумав о Толмачеве, и включила-таки телевизор.
Коньяк туманил голову. Так и не разобравшись в хитросплетениях сюжета какого-то полицейского сериала, она заснула.
Утро следующего дня да и сам день выдались суматошными. Банк, переговоры на RenTV, опять банк… В своем офисе Морозова появилась в половине пятого. Времени в запасе было достаточно, и все же она нервничала.
– Толмачева ко мне, – распорядилась, проходя мимо секретарши.
Пока суть да дело, Татьяна позвонила матери.
– Да, выезжаю… Не одна… Ты не торопись радоваться, может, он тебе не понравится. Что? Мама, я тебя прошу, не надо плакать. Даже от радости.
Положив трубку, Морозова взглянула на часы. Не торопится что-то ее «жених»! Ну да время есть.
Пискнул динамик.
– Толмачев в приемной, – доложила секретарша.
– Пусть войдет.
Татьяна отвернулась к окну. За окном шел снег. За спиной ласково чмокнула дверь кабинета.
– Здравствуйте, Татьяна Сергеевна.
Она повернула голову и задохнулась от возмущения. Потом выпалила:
– Я же сказала, чтобы вы оделись прилично.
Толмачев был все в тех же джинсах и свитере.
– Я подумал, – сказал «жених», – так будет демократичнее. Простая одежда располагает к общению.
– Меня не интересует, что вы подумали. За вас думаю я!
Лицо Толмачева осталось непроницаемым.
– Тогда я пошел. Вояж отменяется.
– Стоять!
Толмачев отпустил ручку двери.
– Вы всегда такой строптивый? Вчера вы были сговорчивее.
– Так то вчера.
– А что, собственно, изменилось?
– Что? Да, собственно, многое. Опомнился.
– Вы надо мной издеваетесь или мне почудилось?
– Почудилось. Чтобы я осмелился…
– Все-таки издеваетесь, – кивнула Морозова.
Толмачев сделал шаг, качнулся с носков на пятки, сказал серьезно:
– Прежде всего давайте договоримся…
– Мы обо всем договорились!
– Давайте договоримся, – спокойно продолжил Толмачев, – чтобы в ближайшие дни не было никаких «стоять», «сидеть» и тем более «лежать». Будьте ласковы и предупредительны, как полагается влюбленной. Я со своей стороны обязуюсь отвечать тем же. Это – первое. Далее: с этой минуты вы обращаетесь ко мне на «ты» и по имени. Хотите – Виктор, можно Витя или Витюша, я не возражаю. Это – второе.
Морозова была готова тут же, на месте, задушить нахала собственными руками.
– Вы не боитесь… – начала она, но теперь уже Толмачев не дал ей договорить:
– Очутиться на улице? Знаете, не боюсь. Питаю серьезные подозрения, что дизайнер моей квалификации будет обретаться там не очень долго.
– Я вас так ославлю, что ни одна уважающая себя фирма…
– Не обольщайтесь, – усмехнулся «жених». – Вы не всесильны! Ой, что это я? Вот же сила инерции! Назвал любимую девушку на «вы». Прости, ради бога.
С ней давно так никто не говорил – легко, без трепета, подобострастия и околичностей. В детстве – да, в детстве такого обхождения хватало. Бедно одетая дочка учительницы вызывала жалость. Иногда снисхождение проскальзывало в словах институтских девчонок, но от их опеки гордячка из провинции отказывалась так решительно, что те лишь оскорбленно фыркали. Что касается первых «рекламных» лет, тут Татьяна сразу дала понять, что в покровительственном отношении не нуждается, сама себе голова! А ее любовнички… Она их держала мертвой хваткой. Верховодила, пикнуть не давала, отыгрываясь за годы нужды и надежды, что когда-нибудь все изменится, и она станет управлять обстоятельствами, а не подчиняться им. Хватит, наподчинялась! Морозова никогда специально не присматривалась, не выбирала, и все же всякий раз выхватывала из мужского поголовья ту особь, которая была слабее ее. Единственный раз опростоволосилась – рискнула подчиниться чувству. Уж больно мужик был видный! И не дурак, к тому же. А вот она повела себя глупо – не захотела меняться. Или просто не успела. Вот мужик и взбрыкнул, загулял… Его она выгнала за предательство, всех остальных – за слюнтяйство, за готовность гнуться не из необходимости, а по призванию.