Ей есть, ради чего жить.

— Этот мир прекрасен, и я люблю его, — говорит Люси едва слышно.

Он сжимает её плечи сильнее — всё ещё так, как ей не будет больно. Он никогда не причиняет ей боль, он уже говорил это, простыми словами или завуалированной клятвой — но говорил. От холода, одновременно мешаемого с безумной, нежной теплотой, колотит, а пальцы бледнеют. Люси держится за Бориса, словно за спасательный круг хватается утопающий. Она не открывает глаз, но видит его лицо. Она знает его достаточно хорошо, чтобы понимать, какую эмоцию Борис сейчас готов ей показывать.

— Я люблю тебя, — произносит он глухо. — И не отдам тебя жестокости. Мир ещё и жесток.

— Я знаю.

— Я обещал беречь тебя.

Потерянность гложется отголосками. Губы накрывают губы, горько и мягко, не как всегда. Люси всё ещё видит перед глазами облик супруга, хотя даже так понимает: не суждено. Они странные. Они не могут жить спокойно. Они всегда будут отчаянно и безнадёжно сражаться за себя и свою свободу. Странные — единственные птицы в общей клетке, что видят вокруг решётку. Нормальным зачастую спокойнее прятаться за железными прутьями.

— Ты бережёшь меня даже своим существованием, — шепчет Люси. Голос её подводит. Губы дрожат. — И мне не нужно другой защиты. Все помнят, за что готовы умереть. Я умру за тебя, если понадобится.

— Мне не нужно, чтобы ты за меня умирала.

Люси касается своего живота. Плоского, крепкого, но обретающего с каждым часом очертания всё мягче. Это не займёт много времени. Теперь на счету каждая секунда, и Люси знает, на что их всех тратить — так, чтобы не сожалеть. Она тоже кое-что обещала. Она обещала забрать его боль, разделить вместе с ним.

— Тогда я не погибну, — клянётся она одним выдохом. — Я не оставлю тебя. Никогда. Даже если весь мир сгорит, я всегда буду на твоей стороне.

С каждой минутой риск становится больше, больше становится и маленький сгусток тепла, крохотная почка, что скоро распустится в цветок. Люси не знает, к добру ли. Не знает, сколько ещё навалится трудностей из-за этого решения — не опрометчивого, но дорогостоящего. Они встают под оружие, что может выстрелить в любое мгновение. Они даже не знают, чем обернётся выбор сохранить эту невинную жизнь.

Но в ней — все надежды.

Они обязаны справиться.

Люси поднимает веки. Борис смотрит на неё, и в его ясных глазах — читаемая без сокрытия, режущая боль.

Любовь — это не способ сражаться, но причина. И даже так она их не спасёт. Они должны спасаться сами и спасать тех, кого ещё возможно вытянуть.

Люси держит ладони на животе. Ей не больно, но очень страшно.

========== «Грех» (Сириус, Мефодий) ==========

— 2016 год, ноябрь

Мефодий молчит.

Сириус на него не смотрит. Он смотрит на бумаги на столе — свет ложится косо, лампа тут единственное солнце, снаружи темно и бушует незримая буря, растекаясь остаточным ощущением угрозы, всех затрагивая, кто способен её осознать. Он смотрит на сам стол — тёмный, поцарапанный с края, с обгрызенной ножкой ещё с тех пор, как его коснулась Сашкина мышь. Он смотрит на всё, кроме Мефа.

Говорить им есть о чём, но они оба не могут найти на разговор сил, желания и возможности. Они оба устали. Они оба не могут друг друга видеть, а в кабинете остаются из той же необходимости. Поглощающая бездна тишины глушит даже доносящиеся снаружи голоса. Голоса встревоженные. Горестные.

Тина всё-таки была им знакомой, хоть до конца и не срослась с отделением.

Сириус вот сросся. Сам не заметил, когда, не заметил, почему и зачем, не заметил даже момент, в который вдруг понял, что без них уже не будут иметь смысл те машинальные действия, что он постоянно совершает. Разобрать бумаги. Присмотреть за младшими. Помочь тренировать странность. Что угодно. Сириус раньше думал, что всё это — часть его ответственности. Сириус сейчас думает, что всё это — причина, которая позволяет ему оставаться рядом с ними.

Тина растворяется с последним закатным лучом. Мефодий руки ещё не помыл. Они чёрные. В саже. В прахе. Меф не смотрит на Сириуса, как и Сириус не смотрит на него.

Рушится облицовка дома, плющ, обнимающий крышу, разжимает свои зелёные цепи, опадает чёрными угольками, поджигая землю под собой. Этот дом не должен был пострадать. Этот дом Сириус желал беречь. Этот дом и сейчас стоит, потому что в нём не колонны друг друга держат, а люди — те люди, что его создали и помогли ему превратиться из старой обсерватории в уютную обитель. Место, в котором захочется остаться.

Если бы Сириус действительно пытался, он бы не дал Тине уйти.

Его грех — отныне, навеки, до смерти, до последнего вздоха. Он уже не знает, что правильно сейчас. Он всегда так рьяно следовал намеченной траектории, что потерялся, сбившись с неё, и сейчас ощущает только пустую, глубокую растерянность, разбившуюся в черепки уверенность в собственных поступках. Он ошибся. Вина — на нём. Они все будут переживать, но вина останется на нём.

Тину убил не Сириус, но он мог этого не допустить.

Нужно что-то сказать, но в голове только звенящая боль, тисками сжимающая. Мефодий не смотрит на него, он смотрит в пол. Он смуглый, но сейчас кажется бледным. У него безумные запавшие глаза, и он молчит. Они оба молчат. Они не могут ни о чём поговорить.

В бумагах Тина ещё указана сотрудницей. Её никто не успел вычеркнуть.

Боль становится невыносимой. Мелькает отдалённая мысль, что нужно попросить у Арины таблетки для головы. Сириус касается кончиками пальцев обложки записной книжки. Он забыл надеть перчатки.

Сириус смотрит в окно.

Мефодий всё ещё здесь, но они оба предпочитают этого не замечать.

Сириус закрывает глаза. Так ничего не нужно видеть.

А слепому не о чем разговаривать с глухим.

Мефодий молчит. Между ними стоит в ожидании призрак Тины, которая больше никогда не засмеётся.

========== «Недостающий элемент» (Борис, Юко) ==========

Люси обладает удивительным умением удобно устроиться в любом месте — будь то рабочий кабинет, кафе, где работает брат, или даже край крыши. Благо, сейчас она выбрала вариант максимально безобидный: беспечно растянулась в длинном свитере и домашних шортах на диване, где спокойненько свернулась и быстро задремала. Высыпалась она в последнее время редко — в основном из-за графика, потому что Борис думать о девушке умел и не перенапрягал ее сам. Теперь же сопит Люси спокойно, в носках, но с голыми коленями, и мужчина заботливо прикрывает ее пледом, решая не переносить в кровать — уж больно уютно она тут устроилась.

Сам Борис возвращается к домашним делам. Скопились счета за электричество и воду; все-таки квартира требовала содержания, а в последнее время на это не хватало свободных часов. Тщательно все перепроверяя, Борис заодно поглядывает в окно. Район за ним виднеется стенами, оцарапанными жизнью окнами и скучными блоками этажей. Когда придет время, думает Борис, они с Люси переедут в более красивый район. Чтобы, просыпаясь, она могла видеть из окна город, а не только эту бетонную клетку.

Однако в чем плюс — отделение недалеко. Хорошее положение, еще и легко запоминается. С тех пор, как в эти ровные скучные стены вихрем красок ворвалась Люси, сюда зачастили другие люди; квартира вдруг стала домом, и они это ощущают, раз так охотно стекаются. Но обычно они предупреждают о визитах, так что сейчас, получив укол предупреждения от странности и сразу обрубив трель звонка, чтобы не разбудила девушку, Борис поднимается и выходит к гостю. Это не враг. Более того, это и не друг.

Девочка, чудом занесенная в город. Миниатюрная, с мягким кукольным личиком, большими рыжевато-карими глазами в обрамлении пушистых ресниц, с густыми волосами, падающими на узкие плечи каштановыми волнами. Она в ботиночках, белых гольфах и синей короткой юбке, и на ней объемная белая кофта на пуговицах, скрывающая фигуру, но добавляющая движениям особую аккуратность. Внешность обманчива, и Борис оценивает всегда, не опираясь на образы; он в курсе, что перед ним не ребенок лет четырнадцати, а девушка-студентка, перешагнувшая порог восемнадцати, и она странная. С не самой поразительной, но точно многогранной способностью.