— Что именно? — Роан улыбается задумчиво. Улыбка на его лице постоянная, привычная; кажется, равнодушное выражение на нём будет выглядеть куда поразительнее. Мальчик косится на него со странным выражением, но Роан предпочитает этого не замечать.

— Вообще. Это больно?

Больно… ли?

Проникновение металлических лезвий морозом под кожу, лопая тонкие струны сосудов, распуская их концентрированный алый. Скольжение такое незаметное, оставляющее зияющую рану, шрам поперёк всего тела, шрам, тотчас зарастающий. Собственные ногти, царапающие грудную клетку, кожу срывающие, до самого мяса, до сердца добраться пытающиеся, прибегающие к помощи ножей — и вся кровь льётся на ноги и на пол, её бесконечно много, бесконечно…

— Смотря что вспоминать. — Роан хмыкает. — Со временем ко всему привыкаешь.

Плоть в огне. Яд, раздирающий внутренности. Петля на горле.

— Нет, я о времени, — качает головой парнишка. Для своего возраста он довольно серьёзен. Наверно, сказывается давление ответственности. — Тяжело его воспринимать?

Бессмертие — так себе пункт в плане времени. Роан давно позабыл, когда перестал считать минуты своего существования, а там уже стали смазываться недели, месяцы, годы… Десятилетия одиночества. Скитания без цели, наблюдение за миром, за такими прекрасными в своём непостоянстве людьми, их ошибками, их победами, их опытом. Когда перестаёшь оглядываться на даты, становится гораздо легче. Просто существуешь, вот и всё.

— Я с ним просто не считаюсь. Оно есть для других, не для меня.

— А могло бы быть?

— Может быть. — Роан протягивает руку и поправляет шарф на пареньке. Тот отдёргивается так резко, что чуть не падает. — Вот ты сейчас одет, потому что без одежды ты замёрзнешь и не осуществишь того, что запланировал на завтра. А у меня таких планов нет. Ни к чему заботиться о себе, если в тебе нечему меняться, а твоя жизнь всё равно тянется без осечек.

Он надеялся, что это прекратится. Он надеялся на сотый год. Он надеялся на пятисотый. Он надеялся на тысячелетие. На полторы тысячи. На две. Это жестокое решение судьбы, испытание временем, оказалось самым тяжёлым на самом деле; он хотел быть человеком, и веру в возможность им стать берёг. Потом оказалось, что считать что-то при его особенности — дело напрасное.

— Говоришь без тоски. Но тебе ведь больно. — Парнишка пытливо смотрит на него. Цепкий взгляд, зоркий. Далеко пойдёт в своей короткой человеческой жизни.

— Да кто уж знает. Я сам не понимаю, что испытываю и когда. — Тут Роан немножко врёт. Ему неприятны некоторые вещи, и одна, например, то, что собеседник не даёт ему к себе прикоснуться. Вообще. Хотелось бы знать, почему, но ответ всё равно не будет произнесён. — Я существую уже долго, очень долго. И буду жить ещё бесконечные года. Я в этом мире был, сейчас и буду даже тринадцать тысяч лет спустя, так к чему тревоги?

Паренёк хмурится. Не жалеет, а сочувствует. Роану хочется потрепать его по голове, но этот малец не позволит. Бессмертный просто улыбается; его улыбка, как у кота из сказки про Алису, тает в прохладном свежем воздухе.

— Тогда желаю тебе умереть, — вздыхает парнишка. — Так, как ты хочешь. И когда захочешь.

— Лучшее пожелание, — посмеивается Роан. — Спасибо, Каспер.

Наручные часы собеседника отсчитывают начало третьего тысячелетия его жизни, и оно, конечно, не станет последним.

========== «На дне» (Акихито) ==========

Комментарий к «На дне» (Акихито)

Для #рассказябрь2017.

Часть 15/30.

Здесь не цветут цветы, якоря не падают, песок прорывая, не плавают рыбы светящиеся, водоросли не стелются. Здесь лишь толщи воды неподъёмные, холод вечного покоя и мрачный, запутанный туман темноты. Здесь нет ничего, здесь нет никого. Здесь есть — Акихито.

Это не его имя и не совсем прозвище. Это лишь клеймо, выгравированное на нём всём; цепи, шипастые стебли, опутавшие по рукам и ногам, горло прорывающие при любой попытке вдохнуть по своей воле, а не по чужому приказу. Это его кара, его проклятие, его дар.

Акихито оставлен на дне себе на растерзание и не помнит, что такое «солнце».

Он здесь ждёт, наверно, вечность целую. Дёргают нитки, манипуляторы «Касты» его силой тащат, оставляя мокрый след ожившего мрака за ногами человека-с-меткой, человека-с-клеймом, человека-без-имени, человека-со-дна. Они тащат его по дну, с которым сами срослись, и для него всё одинаково: одинаковы проклятые чертоги безграничной жертвенности, давящие пласты ледяной черноты, глубины подсознания, где он каждый раз давится собственной беспомощностью, безвольностью, слабостью.

Его проклятый дар прорывает материю, прахом рассыпает любую преграду живую. Перед ним слабы люди, звери, растения. Он убивает так, как может, потому что это единственное, что даёт ему увидеть краем глаза лучики света через непроглядную толщу океана, окутывающего сердце всего мрака. Акихито – пылающая печать среди крови. Акихито – живая смерть.

На дне ему самое место.

Акихито не двигается, глаза закрывает. Всё равно. Он делает то, что прикажут, потому что иной жизни не представляет, не знает, что ещё может делать. Акихито – это он. Акихито – единственное. Что принадлежит ему, пусть и разделяется со всей «Кастой», будь она трижды проклята.

Он не верит больше в солнце. Именно тогда, назло злому року, оно прорывается до него через тернии кошмаров.

Хватает за руки, вытягивает отчаянно. Их несколько. Он, он, он, она, она. Его тянут наверх, но слишком плотная ночь его опутала, и приходится разбивать материальную черноту силой, отчаянием, криками. Акихито уверяют, что он сможет жить иначе. Акихито говорят, что будут ему помогать. У Акихито оковы разбиваются, а давление дна становится слабее, смиряясь перед ослепительным сиянием поверхности.

Акихито вытаскивают наверх, и он заглатывает воздух с ветром, с солнцем, с солью и сладостью. Он безгранично свободен. Он безгранично счастлив. Те, кто выволок его из тени, рядом совсем, помогают ему на плаву держаться, пока дно не становится мелким, пока он не учится свободно ходить, и он – правда, правда, до боли счастливо правда – на самом деле оказывается волен.

Он поступает так, как хочет. Его метка – это не его имя, хоть имя – это метка. Акихито – это он. Акихито на поверхности, и на плаву его держат другие, те, кто отринул всё ради попытки его ободрить. Он отвечает тем же неумело, неловко, искренне, и всё становится хорошо.

Акихито больше не на дне. И никогда не вернётся.

========== «Там, где нас никто не найдёт» (Оля, Настя) ==========

Комментарий к «Там, где нас никто не найдёт» (Оля, Настя)

Для #рассказябрь2017.

Часть 16/30.

— 2020 год

Наступают страшные времена, но остановить их никто не в силах. Уже бесполезно готовиться. Остаётся только прощаться.

За окном плещется грязная осень, и отголоски её теряются в углах комнаты, насквозь продуваемой, застывшей такой. Из неё испаряется ласковый свет. В ней ничего не остаётся, что может сердцу показаться родным. Силуэт девушки в инвалидном кресле около окна впервые кажется неестественным, не относящимся к этому месту; она неподвижна, но не спит. Она слушает.

— Мы вроде семья, но так мало общались, — раздаётся её негромкий голос, теряя оттенки сожаления в тенях продуваемой комнаты.

За её спиной — другая девушка. Она опирается на кухонный стол; её лицо осунувшееся, грустное, с очерченными скулами и усталыми глазами, губы сухие и искусанные, зрачки бледные. Она не выглядит встревоженной, только больной.

— Не получалось как-то, - усмехается девушка без веселья. – То я у Лектория, то ты с нейтралами.

— Но всё-таки стоило чаще видеться.

— Да. Это не твоя вина, Оль. И, может быть, не моя.

Оля разворачивает коляску и в упор смотрит на собеседницу. Сейчас, за несколько дней, они обе понимают: скоро растащит судьба, раскидает по минному полю, и не факт, что они увидятся ещё. Эти минуты — последние, в которые они рядом находятся и могут поверить в единство своей семьи.