Они обошли всё здание и вышли через чёрный ход. Клумба ещё пустела. Говорливый Ливрей сообщил, что цветы высаживаются, когда земля прогреется. Сам Ливрей, как и Сириус, был в отделении и вообще в NOTE уже год. Ливрею двенадцать, Сириусу четырнадцать. Кирилл между ними посередине. Забавно.
Он пришёл сюда не ради того, чтобы веселиться, во всяком случае. Он пришёл, чтобы спастись. Спастись от безумия, от страшных деформаций тела, от непонятной угрозы внешнего мира и собственной пустоты. Здесь, под контролем, он будет в порядке, и его семья тоже не пострадает. Всё устаканится. Хотелось бы в это верить.
Роан нагнал их, помахивая бумагами.
— Смотри, — привлёк он к себе внимание. — Это все документы. Я рассматривал всякие варианты, так вот: при твоей ситуации, когда странность не направлена на окружающих, можно сохранить ближний круг. То есть ты останешься с семьёй. Если хочешь.
— А если нет? — Их нельзя было впутывать, нельзя. Роан не переспрашивал, кивнул, как будто это нормально, и протянул скреплённые распечатки.
— Перевод. Здесь написано про колледж, так тебя действительно переведём туда. Это в городе. Ты ведь хотел продолжить образование? В этом колледже уроки не долго длятся. Жить можешь в общежитии по соседству или прямо тут.
— Мы все тут живём! — похвастался Ливрей. — Ты тоже переезжай!
— Ладно, — равнодушно отозвался Кирилл, пробегая глазами по печатным строчкам. Даже все печати выставлены. Здесь написано, что это привилегия. Родители будут в восторге. Неплохо.
— Отныне ты под моей опекой. — Роан улыбался, но больше не делал попыток его коснуться или растормошить. — Уверен, мы поладим! Добро пожаловать в NOTE, Каспер!
— Спасибо, — кивнул Каспер. Новое имя звучало непривычно, но не так шершаво, как он ожидал.
Тёмно-кремовые стены отделения за ними слушали, задерживая в себе воспоминания, словно большая копилка впечатлений.
========== Циановый ==========
Раньше он ей не нравился. Может быть, детская ревность, недовольство тем, что резко пришлось всё пополам делить. А он, как назло, был идеален. Никого не напрягал, не вредничал, не обижался, когда она на него фыркала, и никогда не показывал слабости. Никакой. Полный блок. Любые атаки разбивались вдребезги о щит. Родители считали его замечательным ребёнком, но Люси видела перед собой взрослого — немного уставшего, немного упрямого, очень надёжного. Зачем он так себя вёл, она не знала, а спросить не могла. Почему-то думала, что он не объяснит. Не захочет.
Кирилл никогда ни в ком не нуждался. Он был целиком самодостаточен — начиная от его привычек и заканчивая кругом общения. Кирилл ни к кому сильно не привязывался (во всяком случае, Люси не видела в нём такого чувства) и никем не дорожил. Он ладил с ровесниками, младшими и старшими, но был одинаково от них всех далёк, потому что никто из них его не интересовал. Кириллу хватало самого себя, чтобы существовать спокойно. Люси — пылкая, эмоциональная и нуждавшаяся в обществе — ему завидовала.
До того момента, пока он не вернулся с фингалом и разбитой губой, забыв застелить горестную бездну привычной искрящейся золотистостью. Он открылся. Один раз, по ошибке, случайно — открылся. И он вовсе не был счастливым. Он был несчастен. И продолжал жить как ни в чём не бывало, хотя эта темнота разъедала его кости и наполняла кровь. Люси поняла это в короткий болезненный миг, потащила в ванную и долго обхаживала. В сердце поселилась тоска. В сердце поселилось неожиданное доверие, то, какое она не могла в себе взрастить раньше.
Идеальный Кирюша был слишком хорош для живого. Настоящий Кирилл был мёртвым и пустым, но именно поэтому ему можно было верить.
И Люси стала с ним больше общаться, больше проводить времени. Она привязалась к нему, надеясь неосознанно, что станет для него человеком, закроющим дыру. Она могла бы ему помочь. Она его сестра. Пора уже признать эту связь и не дуться на её истинность.
Однако Кирилл мало изменился. Один раз забыв спрятаться, он всё равно не распахнулся. Он оставался таким же закрытым, и, если бы Люси не чувствовала в нём той же зияющей пустоты, она бы сдалась. Но она чувствовала. А он не мог уже от неё это скрыть. И она стала ему другом, потому что не представляла, что ещё может сделать. Она бегала за ним хвостиком, пыталась как-то показать свою надёжность, но попытки улетали в молоко: он не хотел принимать её заботу, так замыкаясь на собственных способностях, что остальное его не тревожило. Кирилл справлялся (вернее, не справлялся) сам. В Люси он не нуждался.
Девочка грызла ногти, смотрела ему в спину и думала, что вообще не представляет, какой должна быть, чтобы ему помочь. Сильнее? Умнее? Но явно лучше, чем она есть. Люси много думала об этом. Она много тревожилась, изводила себя и мучилась пониманием, что у неё просто не получается. Она прилагала все усилия, но Кирилл их не принимал. Улыбался и возвращался к своим стальным воротам. Он не желал принимать её помощь.
Она не была такой, какой нужно.
Проснувшись однажды утром, Люси заметила, что кончики волос у неё посветлели, но не уделила этому должного внимания. А зря.
Потому что на следующую неделю у неё частично поголубели пряди, а чёлка словно стала длиннее.
Это были неловкие пробы. Она не представляла отчётливо, что с ней происходило, и смесь боязни с любопытством направляла её всё активнее. А если волосы будут виться? А если длиннее попробовать? А цвет глаз? А как выбирать, какой именно оттенок?
Через полгода она оказалась такого же роста, потому что решила, что пока что расти ей хватит. Через полгода она забыла замести следы своего эксперимента, и мама огорчилась: «Если ты хотела осветлиться, то хоть бы нам сказала. Не делай этого в одиночку». А Люси только кивала, не представляя, как реагировать. Врать не хотелось. Правду говорить — тоже. Она решила, что молчание — лучший вариант, так что промолчала.
Глаза Люси оставила жёлтыми. Так она была похожа на брата.
Однако затем что-то пошло не так. Неправильно. Жутко. Пробуя часам перед зеркалом, она вдруг поняла, что любые части тела можно менять, как захочется. Тело — это не только волосы и глаза. Это черты лица. Это торс, бедра, руки и ноги. Даже глупости вроде наклона разреза глаз и степени оттопыренности ушей. В её власти оказались самые незначительные элементы, а вместе с ними — кое-что покрупнее.
Внутренние органы.
Первый раз это было ошибкой. Люси осталась тогда дома одна — Кирилл в больнице, родители на работе. Она билась в агонии, плакала и выла, царапая грудную клетку. Сердце было слишком большим. В самую плохую секунду она подумала, что не переживёт. А затем её ненормальная способность вступилась за неё, и внутри перестало так дико болеть, и распухшие было сосуды вернулись в прежнее состояние.
Люси могла быть такой, какой хотела. Но она не такого просила! Не такого! Она хотела стать опорой брату, а не каким-то свободно-морфным существом! Девочка плакала в ковёр, икала и твердила себе, что ненавидит собственную глупость. Если просить чего-то от судьбы, то просить чётко.
Глупая девчонка.
А тело, кстати, и по форме менять можно. Люси — десятилетняя девочка, ещё ребёнок — наблюдала за окружающими и пробовала подражать. Здесь мягче черты. Здесь фигура гибче. И всё нужно было возвращать к исходному состоянию перед контактом с родителями или прочими знакомыми, потому что не стоило им подозревать её в чём-то плохом. То, что она делает, это ведь не плохо? Она ведь никому зла не причиняет, даже себе. Всё в порядке?
Всё ли?
Потом она затронула элемент, до этого старательно избегаемый. Затронула, ужаснулась, вновь коснулась, вновь отшатнулась, а затем её способность заело, и Люси в отчаянии метнулась в комнату брата, тогда приехавшего из колледжа к ним на каникулы. У него была отдельная спальня, а стены голубыми. Люси — с волосами ярко-циановыми, такого поразительного голубого оттенка, и вся в слезах, потому что она знала, что только что сделала со своим телом.
