— Скрытые помыслы — чистой воды эгоизм, — признается учитель спокойно. — Когда я был в твоем возрасте, я проходил через подобное. Тоже был на грани. Тогда на меня все махнули рукой, и это самое страшное, что может произойти, как я считаю. Увидев тебя в кабинете директора, я словно увидел себя много лет назад, вот и не смог пройти мимо. Это не жалость, Дима, я просто не хочу, чтобы от тебя отказывались. И не снисхождение, а обычная забота. Не стоит болеть.

В его речи нет лжи, парень понимает это. Предельная откровенность — однако даже при ней Макеев остается абсолютно закрытым, все так же в своем коконе, с недоступным барьером. Диме не узнать его за раз. За два, пожалуй, тоже. Юноша ежится, плечи согреты пиджаком, футболка разложена на лыжах — своеобразная сушка.

— Не знал, что вы курите, — замечает он. Это перемирие. Это робкая попытка не укусить протянутую с лаской руку.

— Иногда появляется желание. Не так часто, чтобы пристраститься, но случается. Здесь хорошо — практически слепая зона, никто не заходит. — С расслабленной улыбкой Артур Андреевич выдыхает дым. Лукаво щурится. — Раз уж я теперь не воспринимаю тебя как ребенка, можем стать друзьями. Дружба — это приятнее. Но помогать мне все равно придется, ребята — те еще непоседы.

— Они у вас как шелковые, — ворчит Дима. — Вас не выгонят, если узнают про дружбу со школьником? Или как было раньше…

Он тут же понимает, что проговорился, понимает это и Артур Андреевич. Из безмятежно-спокойного его взгляд становится острым и холодным, как копье. Всего на мгновение Диме кажется, что его сейчас пронзит насквозь, сердце пробьет, но — буря утихает, металл исчезает.

— И что же успели наплести? — спрашивает учитель отстраненным тоном. Доверительная обстановка завядает, как отравленный цветок. Диме становится внезапно больно, но он решает идти до конца.

— Что вас прогнали из прошлой школы. И что вы гей. Больше ничего. — Он ломает сигарету. — Это… правда?

— Какой из двух пунктов? — невесело усмехается Артур Андреевич. Он находится где-то совсем далеко, и до него Диме не дотянуться, как ни выкручивай запястья и локти не ломай.

— Оба.

— Хах. Ну, что сказать… Сам решай, верить или нет. Объясняться мне надоело, а оправдания — всегда нечто жалкое. — Артур Андреевич дергает плечом. Его безжизненное лицо, та защита, которую он выставляет в уязвленности, мягко меняется. Он приходит в себя. — От выбора и зависит, будет дружба или нет.

— Будет, — Дима щурится, но не скалится.

— Вот и славно. Когда пообсохнешь, закрой дверь и приходи в кабинет, у ребятни закончилась физкультура, сейчас будет природоведенье.

Артур Андреевич выбрасывает сигарету и кидает Диме ключи. Разворачивается и как ни в чем не бывало покидает подсобку. Он и впрямь худой, и так видно, что плечи у него не особо широкие. Дима провожает его взглядом; металл холодит ладонь. Он снова мерзнет.

Даже след от Артура Андреевича ничем не пахнет, хотя он только что курил. И что же тут нормального?

========== (4) Рябина ==========

благополучие.

Артур Андреевич — неброский, совершенно обычный человек. В его внешности и манерах нет ничего, за что можно было бы зацепиться, что могло бы отложиться в памяти ярким образом. У него обычные черты лица, обычный цвет волос, нет пирсинга или татуировок, глаза светлые, но не пылающие. Он одевается скромно, аккуратно, ходит тихо и плавно, как осторожная домашняя кошка, и не вызывает ни подозрений, ни восторгов своим появлением. Он и голос никогда не повышает. Но голос — это, возможно, единственное, что сразу и бесповоротно заставляет взглянуть на него под другим углом.

Дима прошел началку с твердым убеждением, что нельзя успокоить расшумевшихся мелких, не гаркая на них. Его учительница, суровая мадам в возрасте и с лицом бульдога, так и поступала: от ее криков стекла в кабинете тряслись, и то едва получалось держать в узде малышню. Однако за несколько недель, проведенных в прежнем крыле в качестве подручного, Дима ни разу не видел, чтобы Артур Андреевич вышел из себя и повысил тон.

Его голос обладает странным, чарующим действием. Невозможно не слушать, когда он говорит, хотя интонации не такие уж завлекающие, да и громкость средняя. Макеев рассказывает что-то всегда спокойно, но не холодно; в его тоне беззвучное тепло, которое моментально перехватывается восприимчивыми детьми. Они затихают сразу, как учитель их просит, даже самые буйные. Дима и сам настораживается, когда слышит его, хотя ему решение задач по математике и правила русского языка побоку. Просто не получается не обращать внимание.

Если бы дело было только в этом, было бы скучно. Но голос — не единственное, на что ведутся младшеклассники. Они смотрят на своего учителя с обожанием, не то как верные щенята, не то как поклонники, и в то же время он не ведёт себя божеством. Артур Андреевич ко всем внимателен и добр. Он не спускает проделки, но у него получается так поговорить с ребятами, что больше промах не повторяется, заменяясь чувством вины. Укор учителя лучше угроз; Дима не сталкивается ни разу, чтобы нужно было вызывать родителей, Артур Андреевич и не грозится этим. Взывать к совести детей — так наивно! Но отчего-то выходит.

— Дети открыты миру и другим людям, — говорит Макеев. — Не могу я плюнуть им в души. Этот плевок потом станет ядом, и дальше они пойдут уже замкнутыми и несчастными. Я много таких видел.

«Был бы я другим человеком, если бы у меня в детстве был такой же учитель?» — думает Дима, ломая фильтр сигареты. Иногда они выходят вместе покурить — не у ворот школы, а дальше, за соседний парк. Артур Андреевич не хочет подавать ученикам плохой пример, а Диме вообще-то все равно, но он почему-то шагает следом за преподавателем и курит вместе с ним. Длинные узловатые пальцы Макеева сжимают сигарету спокойно. Он сам — сплошное самообладание. Даже искры гнева Дима в нем еще не наблюдал.

Когда они вернутся, Артур Андреевич все так же не будет пахнуть дымом. Он неприметный, самый обычный мужчина. Среднего роста, худой и подтянутый, с плохим зрением и дурной привычкой собирать больше и больше неприятностей: спас от изгнания левого старшеклассника, возится с проблемным вторым классом, даже самых буйных учеников поддерживает. Они льнут к нему, потому что чувствуют: он их не осудит. Он постарается услышать и понять каждого, не оставит их в беде и одиночестве, что-нибудь предложит сделать, даст совет или сам поможет. Он добрый. Но Диму не оставляет в покое ощущение, что у этого человека должно быть иное на сердце, иначе бы он так ласков не был. Выросшие в счастье — они жестче. Интересно, что за прошлое у Макеева, раз он так мягок с потерявшимися?

— Завтра экскурсия в областном музее, — сообщает учитель. — Поедешь с нами?

Все-таки и он может давать выбор. Дима думает, что вечером у него стрелка с пацанами с соседнего района и что одна девчонка строила ему глазки, намекая на сегодняшний вечер. Дима думает, что его ждут остальные, им нужен вожак на поле боя.

— Поеду.

Вот только Диме все равно, чего они от него ждут. Он не просил их собираться в стаю и выбирать себя главарем. Волков смотрит на учителя, на сигарету в его пальцах, и впервые у него возникает ярое желание обломать ее, выбить из мужчины весь гадкий дым, чтобы он перестал глубоко затягиваться и отпускать с губ распыленный яд.

— Я с вами курить больше не буду, — говорит Дима мрачно.

— Почему? — Артур Андреевич удивлен.

Какая, к черту, разница, есть ли у сиюминутных желаний оправдания? Парень протягивает руку и перехватывает новую сигарету прежде, чем Макеев успевает закурить; выбрасывает на землю, забирает всю упаковку. Учитель смотрит на него круглыми глазами, не понимает.

— Больше не курите вообще, — предостерегающе произносит Волков, а сам затягивается. Как можно глубже, чтобы от дыма слезы навернулись, чтобы вытянувшегося лица Артура Андреевича не было видно.

— Ты не можешь мне приказывать, — посмеивается учитель. Смех у него искристый, но не из тех, что поджигаются до вспышки. Больше похоже на озвученную улыбку, чем на веселье. — Я все-таки взрослый.