И все же, несмотря на боевую позу, Дима ощущает собственную шаткость. Нельзя, чтобы родители узнали. Этого ему точно не простят. А директор и так злится, рвет и мечет, никто не заставит ее изменить решение. Горящие глаза пытаются просверлить в Диме два пропорциональных кратера.

— Зачем ты это сделал? — сдерживаясь из последних сил, свирепым тоном вопрошает Редька. Англичанка наверняка наплела ей с три короба, хотя в итоге не пострадала, никто ее дорогостоящее шмотье не успел тронуть.

— Шутка, — усмехается Дима дерзко. Вообще-то лучшим поведением в такой ситуации будет смирение и пристыженный вид, но ему ничуть не стыдно. Против доводов рассудка просыпается природная наглость: да кто она такая, чтоб его отчитывать?! Никто! Мало ли, заняла место в кабинете, его совестью она не распоряжается, даже наказать толком не может.

— Шутка?! Украсть сумку преподавателя?!

Редька теперь не красная, она белая. Взбешенная, как собака на цепи, мимо которой проходит чужеземная оборванная псинка. Не дотянуться и не сцапать, а причина-то стоит того! Дима все так же усмехается. Сумку они не собирались продавать, просто закинули бы куда-нибудь, вот и все. Англичанка бы побегала, там и отыскала бы. А шум поднимают, как будто дворец ограбили!

— Не крал я ее, — фыркает Дима.

— Был готов! Волков!.. — Глаза директора пылают, тон из свирепого становится глухим, и тут позвоночник пробирает озноб. Именно от такого выражения не следует ждать поблажки. Могильный холод и мрак, Редька произносит: — Звонком родителям здесь не ограничится, как и взысканием. На такое уже нельзя закрыть глаза. Тебя прощали до этого времени, но…

Раздается короткий стук в дверь кабинета. Дима в отражении на стеклянной дверце шкафчика видит, что кто-то неприметно и бесшумно входит, сворачивая налево, к заместителю директора.

— …теперь стоит вопрос об исключении! — с торжеством договаривает Редькина.

Безликий силуэт у двери замирает.

Под ребрами растекается жар. Дима всегда знал, что играет с огнем, но до этих пор его не сильно волновало, насколько он заигрывается. Наказания после уроков не имели смысла, докладные от учителей, отстранения от уроков, даже двойки в четвертных оценках — да что угодно, ему все по боку! Но лишь теперь перед глазами встает масштаб беды. Родители, когда узнают, что его выгнали со школы. Они же не просто шкуру с него спустят, они… Диме кажется, что мир вокруг заволокло темнотой. Отчетливо видно только узкий кружок с гордым лицом директора. Поза у Димы все такая же вызывающая, но он чувствует в теле предательскую дрожь.

— Исключении? — тупо повторяет он. Нужно иначе выражаться, может, стоит разозлиться или нахмуриться, но реакции заторможены, Дима сбивается и сам себя за это ненавидит.

— Именно! — с гордостью подтверждает директор. Ей, понятно, в радость будет избавление от чуть ли не самого проблемного ученика. Мечта Редьки осуществляется на глазах: вместе с Димой из ее работы исчезнет процентов пятьдесят неповиновения со стороны учеников, он ведь всех подстрекает. Замечательный, должно быть, день для директора общеобразовательной школы номер пять.

Огонь становится жарче. Дима сжимает челюсти, глаза его сужаются, не суля ничего хорошего. Нет, ни за что. Его отсюда не выгонят, даже если придется ввязаться во что-то глобальнее дворовых стрелок. Он ни за что не явится к родне исключенным, с этим никакое наказание не сравнится. Черт, эта придурочная директорша…

— Извините, что вмешиваюсь, — из пламенеющего гнева и отчаяния его выдергивает голос неожиданно мягкий, негромкий. Это не директор, не секретарь, и Дима вздрагивает, быстро оглядываясь: он не уверен, что уже слышал этот голос. Но человек, влезший в разговор, где-то определенно встречался.

— Извиняю, — ядовито проговаривает Редька. Она недовольна, что прерывают момент ее триумфа, но сама ситуация настолько ей импонирует, что она готова простить глупые оплошности подчиненных. — Вам что-то надо, Артур… э-э…

— Артур Андреевич, — спокойно и без укора напоминает человек.

— Да, да, конечно, я так и хотела сказать. Так что вам нужно? Вера сейчас на обеде. Срочное дело?

Волкова Редька может добить в любой момент, а возня с учителями важна прямо сейчас. Дима понимает: этот человек — учитель. Только у его класса он ничего не вел; хоть Дима и прогуливает постоянно, он запоминает лица своих преподавателей. Никаких Артуров среди своих нет.

На плечо Диме ненавязчиво и легко ложится почти неощутимая, лишь слегка теплая ладонь. Она чувствуется через рубашку, и Волков едва не огрызается по привычке: он ненавидит, когда его трогают, и все окружение в курсе, а этот!.. Но учитель внезапно сжимает пальцы сильнее, словно намекая. Дима проглатывает злость и заставляет уняться внутренний ураган. Вдруг ему приходит в голову, что срочное дело незнакомого учителя вовсе не такое уж неважное.

— Насчёт вашего ученика, — Артур Андреевич становится рядом, кивает в его сторону. — Волков… Дима, верно? Я мельком слышал, что вы собираетесь его исключить из школы.

— Именно. — Директор так и хвостом виляет, не терпится похвастаться достижением. — Поймали на попытке кражи! Это уже никуда не годится!

— Однако, Елизавета Петровна, разве это правильно? — Тонкие брови учителя поднимаются в грустном удивлении. — Посмотрите на него. В каком ты классе, Дима?

— В одиннадцатом, — не понимая, в чем подвох, откликается Волков.

— В одиннадцатом! — охает Артур Андреевич. — Выпускной класс! Весь путь еще впереди, жизнь только приоткрывает двери. Мы, как преподаватели, должны помогать своим подопечным не потеряться, не сбиться, до этих дверей дойти. Кем же мы будем, если позволим одному из детей свернуть? Елизавета Петровна, ведь не существует безнадежных людей. Все мы ошибаемся…

— Волков ошибается с пятого класса, — растерянно огрызается директор. Она обескуражена и напором, и витиеватыми выражениями подчиненного, так что энтузиазм немного угасает. Теперь Редька пытается понять, что, собственно, посетителю надо.

— Неужели за все время его обучения мы не показали ему верную дорогу? — Учитель вздыхает. — Думаю, это не его вина, а прежде всего наша. Елизавета Петровна, буду предельно честен — если мы сейчас прогоним Диму, мы поступим против нашего долга. Против того, чему решили посвятить жизнь! Мы должны вернуть его на истинный путь, помочь реабилитироваться, чтобы после выпуска общество считало его достойным человеком. Иначе какие мы преподаватели, какая мы школа? Репутация падет, если мы позволим себе прогнать ребенка лишь из-за того, что не смогли с ним совладать!

«Да ладно?» — Дима будто задыхается. Что этот человек задумал? Он что, вытянуть его, Волкова, пытается?! Зачем ему это?! Однако ладонь учителя все так же лежит на плече, ободряюще и чуть ли не ласково, а говорит Артур Андреевич с воодушевлением, достойным оратора — а ведь сначала показался безликим. Кто он такой?

И, вопреки всем предположениям, шансам и возможностям, Редька сдается. Пасует перед вдохновением учителя, теряется. Дима видел такое в рядах своих койотов и знает, что последует дальше. Она вступит в спор, вяло пытаясь отнекиваться, но победа уже за ее противником. Он выиграл.

— Ладно, я понимаю, — ворчит Редька, совсем поникшая после неудачных попыток оправдаться. — Долг школы, конечно… Репутация… — Она снова оживляется, так и видно лампочку над головой; ехидно протягивает: — Но все учителя отказались иметь дело с этим непокорным подростком. Некому его наставлять, Артур Андреевич!

— Если некому, то я готов взять за него ответственность, — невозмутимо сообщает преподаватель. Он серьезен, и Дима переводит взгляд с него на директора, окончательно не поспевая за событиями. Одна мысль стучит в висках: его не выгонят. Редька спасовала, она его не выгонит. Дима останется в школе. Директор всплескивает руками.

— Раз так, забирайте его с глаз долой! — прикрикивает она. Проиграла. Позорно проиграла. — Все, Волков, теперь ты в полной власти у Макеева Артура Андреевича. Артур Андреевич… — Ее глаза зло поблескивают, как у зверька, у которого хищник отнял заслуженную добычу. — Надеюсь, вы найдете ему применение и наставите на «путь истинный».