Не вытерпев, мужчина разворачивается к нему, не отстраняясь; сгибает локоть, снимая очки и откладывая куда-то в сторону, зеленью сияют уязвимые и свободные его глаза.

— Кое-что важное… — Артур за плечи бережно, но решительно придерживает Диму, вынуждая оторваться на миг, и внимательно заглядывает ему в глаза: — Секс с мужчиной отличается от секса с девушкой. Ты же это понимаешь?

— Понимаю, — осторожно отзывается Дима, плохо представляя, к чему тот ведет. Замирает, щурится: догадка проступает, вполне вхарактерная для Артура. Тот покашливает в кулак. Конечно, он ведь уже думал об этом.

— Ты… можешь пожалеть, — наконец, произносит он. Смущение прячет за внешним пониманием, словно готовясь принять любой ответ, но левая рука невольно, сама по себе сжимается крепче.

Если Дима скажет, что не хочет, Артур и впрямь сдастся. Не станет настаивать и лезть, примет его чувства, какие есть. От этой мысли сердце наполняется теплотой еще большей, чем прежде, и тронутый до глубины души Дима ласково проводит свободной рукой по подбородку Артура, до виска, и оставляет легкий поцелуй в уголке рта.

— Я хочу тебя, — шепчет он в самое ухо, ловя себя на будоражащем ощущении, вожделении, агонией воющим в жилах. Целует у виска. — Всего тебя. Я не пожалею.

Он подается ближе, проводит кончиком носа по кромке уха и неожиданно слышит вырвавшийся случайный звук — приглушенное аханье, высокое и подавляемое, а мужчина в его руках содрогается и краснеет, даже шея затрагивается румянцем. Повторяясь, проверяя дальше, Дима — от волнения и восторга в висках звенит — прикусывает краешек уха, проводит языком, и Артур мелко дрожит в его объятиях, краснея сильнее. Эйфория захлестывает с головой, Дима едва понимает, как еще способен говорить вкрадчиво:

— Смотри-ка, это эрогенная зона? — Он посмеивается, как дитя, коему открылись все тайны мироздания: — То-то ты отворачивался, когда я тебе в ухо шептал! И что же теперь делать?

Он вновь прикусывает, забирается языком в ушную раковину, вызывая у Артура полувсхлип-полустон.

Всегда такой сдержанный, такой спокойный, а теперь вот сердцебиение его обгоняет мысли, и Дима не успевает заметить, как его руки преодолевают оставшееся расстояние, Артур запускает ладони — горячие, словно в них само солнце сосредоточено — под футболку юноши, раскаленное ложится на прохладное, и Дима задыхается в накатившем чувстве полноценности. Прикосновение дерзкое, неожиданное, но желанное, и от него веет долго таившейся бурей в глубине Артура, отчаянная храбрость в том, как мужчина приникает еще ближе, оглаживая поясницу, спину, проводя до опасного рядом с ремнем брюк.

— Не сдерживайся, — говорит мужчина.

И крышу сносит окончательно. Дима перехватывает его за талию, почти усаживает на столешницу, приникая с поцелуями, и Артур хрипло ахает, с готовностью открывая горло, рубашка совсем сползла с ключиц, юноша расстегивает ее окончательно и отбрасывает в неизвестном направлении, теперь под жаркими прикосновениями обнаженный торс.

Дима проводит губами по шее — наверх, как в прошлый раз, но теперь уже не вдыхая запах, а пробуя на вкус; целует поверхностно, согревает дыханием, голову кружит от жара. Артур тихо постанывает, хватаясь за его плечи, когда Дима целует кожу под ухом, забирается в само ухо языком: это явно чувствительная зона, потому что по мужчине проходит дрожь, он дышит еще чаще, пульс сбивается, он хватается за парня почти с отчаянием, словно сам не знает, как реагировать — растерял всю свою взрослость.

— Можно? — С ума сводит близость горячего тела, запах, отзывчивость, с которой Артур льнет к нему, реагируя на каждый лоскуток ласки, но он находит в себе силы спросить. Нельзя без согласия. Дима больше никогда не причинит ему боль.

— Да, — сбивчиво выдавливает Артур. Он потрясающе податливый, он теплый, теплее всех в этом холодном мире, и совсем не похож на тот улыбчивый далекий образ, нет. Он реален, и у него тоже все сводит напряжением от безумного желания. Дима целует его в щеку, во влажные пылающие губы, Артур ерзает, через брюки — такие тонкие, на самом деле — ощущается возбуждение, и он неосознанно трется пахом о пах Димы, вышибая искры у того из глаз. Артур раскрасневшийся, тяжело дышащий, глаза шальные и темные. Вечно бы любоваться им таким.

Вожделение подкашивает колени, и едва получается идти; вокруг все обволакивает живое золото, когда Дима практически снимает мужчину со столешницы, не разжимая объятий ни на миг, не разбирая дороги и позволяя себя направить; Артур отвечает на жадные поцелуи с упоением, в промежутках его выдохи звучат голосом, и стонет он совсем негромко, подавляемо, почти всхлипывает, словно ждал эти поцелуи, жил ради них. Его ладони под футболкой Димы словно отдельно существуют, их прикосновения дерзкие и уверенные, оглаживают талию, пробегают по позвонкам, словно по клавишам фортепиано, наверх, к лопаткам и загривку, и Дима наклоняет голову, позволяя быстро с себя ненужную вещь стянуть.

В стену коридора он мужчину почти впечатывает; Артур низко то ли посмеивается, то ли мурлычет, и ведет его в спальню; шторы закрыты, через них просачивается сияние. Раскаленные добела чувства импульсами сливаются в единую агонию, и им уже не разорваться, не разойтись, даже если захотят. Исступление затмевает все прочее, но Дима все же пересиливает себя, бережно опуская Артура на постель с отброшенным покрывалом, выговаривает с трудом:

— Направь меня.

Он любит Артура, любит, любит. Им не может быть хорошо, если не вместе; Дима ловко расстегивает на мужчине брюки. Артур позволяет это проделать, а сам дрожит с головы до ног от напряжения столь сильного, что еще немного — и он лишится чувств, смотрит пронзительно и пламенно. Его плечи уже, чем у парня, и стан легче, гибкая спина и ощутимые под тонкой кожей ребра; Артур горит изнутри везде, где Дима его касается, и вселенная летит кувырком.

— Хорошо, — отзывается глухо Артур, — хорошо.

Пытливый взгляд проникает в душу, двери нараспашку открывает, и то легкое и эфемерное, что не поддается описанию, вся суть человечности сейчас у двоих становится общим. Странное единение, кажется, плещется и растворяется в воздухе. Повинуясь жестам, говорящим больше, чем слова, Дима стаскивает с Артура брюки; руки его трясутся от нетерпения, движения становятся спутанными, но получается без проблем. Темная ткань белья уже ничего не скрывает, но Артур и не пытается боле что-то спрятать, он весь на виду, лишается и последней защиты; помогает Диме расцепить застежку и избавиться от собственных тряпок, опирается на локти по бокам от туловища и смотрит все еще пристально, боясь будто, что сон вот-вот прервется.

— Ты уверен? — наконец выдыхает он.

Дима чуть оттягивается назад, накрывает ладонью одно согнутое колено, а второе целует, потирается щекой, и взгляд его пленяет. Горячие пальцы на горячей коже, хочется все целиком ощутить — как же невыносимо ожидание. Солнце пляшет на ресницах Артура и проглядывает изнутри его зрачков — живой огонь; Дима поглаживает его бедра, не смея еще зайти дальше, и они смотрят друг на друга — и мужчина разводит ноги, подпуская так близко, как еще не подпускал.

Дима накрывает его целиком, и два тела сплетаются в объятиях столь плотных, словно они пытаются слиться воедино, почувствовать друг друга плотностью, чтобы не осталось места совсем. Руки гладят, сжимают, ритмично двигаются, но разрядка не приносит облегчения, а голова все так же идет кругом. В объятиях Димы — человек, которого он желает больше всего на свете, никаких ласк не будет достаточно; Артур внезапно оказывается горячее и раскрепощеннее своей внешней обыденности, и он настолько откровенно распахивает себя, что ему даже страшно немного; Дима же не может налюбоваться на свободную пластику его движений, на смелость и искры в глазах.

Он, возможно, готовился, и это скорее всего, но Дима не спрашивает. Он почти сознание теряет, так сильно желание ощутить целиком, и хватает сил лишь выговорить сквозь зубы, пристально глядя в глаза: «Я здоров». Мужчина щурится, прикусывает губу и отбрасывает вытащенный было конвертик презерватива. Жар дурманит голову, на ладонь — жидкий гель; голос над ухом; целует, прикусывает, зализывает, гладит, уже не важно, кто кого, ведь они почти едины. Артур не может подавить короткий стон, когда в нем оказываются влажные пылающие пальцы, и цепляется за плечи Димы, утыкается ему в висок, но продолжает бархатно советовать, направлять, его сейчас не послушать было бы тотальной ошибкой.