— Не больно? — едва сдерживаясь, хрипит Дима. Ему невыносимо жарко, золотое сияние вокруг не может и немного пригасить.

— Нет, — отзывается Артур, плывущий взор прячется за опущенными веками, скулы, щеки и мочки ушей у него раскраснелись, губы потрескались от непрестанных поцелуев. — Мне хорошо.

Значит, будет еще лучше.

Секс всегда был для Димы банальностью, способом дать выход шальным гормонам, всего лишь кратковременной игрой по обоюдному согласию игроков. Девушки менялись, Дима тоже был у них проходным — спустить пар. Не больше. Артур совсем другой; каждое прикосновение к нему вызывает бурю внутри, желание быть ближе, растянуть мгновение в бесконечность и быть проглоченным им без остатка, чувствовать каждой клеткой тела именно этого человека — если это не Артур, все теряет смысл. Дима гладит, целует, кусает, и в этой близости неизгладимый, пламенный восторг, счастье обладания, благодарность. Артур принадлежит ему и не оспаривает, это не разовое развлечение, а глубокая самоотдача — с обязательствами, в этот раз все серьезно, в этот раз и отныне Дима тоже принадлежит ему.

Пальцы сменяются членом. Артур сжимает зубы, прикрывая блестящие глаза; он умело расслабляется, впуская плавно, но не медлительно, и в момент оба застывают; звенящий шум в ушах.

— Двигайся, — выдавливает мужчина, с оханьем обхватывая Диму за плечи, выгибается в пояснице, стараясь оказаться еще ближе. Сократить расстояние до полного его отсутствия. Им нужно лишь двигаться в такт, как единое существо, не разделяясь, больше не пытаясь разойтись; Дима выдыхает ему в шею. Слегка раскачивается, привыкая, давая Артуру привыкнуть к размеру члена внутри. И начинает двигаться.

К черту карусели, к черту весь мир. Дима столько ждал этого, что, кажется, ради этого и жил, и Артур тоже, потому он так постанывает и позволяет трогать и ласкать себя везде, сам отвечая и лаская, румянец залил лицо и глаза мутные, Дима потерял уже счет поцелуям. Он как пьяный, все интуитивно. Боли больше не будет. Все в порядке. Они едины и должны быть такими. Сплетаются два тела, сливаются две души, и остальное держится стороной; реальность горит, полыхает в непрекращаемом пожаре, огонь изнутри и снаружи, в солнце плавится удовольствие. Бешеный темперамент Димы сейчас приходится кстати; Артур притормаживает его временами, заставляя сбавить темп, растягивая наслаждение, и жмурится, открывает глаза и своим взором только больше сводит с ума — сверкающий, шальной, как тысячи созвездий. Поцелуи приглушают стоны, краснеют отпечатки на светлой коже; улыбка растворяется на губах. В какой-то момент Дима переворачивает Артура на живот, и тот не сопротивляется, выгибается в спине, чтобы было удобнее, и гортанно мурлычет на поцелуи на загривке, Дима слегка совсем прикусывает кожу ниже затылка — это его собственная метка. Артур теперь его. И Дима о нем позаботится.

Когда бездна обваливается вокруг тряпичным спектаклем, Диме хватает остатков рассудка лишь на то, чтобы отодвинуться, позволяя Артуру самому откинуться на спину. Они смотрят друг на друга — мокрые, взъерошенные, раскрасневшиеся. И улыбаются, как последние безумцы. Ладонь в ладони, пальцы сплетаются лениво и надежно, чечеточный пульс пронизывает до основания. Надо бы сходить в душ, но ни о чем не думается. Приподнимаясь, среди выбившейся простыни Дима отыскивает тонкое одеяло и накидывает на них. Какое-то время лежат молча, вслушиваясь друг в друга, как в неясную, но любимую симфонию.

Есть нечто важное в том, с какой отчаянной силой Артур сжимал его бока коленями, как подавался навстречу, как закусывал губу, неотрывно наблюдая и млея одновременно. Какая-то отверженность, словно ждет конца, понимает, что это единственный раз и потому надо использовать все. Артур отдается без остатка с таким вдохновением, будто жизнь потом не принесет уже ничего. «Он же все еще не верит, — думает Дима отрешенно, с не проснувшейся пока болью, — он не верит, что больше не будет один». Потому для него каждое прикосновение — драгоценность. И потому из одного раза в постели с возлюбленным он сумел выжать все.

Дима чувствует себя безудержно счастливым. Приятная истома растекается по телу, нет желания двигаться и думать; единственное, что рдеет в благословенной пустоте — живое тепло в руках. Оно никуда не пропадет, никуда не денется. Каждой клеточкой тела наслаждаясь неизвестным ранее чувством полноценности, юноша приподнимается на локте, пододвигается левее; пальцы двоих все еще переплетены, и единственная причина, по которой их расцепляют — чтобы лечь удобнее. Дима шуршит одеялом, привлекает мужчину к себе, обнимая за плечи. Немного помедлив, на Димину талию тоже ложится рука. Артур рядом блаженно смотрит на парня, и выражение его лица настолько робко-счастливое, безоблачное и благодарное, что сердце ухает где-то внизу.

За одеждой никто не торопится лезть. Теперь в комнате душно, но все еще тепло и солнечно. Лучи лениво скользят по коже — от подбородка до шеи, где уже расцветают отпечатки; Дима зависает, разглядывая их, а затем улавливает тихие смешки, поднимает глаза. Артур улыбается широко и так легко, как будто Атлант груз земли всей с плеч сбросил, и такое счастье освещает его изнутри и всюду, что нет ему меры.

До конца не веря, что позволено, что больше ничего не препятствует, Дима поднимает другую ладонь, поглаживает мужчину по щеке, большим пальцем проводит по нижней губе.

— Ты прекрасен, — севшим отчего-то голосом признается парень. Артур и хочет бы возразить, но теряется, под глазами его розовеет. Дима сдвигается, еще больше сминая выбитую простынь, но зато сокращая расстояние; перетягивает руку, заключая в объятия полностью. Обнаженная кожа об обнаженную кожу гладко скользит, и Артур — само сосредоточение тепла, щурится довольно, улыбается расслабленно.

— Я, — начинает он хрипловато, — если честно, боялся, что ты остановишься.

— М-м? — протягивает Дима. Как он и ожидал, касаться Артура невероятно приятно, особенно когда знаешь, что можно. Что он не оттолкнет. Что он тоже этого хочет. — Почему?

Мужчина неспешно сгибает руку в локте, зарывается в волосы Димы близ затылка, оттягивает, поглаживает, невесомыми движениями массирует. Ему это доставляет удовольствие едва ли меньшее, чем Диме. Сколько же раз он хотел так сделать, но сдерживался?

— Любовь может быть и платонической, — задумчиво говорит он. — Я не был уверен, что тебе понравится в постели с мужчиной. Раньше же только девушки.

— Раньше много всего было. — Дима поворачивает лицо, чтобы поймать руку Артура, целует запястье, играя, шутливо проводит кончиком языка. Продолжает вслух: — Боялся, что мне будет противно? Хех, на тебя похоже такого опасаться. Правда, зря. Мне… не в чем разочаровываться, как бы.

Он даже не знает, как словами передать чувства. Восхищение? Благодарность? Любовь? Артур, конечно, хочет сказать, что секс с мужчиной — это клеймо и однажды Дима о нем пожалеет, но молчит в этот раз, только смотрит по-доброму светлыми глазами. Жалеть не о чем. Несмотря на то, что они уже переспали, Дима не чувствует, чтобы хоть что-либо остыло. Он все еще хочет быть рядом. Хочет так упоенно целовать, прижимать к себе и ощущать единое движение, слышать и видеть, разговаривать с ним и проводить время. «Совсем голову потерял», — думает Дима, и это становится первым разом, когда он корит себя без ненависти.

— Постельное запачкали, — фыркает он смешливо. — Уж извини.

— Не извиняйся, — улыбается Артур. Он будто хочет что-то добавить, но смолкает, прикрывает глаза блаженно, наслаждаясь тем, как Дима водит ладонью по его спине, периодически опускаясь на поясницу.

На его загривке и шее зреют следы принадлежности, но в этот раз он принимал влечение добровольно, каждую каплю ласки ценил, и потому ему совсем не больно. В мире, таком холодном и жестоком, впервые кто-то подарил Артуру тепло, в котором он нуждался, и пламенем окружил, не запрещая выбраться, но даря достаточно и даже больше, чтобы сбежать не хотелось.