— Любуюсь. Красивый ты. — Парень сдвигается и на ощупь прикрывает двери, запирая изнутри кабинет на двоих, и вот теперь очередь Артура действовать, решением своим определять, юноша только выговаривает на выдохе: — Иди ко мне.

Артур — в ореоле солнечных лучей. Препятствий немерено, не все из них законами общества продиктованы, полно противоречий и преград. Восемнадцать лет разницы в опыте и памяти, незнакомые еще для Димы стороны, недоверие Артура и диковатость их обоих, множество причин, по которым быть вместе не следует. Все это видит Волков сейчас в душе мужчины, будто сам теперь с ним связан неразрывно, видит и намеченный заревом путь в его взгляде. Артур кратко улыбается и идет навстречу. В ярком до штриха кабинете, где изломанное становится целым, он подступает так близко, что ткань шуршит о ткань.

Руки Димы смыкаются на его талии крепче, чем кольцо, бережнее, чем шелк. Артур кладет ладони ему на плечи, ведет к изгибу шеи, пальцы у него горячие, наполненные огнем, и поцелуй, касающийся обнаженного горла, над бешено бьющейся жилкой, тоже горит. Еще выше, еще легче, до мурашек и истомы, в скулу, щеку, трение губ о кожу и дыхание сбивчивое, Дима захлебывается выдохом и сам уже не может вытерпеть; прижимает к себе крепче и пробует улыбку на вкус. Дима горький от сигаретного дыма, у Артура неясной смесью оттенков на языке тают остатки зимы, и остальное так наивно и бессмысленно, когда мужчина берет лицо юноши в ладони и с упоением целует, неспособный оторваться, отодвинуться хоть на миг.

— Димка, Димочка, — шепчет Артур ему в губы, цепляясь отчаянно и в сильнейшей смелости за плечи, воротник рубашки. Очки цепляются за скулы, парень наугад их снимает и держит в приподнятой руке, лбом ко лбу прислоняясь. Мужчина ломко, честно до клятвенного проговаривает: — Я хочу быть с тобой.

Вопреки всему. Что бы ни было против. Даже если нельзя.

— Здорово, — как последний идиот, Волков слов подобрать не может: назло отключился разум, только ликование мостом через все тело. Усмешка мурлыканьем: — Мы так долго к этому шли. Нужно было сразу поговорить.

— Столько времени потеряли…

— Нагоним. Во всем. — Дима целует его в лоб; от осознания того, что все дозволено, он может касаться совсем не с платоническим посланием, голову кружит сильнее, чем от терпкого вина. — Ха-а, как же тебя называть? У твоего имени есть вообще ласковые сокращения?

— Это было бы странно, — посмеивается Артур, — ты же младше меня. — Он отодвигается с явной неохотой, проводит большим пальцем по нижней губе потянувшегося следом Димы, укоряет без намека на злость: — Не в школе, прошу. Я не прощу себе, если тебя что-то опорочит.

— Ишь какие принципы.

— О тебе же забочусь.

Дима задумчиво сужает глаза, с неохотой убирает с пояса мужчины руку, отпуская его на волю. Птичка, свободная в полете, не обязана возвращаться, она может исчезнуть — но почему-то того не делает. Может, это и есть «любовь». В терминологии Дима все еще не силен.

— Хорошо, — соглашается он спокойно. — Не в школе. Но в остальных местах, значит, можно?

Артур покашливает в кулак, и то, как быстро он отвлекается на разглядывание класса, намекает вполне ощутимо: он подумал не совсем о том, о чем выразился Дима. Хотя если так, то и лучше. Юноша выдыхает через сжатые зубы, чувствуя, как огонь внутри понемногу и великанскими усилиями подавляется; возбуждение тут излишне, хотя и обосновано. Не то чтобы он предлагал зажимать Артура в каждом углу… но звучит не так плохо. Прикасаться к нему. Трогать. Гладить. Волкову даже неудобно немного — в сравнении с Артуром он действительно неопытный, просмотренных статей да тематических роликов не хватит для полноты знаний. Ролевые игры с «научи меня» только заденут, чутье подсказывает. Дима пыхтит и ломает голову, как бы нормально подобраться к теме, когда мужчина фыркает от смеха.

— …что? — тормозит Волков.

Артур смотрит на него так по-доброму, в уголках глаз лучики переплетаются.

— Завтра мало уроков, — проговаривает он, — можешь прийти завтра.

— К тебе? — уточняет Дима, чувствуя предательски поджавшееся волнение в животе.

— Да. — Учитель сейчас выглядит как мотылек, нарочно прикладывающего край тонкого крыла к пока выключенному ночнику. Без страха, но с боязнью чего-то большего, чем ожог, важнее этого. Добавляет: — Если хочешь.

«Хочу», — не вслух, но всем видом отвечает Дима. Почему не сегодня? И вздыхает: ну конечно, это же Артур. Он не мог сделать шаг вперед, не дав другому возможность отступить. Выиграл день на сомнения для Димы, мол, стоит ли оно того. Вот же упрямец.

Один разговор не может изменить людей полностью. Возвращаясь домой, старшеклассник все еще об этом размышляет — разумеется, ничего не закончено. Ему удалось развеять лишь малую часть сомнений Артура, и теперь известно с точностью, как Артур все это время относился к подопечному. Надо же, тут даже не было понятия «ребенок». Если Макеев всегда любил его и хотел с ним в постель лечь, многие прорывавшиеся детали становились понятны. Почему прижался тогда, в своей прихожей, почему не отдергивался, когда Дима взял его за подбородок, заглядывая в лицо. Вообще все. Надо было быть слепым, чтобы все это не заметить, и идиотом, чтобы не понять. Что ж, Дима этих обоих званий заслужил.

Правда, что было бы, признайся Артур раньше? Еще до того, как Дима понял, почему взгляда от него отвести не может? Учитель, к которому ты приставлен под угрозой исключения, воспринимает тебя как несбыточную мечту, — да Волков бы просто не понял. Дичился бы дальше. Вряд ли стал бы избегать, не того он нрава, но все равно не факт, что они бы к нынешнему пришли. А теперь мужчина признал свои чувства лишь тогда, когда уже услышал о взаимности. И даже это потребовало от него всей решимости — со стороны Артура, должно быть, эта взаимность похожа на проклятие. «Крест на будущем», «непринятие общества». «Я не хочу губить тебя». «Не хочу обречь тебя быть изгоем».

Дима всегда был отродьем для людей, но только сейчас стремится к этому добровольно.

«Я хочу идти до конца», — решает он. Сжимает и разжимает ладонь, но не пропадает отпечаток: ткань костюма, за ее слоем — человеческое тепло. Артур дает ему шанс подумать, взвесить все, но Волкову и не нужно голову ломать. Справедливо, но не слишком логично. Поцелуи — приятно, взаимные чувства — восхитительно, можно видеться ежедневно и разговаривать, но им обоим не будет достаточно такого. И оба прекрасно это понимают.

Год назад Дима не стал бы отрицать, что может однажды лечь в постель с мужчиной, но и усомнился бы — все-таки никого подходящего рядом не было. Не с Рыжим же кувыркаться. Да и ни с кем другим что-то не хочется… и с девушками тоже. Вообще ни с кем, кроме Артура. Занятное чувство, раз оно подчиняет себе физиологию.

Дима уже взрослый, и от него требуются взрослые решения. Школьные стены вокруг ненадолго удержат: последний месяц добровольно-принудительного заключения остался, а следом заведению придется выдохнуть, подтянуться и впустить в себя новый первый класс. Законы Сансары работают здесь исправно, и на замену ушедшим всегда кто-то приходит, выбрасывая первых в серьезную жизнь с лучшими и худшими одновременно пожеланиями. Тут учат морали, которая не соответствует, и ерунде, которая не пригодится. Зато и обретенное даром не пропадет, пусть и вернется в виде, в котором его не ждешь.

Классный руководитель вылавливает Диму в коридоре на следующий день и говорит, что гордится им. Мол, скандалы — это, разумеется, плохо, но в апреле этом он ведет себя лучше, чем за все предыдущие месяцы, начиная класса этак с пятого.

— Вот, что хороший учитель делает! — воодушевленно замечает классрук, с ослиным упрямством полагая, что это его заслуга.

— Да, спасибо Артуру Андреевичу, — совершенно естественно, без малейшей капли ехидства, совсем без намека ухмыляется юноша. С некоторыми бесполезно разговаривать, но не особо и нужно. Дима знает, кто его спас, и этого более чем достаточно. Отблагодарить он сможет. Другие, пока не придумывают всякую херню, ему безразличны.