Окно рядом распахивается — прямо над головой Волкова, обрушиваясь на него запахом мытого коридора и невесомой стопкой скрепленных листов. Накрывает черноволосую макушку и похлопывает шутливо.
— Добрый день, — разносится над головой бодрый мужской голос.
— О, здрасьте! — Одноклассники отзываются сразу и довольно приветливо: этот человек не из тех, от кого стоит прятать сигареты или ожидать долгих проповедей относительно правильного поведения. Он не станет жаловаться руководству, что старшеклассники сбежали с урока и отдыхают снаружи от школы, не станет и требовать от них послушания. Уважение рождается из столь малого. Не так уж сложно быть друзьями.
Дима вскидывает голову; бумаги будто случайно заслоняют от него солнечные лучи тенью, позволяя нормально раскрыть глаза. Опираясь локтем на невысокий подоконник, сверху вниз смотрит, немного склонившись, учитель второго «А». Блики пляшут на линзах его очков и затмевают всякие интонации; он без пиджака, только в жилете поверх рубашки, и галстук чуть распущен — его уроки закончились, можно дать себе передышку. Заметно кадык, изгиб шеи едва укрывается за белоснежной тканью рубашки, и у Димы приступ возникает эту ткань сдернуть, открыть взору ключицы. Не при посторонних, конечно. Должно быть, неведомым образом Артур улавливает желание подопечного, потому что уголок рта его приподнимается в лукавой полуулыбке.
— Марина Сергеевна передала тебе пробник на дом, — сообщает он весело, обращаясь к Диме. — Еще передала, чтобы ты выдохнул на майских. Дополнительных не будет.
— О как. — Волков принимает распечатки, накрывая ими лицо, и со стороны не видно, как он при этом показывает Артуру кончик языка. Радость искрит в каждом нерве, и она такая яркая и беспечная, что Дима сам себя не узнает. Ему непривычно до опаски счастье, распахнувшее двери в сердце и устроившее полный кавардак; юноша все еще забивается в уголок и скалит зубы, ожидая чего угодно, но ничего не происходит, и счастье просто по-доброму улыбается, протягивая руки — бери, не бойся, до остатка. Дима дурачится, а сам в замешательстве и не представляет, что дальше делать, но хотя бы представляет, чего хочет. — Вот и отдохну. Спасибо, что занесли.
— Пересекся случайно. — Его тон без единого намека. — Повезло.
— Раз такое дело, — Дима поднимается на ноги, — я тоже пойду. Надо все равно пробник отнести. — Он кратко помахивает ладонью одноклассникам: — Бывайте!
Те вразнобой прощаются, и даже забавно, как мало они видят. Ничего неестественного в поведении Димы нет, он и не лжет, ничего не таит. Он действительно собирается пробник унести в рюкзак. Ну, может, что-нибудь еще сделать. Артур качает головой с явным выражением «ну-ты-даешь» и посмеивается; он перехватывает ладонь парня и тянет на себя, помогая запрыгнуть в коридор, и не так необходима его помощь — но бесценна. Его руку Дима отпускает лишь немного позже. Кожу покалывает изнутри.
Они идут на небольшом расстоянии — нейтральная дистанция. Коридоры косо заливает светом, ровные тени перегородок оконных рам расчерчивают белое золото на скошенные прямоугольники. Пока снаружи греется апрель, норовя упасть в май и заплутать в июне, внутри обители ничего не меняется. Все так же стены украшены детскими поделками, а полы вымыты и снова запачканы. Все так же снуют туда-сюда на переменах детишки и их надзиратели, а после уроков все пропадают, как ветром унесенные. Все так же — по сути, ничто и не должно было поколебаться. Дима на одном плече несет рюкзак, Артур — легкая грациозная походка, расправленные свободно плечи и уверенная осанка — без вещей. Они на одном уровне, шаг в шаг, даже дышат в едином ритме. В нем Дима растворяется, млеет, как мороженое в тридцатиградусную жару, и сам едва-едва не растекается. Срабатывает привычная стальная выдержка и еще не ушедшая из нутра темнота. Мрак в нем всегда будет жить, будет ворчать и временами прорываться в гневном сверкании глаз — но это уже не безнадежно. Сколько бы ни было в Диме от волка, от человека в нем впредь больше.
— Две недели, — напоминает парень со смешком. — Это на что же ты меня проверял?
— Какие проверки? — Артур поднимает брови, не сбавляя темпа. — Тебе учиться надо. Экзамены на носу. Ты же хочешь поступить?
— Будет глупо не поступить, когда ты все для этого сделал. — Дима загибает пальцы, перечисляя: — Историчке рассказал о моем решении. Пробник вот принес. Зажег во мне желание вообще куда-то поступать. И вообще…
— И вообще ты молодец, — подхватывает мужчина, вторя своим мыслям. Он поворачивает лицо к старшекласснику, гордость переливается опалами: — Столько сам достиг. Ты со всем справишься, с чем захочешь. Только не переставай серьезно к этому относиться, вот я про что. Сейчас весна…
— Две недели, а мы толком и не виделись.
Солнечный квадрат ложится на лицо Артура, заставляя его щуриться; ресницы трепетом отражают осколки радуги.
— Я не против того, чтобы ты приходил, — говорит он почему-то тихо. Будто смущается. Быстро отводит глаза. Дима проглатывает смешок, потому что тогда вряд ли будет понят правильно.
— К классу вот приходил, — замечает юноша. — Или ты имеешь ввиду в гости? Звучит заманчиво. Приглашение мне не особо нужно, все равно приду.
— Да уж, — Артур улыбается, — ты и сам приходишь.
Дима думает об Аленке. Девочка понурая, конечно, и период в жизни у нее настал нелегкий, но отчего-то Волков не сомневается, что она справится. Если она пошла в отца, то сможет держать достоинство, ту же стальную осанку и чистый взгляд. Если в мать — она хотя бы сможет отринуть прошлое и свободно жить в настоящем. Оба качества однажды сыграют ей на руку. Сейчас же у нее есть папа, вдруг появившийся старший брат и учитель, и на всех троих можно положиться. Остается лишь надеяться, что окружение будет к ней так же снисходительно. Сирот тоже не любят. А сироты часто не любят жизнь. Впредь задача близких — показать Алене, за что жизнь любить стоит, и если они справятся, справится и она.
Сумасшедший отец, обретенная сестренка, целый класс разноцветных всполохов, одноклассники с живыми верами. Люди постоянно близко, но мало кто из них рядом. Кого-то из них Дима готов подпустить, кого-то нет, но это в любом случае не мешает ему удивляться повороту событий. Сейчас муки и стенания прошлых недель кажутся далеким сном, а реальность — это человек, сейчас шагающий с ним вровень. Пусть пока непонятный, но знакомый и родной. Любимый. Повторяя про себя это слово, Волков не может подавить трепет, волнуется, как среднеклашка, и совсем голову теряет.
— Слушай, — соображает он, — все, что я о тебе знаю, это какие-то мелочи. Наблюдение. А сам ты и не рассказывал особо.
— О чем рассказывать? — с любопытством отзывается Макеев. Ему, кажется, самому в диковинку слышать подобное заявление. — У меня не особо насыщенная жизнь. Хотя если о детях…
— О тебе. О детях тоже можно, но лучше о тебе. — Парень улыбается. — Какой твой любимый цвет?
Артур запинается, раздумывая, быстрым взглядом мажет по Диминым ногам.
— Черный. — И с милой поспешностью: — А твой?
— Зеленый.
Выбрать очень просто.
Они доходят до кабинета, ставшего почти родным, и на самом пороге Дима спотыкается, оглядываясь. Порог переступается так просто, словно всегда он стремился сюда попасть. В этих светлых стенах с приклеенными рисунками, полочках с наивными книжками, партах с крючками для рюкзаков, в учителе — сейчас одном, без многочисленного племени своих малых воспитанников — таком подходящем всему этому. Не сможет Артур никогда принадлежать кому-то, пока его образ не остынет совсем в этом кабинете, а даже и так — его доброта и снисходительность, доброжелательность и милосердие будут жить в учениках, расцветать в них из заложенных семян. Один может повлиять на многих, коли вовремя действовать. Артур — прежде всего учитель. Он хранитель этого места и его надежная душа.
— Что высматриваешь? — улыбается Макеев, замечая глубокое к себе внимание. Впервые от такого он не пытается спрятаться и замкнуться, открыто наслаждается им, точно кот лаской, и Диме до безумия хочется подарить ему ласку материальную. Артур говорил, что каждому взгляду был рад. Раз живо в нем это чувство, нравится ли ему сейчас, когда знает, почему Дима глаз от него не отрывает?
