Ком поперек горла. Лена смотрит внимательно, и потому Дима со внешним спокойствием кладет ладонь на макушку мальчика и ерошит, приговаривая с полуусмешкой:
— Ну, ну, он же взрослый, такие времена бывают. Если вы будете молодцами, он точно скоро перестанет грустить.
— Правда?
— Думаю, да. Так что иди, но смотри аккуратнее, не носись так, ракета этакая.
Миша улыбается — непосредственность эмоций. Он топает серьезно в сторону своего крыла, и Лена провожает его улыбкой:
— Какой милый мальчик, румяный такой.
«Полгода назад он упал в обморок от нехватки железа, а родители отказались его лечить, ссылаясь на свои идеологии. То, что он сейчас румяный — результат труда Артура. Если бы Артур за него не взялся, так бы и хворал малыш». Но всего этого Дима не говорит, потому что разглашать не стоит, у Макеева проблемы возникнут. Грустный он, значит. И улыбается. Он всегда умел прятать истинные чувства — столько пыла неделями скрывал, пока Дима его ореховую скорлупу не кокнул; что же, навык растерял? Позволь один раз открыться, больше не закроется. Волков заставил его быть искренним, и больше Артур не может иначе существовать, потому и дети почуяли неладное в его постоянных улыбках. Своя цена всему.
Они столько всего прошли. От раза первого, когда учитель закурил при ученике, обмотав его в свой пиджак, до последнего, когда мужчина опустился на колени, чтобы обласкать юношу. Это была длинная дорога — чужие люди, пересеченные обстоятельствами, когда один вступился за другого, мрачный злой волк и бесцветный от безмерного одиночества осколок зелени. Артур столько сделал! Он первый счел, что Дима может быть собой. Схватил его за руку и потянул на себя, вытаскивая из темноты и горечи обиды, в которой тот жил. Он единственный, по отношению к кому Дима обнаружил в себе столь явное желание защитить и уберечь. В серый мир были привнесены краски, бестолковый калейдоскоп сложил детальки в полноценный узор, смыслом наполнились обыкновенно одинаковые будни. И сам Артур — скрытой ненавистью к себе похожий на Диму, но совершенно другой — с его терпеливым подходом к людям, искренним желанием их поддерживать, лукавством и живым состраданием, даже измотанный рабочими проблемами, даже мило-рассеянный с пробуждения — Дима не мог его не полюбить.
Что такое эта «любовь»? Волков помогает старосте разнести по одноклассникам методички и листы с результатами прошедшего сочинения, на потолке класса серебрится учебная пыль, шепотками переливается на поверхностях. Нормальные баллы, и впереди еще больше сочинений, тестов и проверок, прежде чем допустят к итоговой аттестации. Экзаменов старшеклассники боятся и в то же время ждут — лишь бы закончилось поскорее; когда становится невмоготу, начинаются нервные срывы и ссоры, но быстро затихают, на всех одна беда. Дима садится за свою парту, попутно перекинувшись парой слов с соседом по поводу результатов, смотрит на свой листок — хороший балл. А сочинение о возвышенных чувствах, и невольно думается, что нет в любви ничего возвышенного.
Любовь — иного рода чувство. Крылья дарит, но сама же и выворачивает; полет стоит боли, и чем выше, тем этой боли больше. Ты любишь, ты привязываешься, оковы смыкаются вокруг тонких костей и впредь держат тебя на короткой цепи. Эта цепь сладка и пробирает дрожью, и благословением видится всякая мелочь. Возможность человека коснуться стоит целой вселенной, и в тебе вечно горит непокорное пламя. Любовь убивает, хоть ее дары при этом и самое драгоценное, что в мире существует. В школе заставляют писать поэмы-сочинения на эту тему, но самой любви рвут перья и запрещают ее. Не обнимайтесь в коридорах «храма знаний», не глядите друг на друга так кокетливо, и ученик не может лечь в постель с учителем только потому, что якобы его «любит». Этим законам следовать приходится, коли желаешь остаться в этих коридорах. И становится выбор между счастьем и спокойствием, потому что любовь не выбирают, она просто есть.
«Пошло оно все», — думает Дима в который раз за месяц, но ничего не делает, только смотрит на подпись преподавательницы на листе. Она всегда расписывается, чтобы никто не подделал. У Артура похожая роспись, но, конечно, своя. Искать его в каждой детали становится привычно, и парень себя давно за такое не грызет. Еще неизменная черта: он безумно скучает. Кажется, будь у него икона с Артуром, молился бы на нее часами, как отец своему далекому мрачному Господу. Дима честно пытался себя держать в руках — он не посещает крыло началки, старается даже не смотреть в его сторону, и в столовой не объявляется, но нет-нет да ловит взгляд в толпе идентичных скучных людей энергичный силуэт с плавным шагом и поблескивающей дужкой очков — фрагментами, как на паззле, и Дима залипает, пока не заставляет себя отвернуться. Тоска не нежничает, сердце обливает ядом.
Своя вера у человека всякого… Во что, в конце концов, верит отец? Он сбежал от реальности к выдумке, воспаление сознания принял за истину, но ведь он и правда верит! Иначе не стал бы тратить столько времени на «просвещение» сына — искренне полагает, что так упасет его от гнева Господа, даже если Дима уже грешен. Все должны быть чисты пред Господом. Отец так свято чтит это правило, стремится его установить. Ему, верно, и не приходит в голову, что он может ошибаться.
Дима ошибался достаточно, но главной его ошибкой всегда будет то, что он не последовал просьбе Артура с самого начала. Из-за того, что он надавил, все пошло крахом. Может, со временем Артур привык бы к нему и принял, сам бы раскрылся, но Дима испугался — чего? Того, что им отведено не так много часов еще рядом? Когда выпустится Волков, все обратится в мираж, ничего не останется. Больше не будет поводов приходить, видеть, улыбаться. И, решив так, Дима поторопился, опрометчиво попробовал сблизиться раньше срока. Вот во что это вылилось — Артур хоть и не скрывал больше, что у него на душе, прямо попросил больше не приближаться. До сих пор Дима не понимает, почему все-таки Макееву больно и почему он не мог за эти месяцы просто поговорить, но… Но. Уже и не поймет, видимо.
Разваливаться на куски из-за другого человека — звучит как романтический бред из фильмов про отношения. А что в том плохого, что жизнь Димы резко стала похожа на фильм? Несчастливый финал, и Артур то ли любит его, то ли нет, то ли ему не верит, и они просто разошлись в разные стороны, пытаясь жить дальше друг без друга. Может, мужчине и все равно, но Дима страдает. До такой слабости опустился, глупый волчонок, бесполезный кусок молний и затупившихся клыков.
Возвращаются размышления об отце. Дима возвращается домой ближе к вечеру, дворами, отсидев положенные уроки и даже промяв джинсы на дополнительных занятиях. На одноклассников он тоже не сильно похож — его экзамены не сильно беспокоят. Сейчас, когда надо как-то отвлечься, он занимается с потрясающим усердием, но его баллы и так хорошие. Волков по-любому поступит, свои силы он расценивать умеет. ЕГЭ своим существованием его не страшит. Хотя одноклассники все же не самые пропащие люди, со своими даже целями и планами, не как шакалы из стаи, с ними хоть поговорить по-человечески можно временами. Правда, по-настоящему откровенно Дима ни с кем и не говорил, кроме Артура. Не мог. Это все равно было другим.
Артур за полгода стал ему и наставником, на принципы которого хотелось равняться, и другом, которому единственному было возможно рассказать о себе (пусть и все еще не в силах признаться, что на сердце, но который понимал и без рассказов), и первым, кому сердце радовалось. Даже коль их отношения никогда не дойдут до того, чего Дима желает, он все равно безмерно благодарен и ценит весь свет и тепло, подаренные ему, прежнему отбросу со злым оскалом и привычкой воспринимать в штыки любую доброту. Кем же для Артура всегда был сам Волков? Подарил ли что-то важное, показал ли что-то особенное? Теперь и не узнаешь.
«Какая разница», — сказал Артур, и на том все закончилось.
Дима останавливается у подъезда, не заходя. Козырек склоняется ровной плитой, как крышка гроба, домофон серый, испачканы синей краской кнопки с цифрами; вокруг сугробы, но дорожка очищена, очищена даже лавочка, на которой обычно сидят местные старушки. Сейчас здесь только один человек — ноги идеально ровно стоят, руки скрещены на груди поверх светлой куртки, точно пытаясь согреться в бессердечном морозе, хотя даже Дима парку расстегнул. Юношу согревают собственные чувства, но как согреться тому, кто от чувств отрекся? Дима молча, с равнодушным вниманием смотрит сверху вниз на своего отца, остановившись в метре напротив.
