— Счастье — относительный вопрос. — Артур вздыхает: — В любом случае… Не забивай голову. Я не хочу говорить на эту тему. И, да, — он останавливает подавшего было голос юношу, — дело не в том, что я хочу сбежать от своих желаний. Я давно знаю их форму и убежден, что их не должно существовать. Не всему есть место, Дим, и ты однажды с этим пониманием столкнешься.
— Теперь-то мудрого наставника не показывай, — фыркает парень устало. — Раньше я думал, что места нет мне. И что? Ты доказывал мне обратное, но сам считаешь так же о себе. — Комната погружается в тишину. Артур закончил обрабатывать царапины, так что убирает испачканную кровью вату и пинцет вместе с кусочками стекла; на руке Димы теперь красуется повязка, на щеке белеет пластырь. Серый с белым, с алым, с черным, со светло-зеленым — чистым и притягательным, хотя себя он небось грязным видит, и все это смешивается на общей палитре. Тени поверх окон, холод и свирепые зимние ветра, Дима прикрывает глаза, открывает, но все остается неизменным. И говорит юноша не то, что мгновением назад хотел: — Когда я отсыпался у тебя после больницы… Ты хотел меня поцеловать?
Склонившийся над его лицом тогда силуэт. Артур застывает теперь, плечи поднимаются, напряженные, и Дима с воспарившим сердцем понимает, что не промахнулся. Еще до того, как Дима проломил ему хребет своей требовательностью. Еще до той ссоры. Это подтверждение всему, и верится все больше; так значит, он и правда…
— Ты любишь меня? — повторяет Дима, уже сам перехватывая Артура за руку, нежно смыкая пальцы на запястье, а тот не вырывается. Опускает голову.
— Какая разница, — звучит тихий ответ.
Свечение изнутри, тысячи светлячков поднимаются в небо с темной травы, промокшей от скопившегося мрака. Выше и выше, до самых звезд. «Ты не отрицаешь, — задыхается Дима, — ты не хочешь отрицать». «Любить», а не «нравиться». И вместе с тем столь многое объясняет! Эйфория кружит голову, и боль в порезах отступает, заглушаемая восторгом — эмоция и на лице просвечивает, видно, потому что Артур, бросая на парня короткий взгляд, дергается и вновь отворачивается. Встает, выкидывает использованную вату, раскладывает взятое.
— Большая, — одними губами выговаривает Дима. Сглатывает, уже громче говорит: — Большая! Серьезно, Артур, ты любишь меня? Почему же не говорил? Ах… Ну да. Действительно.
— Действительно, — с каплей яда передразнивает его Артур. Он разворачивается, неподвижно стоит, лопатки напряжены, глаза сверкают печально и бессильно. Когда он говорит, он выглядит чужим, почти незнакомым мужчиной, давно знающим, о чем надо рассказывать, что нельзя скрывать: — Ты еще так мало знаешь, не можешь оценивать полностью. Общество на самом деле необходимо человеку, в том числе и тебе. Даже не думай настраивать его против себя из упрямства, иначе потом поплачешься.
— «Упрямства»? За кого ты меня вообще держишь? — Дима щурится, пытаясь уловить правду. — Сейчас разговор и не обо мне. Почему ты молчал?
— Ха-а. Почему же? — Артур улыбается, очень мрачно и очень сухо. — Потому что тебе восемнадцать, а мне тридцать шесть? Потому что мы оба мужчины? Потому что я твой учитель? И вообще-то ничего я не говорил об этом. Будь добр, не вынуждай меня снова действовать, как в прошлый раз. Я не могу быть рядом с тобой. Не могу.
— Это все ерунда.
— Это не ерунда, это твоя жизнь! Твое будущее! — вот теперь он злится. — И, в отличие от тебя, я осознаю, к чему эта «игра» приведет!
Дима продолжительно глядит на него, не моргая. Падает с губ глухо:
— Для меня нет никакой «игры». Не можешь действовать — смогу я.
Он встает сразу, подается вперед, но от резко дергающей в нервах слабости пошатывается. Артур сразу оборачивается, старается его поймать, стукаются колени, краткий грохот, с каким два тела приземляются на пол, Артур сдавленно охает — его спиной прибивает к шкафу с папками, чудом не качнувшемуся. Он оказывается фактически в ловушке: Дима почти прижимает, одной рукой упираясь в полку над его головой, другую ставя сбоку, задевая бедро, обтянутое плотной тканью брюк, наклонившись к самому его лицу. Оба сидят, и Артур судорожно вытягивает шею, кадык подрагивает вместе с прерывистым дыханием; его колено у пояса Димы, другое выпрямлено, оставляя хоть немного пространства, но капкан уже захлопнулся. Дыхание единое на двоих, ритм петлей заворачивается вокруг. Волков тянется к теплу, перерастающему в жар, опускается ниже, еще не до поцелуя, но уже неотвратимо его приближая, как…
Как ловит взор Артура — и в нем такой темный, потерянный страх, тоска смертельная, опустошенность, и сразу вспоминается: ночь под пьяные возгласы и чужое, спиртом пропитанное тело над слабым и пытающемся спастись. Насилие остается насилием. Его нельзя оправдать и нельзя забыть. И Дима — отступает, отодвигается, шумно вдыхая, как будто приходя в себя. Затем опускает голову и вцепляется зубами в собственное предплечье, пока на бинте не проступает изнутри кровавое пятно, лишь бы болью прогнать наваждение. Темнота в глазах Артура рассеивается, он бледнеет, пытается что-то сказать, возразить, но Волков резко встает на ноги.
— Извини меня, извини, — бормочет он. — Извини. — Убирает руки за спину, чтобы не давать себе повода их протянуть. Сбивчиво произносит: — Хорошо. Хорошо, как хочешь. Я не подойду, если ты так против. Если ты уверен, что так правильно, я не буду перечить.
«Только не ненавидь меня, я все снесу, кроме этого», — но сил не хватает, энергия покидает Диму, и он чувствует себя поникшим, как промокший под дождем щенок. Артур поднимается, его шаг легок и бесшумен, когда он проходит мимо, обдавая легкой волной воздуха без запаха.
— Ничего, — шепотом разносится. — Все будет в порядке.
«Нет. Я не буду, и ты не будешь. Но ты так уверен в том, что поступаешь, как надо, что не позволишь мне выбирать за нас обоих». И Дима не настаивает, потому что это совсем не то, чего он от любви желал. Опускает веки. Руку жжет, щека немеет, и несостоявшийся поцелуй печет на губах. Два разговора, и хоть один привел к результату? Только к огорчению. И к знанию, что Артур все это время чувствовал большее, чем Дима замечал. Легче не становится. Мужчина уже покинул медкабинет, но Дима по-прежнему смотрит на аккуратно обмотанные вокруг предплечья бинты и не может выкинуть из головы печаль знания в глазах Артура.
«Так вот, о чем ты столько времени молчал, что таил и о чем не смел сказать. И почему? Потому что хотел защититься? Потому что хотел защитить меня?»
И если верно Дима понимает…
Комментарий к (21) Сосна
*судорожный вздох*
========== (22) Лиственница ==========
спокойствие.
Зима сдается на удивление легко: скоро перестает мести снег, подавленным бунтом только виднеются сугробы. Хотя едва подоспел март, деревья подрагивают в нетерпении, скорее бы зазеленеть, и нарочито красуются почками, пока жесткими и не пушистыми, но уже желающими расцвести. Занесенные отступившим февралем дворы ежатся и понемногу затихают ветрами, с навесных козырьков торговых лавочек чинно сползают горстки снега, превращаясь в сосульки. О весне еще не заговаривают, чтобы не сглазить; только вороны каркают над помойками да в гнездах на высоких ветвях рябин. Холод настороженный и не острый, привычный, потерявший свою суровость. Клубящиеся над городом облака окрашивают его белым.
Светлее становится по утрам, дорожки покрываются инеем и леденеют, норовя пошалить, и людям приходится передвигаться с утроенной аккуратностью. Кроссовки — единственная, в принципе, обувь Димы — скользят, и он минует опасные места, перебираясь через бордюры и бетонные валики близ лестниц. Его посещаемость безупречна, хотя поведение мало улучшилось. Неизвестными простому люду силами скандал, прогремевший после драки прямо посреди школьного коридора, смолкает, участники отделываются вызовом родителей к директору, выговорами и сотнями молний из очей руководства. Ничего серьезного с выпускающимися старшеклассниками уже и не поделать. Им так или иначе уготовано в скором времени эти кабинеты покинуть, чего усложнять бумагами об отчислении? Поговаривают, правда, что пока судьба хулиганов решалась, к директору приходил кто-то на обсуждение, но толком школьники и не знают, кто именно. И Загорецкий Владимир, известный как Рыжий, и Волков Дмитрий, известный как Волк, наказаны, но не исключены. Мусолить эту тему становится скучно, и любители сплетен переключаются на другое. Поводы поболтать у них всегда найдутся.
