— Артур, — зовет Дима светлыми губами, — Артур, я ударил его за тебя.

— Да что ж ты за человек такой?! — подпрыгивает почти мужчина, оглядывается со злым отчаянием, рожденным из беспокойства. — Откуда в тебе столько упрямства?!

— Я не могу терпеть такое, — эхом затихает голос Димы, неосознанный, без придумывания слов: они ложатся сами, кое-как, совсем нескладно. — Хотя бы я…

Артур держит его за руку крепко, сжимает немилосердно, постоянно оглядывается, проверяя состояние, и Дима не понимает, что не так. Он как-то очень далеко. Он ничего не ощущает. Собственное тело кажется до смешного чужим, и лишь пальцы Артура в его пальцах чувствуются как никогда материально.

В медкабинет мужчина его практически заталкивает, сразу захлопывая дверь. Здесь никого нет, блеклыми стоят шкафчики, напичканные медкартами, с другой стороны — полки с упаковками таблеток, шприцов и бутылочек. Проход в соседнюю комнатку, где делают прививки, но так далеко вошедшие не пробираются; Артур бережно усаживает Диму на кушетку, приказывая держать руку на весу, он все суетится и мелькает то там, то тут. Рассеянное сознание за ним не поспевает, ни на чем не фокусируется. Наконец доходят истошные сигналы раненого тела, волны острой нескончаемой боли нахлестывают одна за другой, Дима сжимает губы до побеления, его колотит. В ране осколки, он чувствует теперь каждый из них, по радужке плывут пестрые кольца. Мутный силуэт сразу оказывается рядом, берет за подбородок.

— Дима, Дим, — зовет он издалека, — смотри на меня. Сильная боль? Ничего, ничего. Не дергайся только, ладно? Сейчас все будет хорошо.

Он стоит, склонившись, и Дима хватается взглядом за его черты лица. Нахмуренный лоб, взъерошенные русые волосы. Они мягкие, почти пушистые, их хочется погладить. Коснуться каждого участка его тела, каждый согреть, пока Артур не наполнится теплом до кончиков пальцев, хоть так его перестанет знобить. Боль отступает, Дима умело забивает ее в себе, много раз ведь доводилось. Отец бил сильнее, а это всего лишь рука. Артур подтягивает стул, он уже чем-то вооружился, но юноша смотрит только на него, взгляд его неподвижный и сухой, подернутый забвением.

— Ты пришел, — выдает Дима тихо. Прострация поглощает. Вокруг пустота. Медкабинет раздражает обилием белого.

— Зачем ты вступил в драку? — качает головой Артур. У него в пальцах короткий пинцет, он держит Диму за раненую руку, его ладонь чуть влажная от волнения, но теплая.

— Я не вступал. Я ее начал.

— Дим, ну зачем? — Артур тянет на себя аккуратно, но импульс прошивает все равно, вырывая из гортани сдавленное шипение; мужчина ласково, торопливо успокаивает: — Тише, тише, все в порядке. Потерпи немного, мой хороший. Потерпи.

Это «мой хороший» среди захламленной комнаты звучит естественно, и невольно отголосок в голове играет: «Произнес так легко, словно давно бы так называл, сколько же раз он повторял это, пусть и не вслух?». Дима бредит наяву, щурится вымученно, рука горит огнем. Он не знает, идет кровь или нет, да оно и не имеет значения. Даже если Дима тут истечет до капли, это хоть в чем-то не будет напрасным: в стае больше никто не заикнется про Артура, Рыжего-то Дима знает. Лидочка, верно, наябедничала, что ей угрожали из-за распускаемых слухов, вот Рыжий и увидел хороший повод сместить вожака. Пусть смещает. Все видели, что Дима ушел непобежденным. Стая ему больше не нужна.

— Слухов больше, — рвано выдыхает Дима через зубы, — не будет.

Говорить тяжело, горло перехватывает от дергающей боли в руке. Артур достает все осколки, сбрасывая их в пододвинутую мисочку, он действует быстро и крайне осторожно, а сам мрачный, как туча, в глаза не заглянуть. Хмурится, услышав о слухах, но уже настороженно, а не недовольно, и потому Дима продолжает:

— Ты был прав. Стая… мне не нужна. — Он каменеет, не позволяя себе дернуться, когда последний осколок покидает тело. Учителя, видимо, отложили вопрос с дракой на потом, но двоих в медкабинете никто не тревожит; то и ладно, ограниченная реальность, коробка с белым светом с потолка. Контраст чистоты с кровью, и Дима дышит им — всколоченный после драки парень в мятой школьной форме, со съехавшим набок воротником разорванной рубашки, засохшей на лице кровью. Но все это можно вынести. Можно перетерпеть. Не перетерпится лишь то, о чем он все пытается сказать. Хрипло по тишине: — Мне нужен ты. Всегда нужен был.

Артур обрабатывает царапины, стирает кровь — вата в его руке пропитывается красным, и учитель сконцентрирован на порезах, будто отгораживается. Но играть он больше не может, актерство ломается, сцена проваливается в темноту. Больше не отвернуться, но в этот раз уже не потому что Дима давит — нет, он просто говорит. Артур может встать и уйти. Не уходит. И Волков с нескончаемой теплотой чувствует бережность, с которой мужчина притрагивается к его ранам; Артур столько раз пытался бросить его, но в итоге сам прибегает на помощь. Ему не все равно. Ему никогда не было плевать.

— Я знаю, — наконец, произносит Артур. Его пальцы, держащие Диму за запястье, чуть вздрагивают.

— Не так, как думаешь.

Дима горбится, сутулится, наклоняет голову, чтобы смотреть в лицо Артуру — пристально, с тем самым безраздельным вниманием, с каким провожал каждое его движение. Волков всегда смотрел на него, с их первой встречи пытался понять, что скрыто в этом бесцветном человеке, сколько в нем заперто осколков. А в нем таились миллионы оттенков, внешне совершенно незаметных, но стоило побыть рядом дольше — начинал их ощущать. Полюбить Артура вовсе не было сложно, как и принять это чувство в себе. Разве что со временем привязанность все крепла, становилась горячее, по натуре несдержанный и порывистый Дима не мог себя контролировать, не мог контролировать и ритм сердца. Он слишком честный для этого.

— Ты не такой, как все, — продолжает Дима хрипловато, но с неподкупной искренностью. — Для меня ты особенный. Не потому что спас… хотя поэтому тоже. Я хочу сказать, что вижу в тебе не учителя. И не просто человека, которому доверяю. Понимаешь?

Артур смотрит ему в глаза открыто и непроницаемо.

— Я помогал тебе, потому что ты тоже заслуживаешь помощи, — говорит он негромко. Светлая зелень матово переливается. По краю радужки вокруг зрачка цвет сближается с золотистым. Между их лицами совсем небольшое расстояние. Артур вновь сосредотачивается на царапинах: — Но твоя благодарность понятна. И я принимаю ее.

— Я поступаю так не из благодарности. — Дима старается говорить твердо, однако не настойчиво. Он больше не будет его ломать. — Это не благодарность, Артур. Она есть, но это не главное. Я полюбил тебя не за то, что ты сделал, а за то, кто ты. — Он выжидает, мягко зовет: — Хэй, посмотри на меня.

Он слегка мотает головой. Краешки светлых ресниц серебрятся в белом освещении. Если дунуть, мерещится, пылью рассыпется каждая деталь.

— Ты должен понять одну важную вещь, — выдыхает Артур, беря себя в руки. Он поднимает лицо, но не из желания, а потому что переходит с руки на щеку Димы: осколков в ней нет, но несколько царапин очерчиваются кровью. — Жизнь сложная. Следовать своим желаниям в ней не получится.

— Потому ты и не следовал? — Дима выгибает бровь. — Один раз все-таки последовал. Помнишь?

— Я не должен был, — побелевшими губами выговаривает мужчина. Скулы его розовеют, выдавая стыд.

— Почему? Ты ведь хотел этого. — Ища в его лице любые признаки эмоций, зрачки Димы скользят по чертам, по переносице и кромке очков. Мягче, еще спокойнее: — Разве это было сложно?

— У всего есть последствия. Мои последствия я приму сам. — Артур промакивает ватой вокруг царапин и достает обеззараживающее. — Я уже говорил, что нам нельзя быть рядом.

— Но сейчас ты рядом. — Этот спор Дима проигрывать не собирается. — Ты пришел, потому что услышал, что в драке участвую я, верно? Хэй, не отворачивайся. Сейчас-то чего бояться. Жизнь сложная, да, но если стараться, чтобы все было проще, будешь ли счастлив? Ты когда-нибудь был счастлив, Артур? — Он улыбается краешками губ, всматриваясь в лицо мужчины напротив, пока тот еще не отодвинулся.