— Волк! Эй, Волк!

На резкий сиплый окрик Дима реагирует ровно никак: как шагал, так и шагает. Только мелькает оскал торжеством — явился, значит! В кои-то веки храбрости набрался. Волков дожидается, пока за его спиной послышатся торопливые шаги, пытаясь нагнать, и лишь тогда останавливается и оборачивается всем корпусом. Вокруг — школьный коридор, средней внеурочной наполненности, изредка стайками проносятся среднеклассники, кто-то болтает у окна, кто-то ждет следующего урока. Много свидетелей, но Дима чихать на то хотел. С плотоядной усмешкой и недобрым блеском в темных глазах он поджидает, пока к нему приблизится наименее трусливый из койотов.

Рыжий негодует. Точнее, он пыхтит и щерится, зубы у него неровные и белые. Дешевая пародия, неудачный косплей, и второго Волкова из Рыжего не выйдет никогда. Тем смешнее попытки. Склоняя голову набок, Дима посмеивается про себя и внешне, отлично представляя, к чему ведет настроение.

— Какого хуя ты игноришь?! — выкрикивает Рыжий. Он старается себя поджечь, чтоб огня было больше, чтоб тот напугал или хоть выгнал усмешку из глаз вожака, но ничего не выходит. Как ни тужься, не родишь, коль не женщина. Вот и угроза из Рыжего никакая.

— Знай свое место, — фыркает Дима. — Я не обязан отвечать на ваши вбросы.

Его подстегивает легкий, щекотливый азарт. Любопытно становится, быстро ли сдаст позиции Рыжий или воспротивится. Он же борзый нынче, голову поднял и возомнил себя сильным, пока рядом вожака не было. Совсем от рук отбился. Правда, раз считает, что может бросать Диме вызов — пожалуйста, рискни. Давненько Дима ни с кого спесь не сбивал, надо освежить навык.

— Ты ваще перестал являться! — Рыжий все еще пытается, респект и уважение. — Че за хуйня, Волчара?!

— Не матерись при детях, тупица, — снисходительно, нарочно раздражая его, бросает Дима. Он невольно пересчитывает детей в коридоре: и впрямь многовато. Грязная речь раньше времени им подпортит воспитание. Хотя нынешнее поколение, как понятно, и так из черни да ругани состоит.

Рыжий распаляется, подстегивает себя праведным гневом, но знал бы он, насколько Диме плевать, сам бы смутился и замолк.

— Променял нас, да? — вихрастый щуплый койот, так отчаянно стремившийся к статусу волка, щурит ехидные глаза, и Дима с мрачным любопытством наблюдает за его скачками. — Это все из-за Макеева?

Право, неожиданно. Волков не позволяет внешне прорваться настороженности, но роняет все же:

— С чего ты взял?

Они не тронут Артура, Дима не позволит. Они в принципе-то бессильны, но любую опасность юноша готов воспринять остро и сразу рога обломать. Если что-то в этой вселенной и стоит защиты, то это Артур.

— Ты Лиду прижал! — плюется ядом Рыжий. — На телку руку поднял? И все из-за этого вшивого педика?!

Захлестывает тугая волна бешенства, и Дима скалится уже не насмешливо; от грома в его взоре Рыжий даже отступает на шаг, но быстро приходит в себя, судорожно собираясь давать отпор, и Волков медленно надвигается.

— А ну повтори, — могильным тоном, глубоко и пробирающе проговаривает он. — Как ты его назвал?

— Так правда, что ли? — разжимает губы в ухмылке Рыжий. — Че, вступаешься за него, да? Лидке угрожал, ага, дороже этот отброс стал?

Вспыльчивость всегда была худшей Диминой чертой, и он с ней ничего не делал… потому тогда и напал, потому Артура ранил. И всякий поступок приведет к последствиям, коль не замереть и хоть миг его не обдумать, и потому Дима спотыкается, смотрит секундно ясным взглядом на Рыжего и прикидывает. Речь тороплива, Рыжий бросается словами, подначивая, и он ждет легкой победы. Вот в чем его ошибка. А у Димы ошибки не будет.

— Хорошо подумал? — глухо спрашивает Волков, тень ложится на его лицо и затмевает очертания.

— Да вы с ним там и ебетесь уже, ага?..

Подумал, значит. Больше Дима не колеблется.

Рыжий множество раз присутствовал при драках стаи и внутри нее, так что стиль и технику вожака знал едва ли не лучше того самого. Однако знание не всегда спасает, не помогло и сегодня: Рыжий не успевает сообразить, что удар придет снизу, и дергается влево, сразу сталкиваясь с атакой в живот; Дима мгновенным броском оказывается близко, бьет в скулу, чуть промахиваясь. Рыжий наскакивает на него с обеими руками, цепляется, как дикая кошка, и обмен оплеухами резко превращается в схватку. Слышится крик и возня со стороны, но школа отодвигается на задний план, превращаясь в стадион гладиаторов, и в венах закипает адреналин.

Противник юркий, ему вывернуться — что ящерице бесхвостой, он и пытается юлить. Дима прижимает его к стене, сдавливает горло, но после ощутимого пинка в колено чуть покачивается; Рыжий прыгает с ногами, оба падают на грязный коридорный пол. Крики со стороны, гул непрекращаемый в ушах, Дима только слышит грязную брань по отношению к Артуру и уже ни о чем не жалеет.

Внимание вырезает уголком то, что в перепалке они переместились слишком близко к окну, и в пылу драки Дима не поспевает за собственными рефлексами, когда разворачивается и принимает удар на себя. Рыжий, поскользнувшись, вбивает его боком в окно, и в остановившейся секунде Дима различает царапины на нем, и в пространстве между двумя стеклами, только голову отворачивает — щека и рука проезжают в сфере осколков, стоит в воздухе раздирающий звон, визг, а боли даже не ощущается. Дима подсекает колено Рыжего и роняет его на пол, сразу оказываясь сверху, прижимая его собственным весом.

— Больше перед глазами не мельтеши, — рычит он внятно, и агрессия его в этот раз определенная и не расшатанная — и эта концентрированная ярость страшнее любого недовольства. Рыжий затихает под ним, побежденный, и вдруг просыпаются звуки. Крики со стороны сбежавшихся ребят, и голоса учителей, встревоженных и разозленных беспомощностью, и шум со стороны разбитого окна. Осколки пляшут по полу, мелкий бисер для неблагодарных. Дима переводит взгляд с поверженного койота на пол рядом, недоумевая, почему на нем невесть откуда проступают темные мелкие пятна. Зрение медленно выделяет пустяки. Эти пятна — свежая кровь. А выше Рыжего только потолок — и плечо Димы.

— Волков! Волков Дмитрий! — вопит завуч на самом подлете, а Дима разглядывает безо всяких мыслей сочащуюся кровью руку: от кисти до локтя, дальше по ободранной щеке, и повсюду заткнута мелкая стеклянная пыль, разъедает, но не совсем больно. Только странно как-то. Ледяной воздух сковывает открытые царапины, немеет и расходится колючками разорванная кожа.

Какая-то девочка в толпе зевак медленно оседает на пол. Поднимающийся запах дурманит, но Дима все равно встает на ноги, оглядывается, сразу находя среди зрителей бледного и обмертвевшего Санька. Смотрит прямо ему в глаза.

«Они никогда мне не подходили, а я никогда не подходил им».

— Делайте, что хотите, — отчетливо заявляет Волков. — Я больше не один из вас. Но если такое повторится…

Он кивком указывает на Рыжего, все еще не рискующего подняться. Санька сдает назад. Щенок. Все они такие бесполезные. Завуч пышет гневом, а Диме как-то совершенно плевать, словно он отделен звуконепроницаемой стеной, все видно, но ни шороха не доносится. И только долетает отчаянное: «Отойдите, пожалуйста; Дима!» — и среди бесчувственных манекенов единственно живые глаза.

— Что ты?.. — выдыхает часто, мелко, торопливо оглядывает, не касаясь раненой руки, оглядывается на не пострадавшего Рыжего, оглядывается на подбегающего наконец-то завуча, резким тоном: — Извините, давайте разберемся с инцидентом позже, видите ведь, ученик пострадал!

Ладонь в ладони, той, что здоровая, поспешно и почти бегом, постоянно оглядываясь. Дима сам подстраивается под его шаг, и тем же отрешенным созерцанием видит, как сбивается привычно бодрый ритм, что тянущий его по коридорам человек бледный и крайней встревоженный, и держит крепко, но бережно, постоянно оглядывается на руку, а кровь все идет и идет, хотя, кажется, он перед тем, как вести, чем-то умудрился перемотать, и это что-то теперь тоже в крови…