В конце концов, не будь этой осколочной стаи, жить было бы совсем мерзко. С ними хоть какое, а развлечение, да и Дима из себя недотрогу не строит. Его пару раз пытались свергнуть, оба раза провалились, сейчас никто место вожака не пытается выцарапать. Несмотря на дурную славу по школам, району и косые взгляды со стороны местных старичков и культурных молодых людей, стая живет да поживает своей стайной жизнью. И Дима даже доволен. Ему нравится все это — намеренно переступать запреты, нарушать границы, идти против системы четких правил и установок. Назло, даже если за это потом дадут в зубы и неделю будешь плеваться кровью. Лишь бы так почувствовать азарт, желание к чему-то стремиться. Может, именно этой устремленности Диме не хватает.

Все собираются редко. В основном вместе тусуются в один момент человек пять, больше — не очень часто, и потому Дима не удивляется, сталкиваясь во дворе с одним только Рыжим. Рыжий, самый верный из его койотов, бросает Волкову вытянутую баночку с энергетиком, дешевым и пахнущим химией; Дима ловит на лету и открывает. Приятель больше по лимонадам, чем по алкашке, довольно необычно для подростка его типа. Но, в конце концов, пить сейчас Дима и не собирался.

— С началкой возишься? Рили? — Рыжий округляет глаза. Карие, узкие, они тонут в окружении веснушек. — Ну ты нашел компашку.

— Какая разница? — вздыхает Дима со свистом. Они минуют пару знакомых автомобилей, и двор резко обрывается в боковую улочку главной городской магистрали. Спальный район в другой стороне, впереди, через пару кварталов, уже центр. Квартиру отец выбирал специально для того, чтобы времени на дорогу до работы тратилось меньше. — В этой началке поумнее вас есть типы.

— Ха-ха, очень смешно.

— Похоже, что я шучу?

Но он все же приподнимает уголок рта в усмешке. Рыжий кивает, и они выбираются из спертого душного воздуха в более свежий, прохладный — здесь вовсю гуляет ветер. Рассыпанные вдоль полосатой серой дороги магазинчики зазывают нелепой яркостью. Небо над ними не просто серое, оно черное, краше того рисунка гуашью. Молний не видно, а Дима, вышедший в одной футболке, беззащитен перед дождем. Плевать.

Неделя прошла. В ее середине тучи рассеялись, а теперь собрались вновь, и мрак, окутавший город, упрямо отказывается уходить. В воздухе стоит сырость, промозглая и холодная, влажная, как поцелуи без страсти, и Дима морщится, когда зыбкость пробирается под тонкую ткань, покрывая спину мурашками. Невольно вспоминается на днях увиденное: Артур Андреевич, тот самый учитель началки, его силуэт в коричневом костюме, который легко опознать — шагает по соседней улочке. Живет он неподалеку, что ли? Это совсем недалеко от школы, но по-домашнему уютно Макеев никогда не выглядит. Он выглядит так, словно его душа заключена в стены школы. Он становится душою каждого урока, который проводит в классе, с таким искренним, нераздражающим энтузиазмом относится к своей работе. Дети его обожают, вечно кучкуются даже на переменах. И ко всем так внимателен, ласков, но и строг, когда требуется, что Дима, пожалуй, его одного может назвать стоящим преподавателем. Жаль, у них в свое время был другой.

— Я там не по своей воле, — фыркает он вслух. — Приставили к преподу.

— Видал я его. Потертый какой-то, пиздец. — Благо, Рыжий не начинает смеяться, хотя близок к тому. В нынешнем задумчивом состоянии Дима не готов слышать его звездный ржач. — Он че, и ночует в школе?

— Хрен знает, может, и так. Потертый? — Волков прокручивает в голове картинки, как на темной ленте, но только протягивает: — Выглядит аккуратно.

— Волчара, тебе нюх не отбило? — покатывается Рыжий. — Выглядит-то ага. Да у меня братишка такой был, весь потрепанный, зенки бегают, а потом скочурился. Депра, сказали. И че не жилось спокойно?

Депрессивным человеком Макеев не смотрится никак. Он улыбчивый, есть в нем какое-то подобие света. Дима-то не дурак, не летит на лампочку, как прочие мотыльки, а детям слепой веры достаточно; к ним Артур Андреевич довольно ласков. Пока еще не обжигает. Рано или поздно все сгорят, чего сокращать срок?

Раздражает, что Рыжий что-то заметил, а Дима профукал, хотя это он с Макеевым теснится в одном кабинете чуть ли не каждый день. Приходит он на некоторые уроки бессистемно, когда в голову взбредет, но работа всегда его отыщет: то в шкафу тетради разобрать, то провести диктант, то посидеть с продленкой. Артур Андреевич встречает проблемного старшеклассника каждый раз естественно, будто все запланировано, и отправляет по делам. К его чести, сам не расслабляется. Дима проводит в кабинете с час, потом уходит, на прощание Артур Андреевич то ли в шутку, то ли серьезно говорит приходить еще.

Мелкий дождик только начинает накрапывать, рассыпая по асфальту точки-веснушки, подчеркивая желтые линии на дороге и возраст магазинных вывесок — в очищающую погоду на них видно мельчайшую грязь, будто с увеличенной резкостью на фотоаппарате. Людей почти нет, автомобили проносятся пугливо и скоро. Рыжий отходит в продуктовый, не хватает ему энергии, чтобы нормально функционировать. Дима садится у стены дома на тонкую металлическую ограду: она выглядит так, словно вот-вот рассыплется, но на ней уже поколение пересидело, и ничего, стоит. Банка холодит руки. Дима делает глоток, ощущая, как бодрость спускается по венам, но не ощущая от этого никакого удовольствия.

— Лид! — окликает он знакомый силуэт у обочины. Она в том же платье, с черным чокером на тоненькой изящной шее. В руках — розовый зонтик с кружевным краем. Дима не искал ее в школе, предпочитая там просто не появляться, делая исключение ради крыла начальных классов; видимо, Лидочка ждала, что он ломанется ее расспрашивать, так что и сейчас подошла неохотно. Девчонки подчиняются с бОльшим трудом, нежели парни. Им все представляется, что мир вертится вокруг них, а потому парни должны за ними носиться, а не наоборот.

— Уже соскучился? — Лидочка ядовито улыбается, приближаясь, ее глаза холодны.

— Не в том смысле, которым ты обычно интересуешься, — хмыкает Дима беззлобно. В лице одноклассницы что-то оттаивает, она кокетливо накручивает на палец завитую прядку.

— Все вы, мужики, одинаковые. Покувыркаться с красивой девочкой и бросить, — жалуется Лидочка уныло. — У тебя когда в последний раз девушка была? Не хочешь по старой дружбе?

Дима отмахивается. Вообще-то одноклассница била метко: девушки у него не было давно, но пока не чувствуется потребность, нет и спроса. К отношениям Дима не стремится, он знает пару красоток на районе, которые и без денег бы ему дали, но и в них не нуждается. Вот будет нуждаться — свяжется. Не с Лидочкой точно, секс по дружбе прельщает только при наличии дружбы, а эта девчонка ему даром не сдалась. Но слух у нее и впрямь сверхчуткий. Любой шепоток слышит. Значит, и о Макееве ничего не пропустит.

— Не хочу, — просто отвечает Волков, не запариваясь над формулировкой.

— Мудак. И чему ты в своей началке детей учишь, курить и трахаться? — Лидочка жеманно вздыхает. — Ну, ты хотя бы хорош был. Не то что мой последний ухажер… Да не смотри ты так, не собираюсь я душу изливать. Что тебе надо? Макеев А. А.? Хорош учитель, аж второй класс ему отдали, а по слухам он не заслужил и четвертого.

Дождик ей по барабану — по зонту, то бишь. У Димы намокают плечи, и футболка прилипает к телу в этих местах, обдавая новым холодом, будто не ткань, а металл касается кожи. Он все еще сидит, а Лидочка стоит, и между ними с метр расстояния. Непреодолимая пропасть. Перешагивать ее никто не спешит, потому что дела до нее обоим нет никакого. Они друг в друге давно не заинтересованы и вряд ли когда-то будут.

— Так что с ним? — Дима хмурится, и Лидочка ощущает эту угрозу, не может не ощущать. Терпение Волкова лучше не испытывать, он и без того всегда злой и кусается. Будь она хоть самой женственной и слабой девчонкой, не получила бы поблажки.

— Ну как сказать. Кто-то считает, что болезнь, кто-то — что собственное право. — Ее смешки подбешивают, и Дима щурится. Глаза у него черные, Лидочке становится некомфортно, и она добавляет с досадой: — Там история была неприятная. С каким-то школьником, что ли. Никто толком не знает, но после всего разошелся слух, что этот Макеев — гей. В итоге из-за этих слухов его турнули. И как, он до тебя не домогался?