Артур замирает посреди комнаты, точно не представляя, что делать дальше. Оглядывается на Диму в ожидании. Становится заметно сразу все: резко потерявшие оттеночность черты лица, уголки пересохших губ опущены вниз, под глазами круги. Он как будто давно не спал. Или изнутри умирает. Желание коснуться его, утешить, согреть затапливает каждую клеточку тела, но спотыкается о тот же барьер, и Дима с сожалением одергивает себя: нельзя. Так нельзя. Он больше не должен никак Артура задеть. Хватит.

— Разговор предстоит долгий? — подает голос Артур. Негромко и слабо. В школе он и со стороны выглядел энергичным, но теперь тон потерял всякую бодрость. Мужчина колеблется, но смиренно готов принять свою судьбу. Дима кивает и слышит: — Я поставлю чайник.

Времени в этих чертогах не существует. Не слышно и тиканья часов, когда Дима отступает к столику, не опускаясь на диван, но медленно текущим вниманием созерцая комнату. Все поблекло, соответствуя настроению хозяина. На кофейном столике вновь бумаги, но лежат аккуратной стопкой — вымерено вплоть до миллиметра, каждый листок подогнан под другой. Непривычная аккуратность. А рядом, по самому центру — елочка. Пластиковая, самая обычная, каких много в магазинах, но Дима узнает ее и с замиранием сердца думает, что такому сувениру место на далекой пыльной полке, а не в месте, где Артур обитает чаще всего. «Такая деталь…»

Деталей много, они витиеватым паззлом складывались, состыковывались, все еще не показывая полный рисунок, но посылая на него туманные намеки. Никакой стратегии, каждую мелочь — наугад, не раздумывая. Таким способом легко разрушить любую картину. Наверняка Дима так и сделал. В голове галереей пролистываются десятки моментов, но какой из них самый важный — понять нереально. «Когда все изменилось?»

Когда Артур помог скрыть от дождя? Когда они разговаривали о принятии в кофейне близ осеннего парка? Когда Дима толкнул его на себя, зажимая в объятия, пытаясь услышать стук его сердца?

«Когда все закончится?»

Движения у Артура плавные, но потерявшие грациозность. По жестам можно многое сказать о человеке, но об Артуре сейчас не получится сказать ничего, и он бы слился с фоном, если бы не был настолько особенным для Димы. Он везде выделится. Это давно понятно. Взгляни Артур на себя глазами Димы, так ли он был бы категоричен?

Чай заваривается в маленьком прозрачном чайничке. Заварка плавает и пускает по чистым стенкам капли воды. Со стороны кухонного отсека веет ароматом сосновых шишек, и Волков думает мимолетно, что Артуру такой чай подходит. Не сразу понимаешь, какой у него вкус, не всем подходит, но если подходит, все будет хорошо. Будет ли все хорошо между ними?

Дима все еще любит его. Так, что в голове звенит, а под ребрами мечется бешено. Так, что не получается ни на небо, ни под ноги смотреть, и пускай летят в бездну Господь с его нотациями и все бесы, бродящие по городам. Артур поворачивается к гостю, опираясь ладонями на столешницу, и поднимает выеденные усталостью зрачки. Он в домашней одежде, и край кофты с широким воротом спадает с ключицы, и мужчина сам кажется одновременно и старше, и моложе, как будто изможденность сделала его стариком, но переживания — ребенком.

— Извини меня, — срывается у обоих людей сразу. Неловкий смешок.

Дима начинает говорить первым, перехватывая возможность:

— Извини меня. Я сорвался на тебя, не смог себя контролировать. Не стоило так с тобой разговаривать. — Он, по-прежнему стоя, неловко ерошит волосы на затылке. Позвоночник сводит, в пальцах арктический холод, а вот на скулах становится теплее. — Я ранил тебя. Прости.

— …нет. — С бесконечным и тихим страданием Артур пытается улыбнуться. — Это все я. Ты ни в чем не виноват. Я… не должен был так поступать. Отвратительно. Я не хотел… такого исхода. Ты можешь не прощать меня. Я понимаю. Не беспокойся. Я больше никогда…

Он опускает взгляд. Дима не двигается.

— Я сходил к матери, — признается он. — Как ты и хотел. Поговорили. Знаешь, я больше не ненавижу ее. Она для меня чужой человек, вот и все.

Артур кивает:

— Славно.

— Я раньше никогда не понимал, что ты делаешь. Но пришел к маме и что-то понял. Насчет того, что ты пытался для меня сделать. Ты ведь хотел, чтобы я жил дальше. Справился с давившим на меня. — Он поводит плечом, но легче не становится. Продолжает: — Ты единственный всегда хотел, чтобы я выбрался из этой темноты.

— А не чтобы упал в нее, — глухо говорит Артур.

— Но я бы и не упал. — Дима делает шаг вперед бархатистый, без угрозы, не надвигаясь в этот раз скалой. — Скажи, почему ты избегал меня до… этого?

Серый спектр глушит радугу. Когда становится совсем тошно, цвета должны быть яркими и броскими, но у Макеева все иначе, видимо, потому что довольным человеком он не выглядит, но точно выглядит несчастным.

— Слухи, — коротко роняет он. — Ты часто ко мне заходил. Когда появились слухи о моей ориентации, стали и на тебя коситься.

— Мне всегда было плевать, знаешь ведь.

— Но мне-то нет. Дима, ты нормальный человек, молодой мужчина, и тебе нельзя так ссориться с обществом, оно не будет милосердно.

— А нужно ли мне это милосердие, спросить забыл? — мягко, но с толикой укора вздыхает Дима. — Понимаешь, это больно, когда дорогой человек тебя игнорирует. Черт с этими слухами, они не причинят тебе вред. И мне не причинят.

— По крайней мере, они оказались правдивы. — Артур горько усмехается. — Я и впрямь домогался до ученика. Но после того, как слухи возникли. Как забавно.

Дима делает еще шаг, оказываясь совсем близко, но мужчина и не отодвигается. Его взгляд неподвижно устремлен насквозь, не цепляясь за материю, и он опирается на столешницу как на последнюю опору.

— Я не сопротивлялся, — с пересохшим горлом кашлянув, перехватывает Дима. — Ты не домогался, потому что я не отказывал.

— Прости. Конечно, не простишь. — Артур проводит ладонью по горячему лбу, выдыхает: — Я отвратителен.

— Ты лучший, кого я знаю. Я не сопротивлялся не потому, что не мог, а потому, что не хотел. — Дима протягивает руку, но не касается его локтя, останавливаясь в сантиметре. С такого расстояния все еще не чувствуется тепла. Жив ли Артур, сильно ли ему больно. Однако теперь продолжать — лучшее решение. — Я просто удивился.

Артур чуть опускает руку. Пальцы напротив пальцев, почти соприкасаясь костяшками, но так и не дотрагиваясь до конца. У обоих немного дрожат. Артур смотрит на Димину шею, на изгиб плеча. Дима вновь подает голос:

— Ты еще и поцеловал меня. Если бы хотел только секса, не стал бы целовать, верно? Почему тогда? Ты… — Он сглатывает и заставляет себя произнести: — Ты нравишься мне. По-настоящему.

Серость затмевается белыми отблесками. В полутени спрятанное лицо Артура поднимается, и выражение на нем наконец-то искренне, честность наяву — но не та, какую Дима желал. Артур смотрит на него с ласковым сожалением, грустью, словно понимает его, но при этом понимает и бесполезность, и вместе с изможденностью это выглядит до того странно, что Дима вздрагивает. Жар крадется по позвоночнику. Артуру не причинило боль это признание, вовсе нет. Он даже не воспринял его всерьез.

Расстояние бесконечно. Артур словно касается щеки Димы, приподнимая руку, но пальцы так и не дотрагиваются до кожи. Невесомо и без контакта, в прошлый раз контакт уже сыграл свою роль; Артур улыбается так нежно и заботливо, что горло пережимает.

— Я проявил слабость, позволил сиюминутному желанию победить разум. И за это всегда буду виноват перед тобой. Больше я никогда не приближусь, не волнуйся. Ты хороший человек, Дима, но не стоит оправдывать грехи других.

«Ты меня вообще слышишь?» — паникой стучит в голове. Дима хмурится встревоженно, растерянно: на миг ему кажется, что в глазах Артура что-то блестит кратким отражением, и это заставляет вздрогнуть, насторожиться больше прежнего.

— Я серьезен, — гортанно выговаривает Волков. — Абсолютно. И я тебя не виню. Просто заслужил я объяснений или нет? Артур, ты… — Он пристально всматривается в глаза мужчины, но видит в них только матовое мерцание без имени и облика. — Ты любишь меня?