— Артур Андреевич важен тебе? — спрашивает она хрипловато.

— Да. Он единственный, кто важен. И единственный, кто от меня не отказался.

«Когда отказался и я сам».

— Вот как… — Мама думает о чем-то, затем неторопливо выговаривает: — Когда он пришел, я сначала не соглашалась. Но он так настаивал…

В этой палате уже был Артур. Его след незримый, неприметный, едва различим, как везде, где он бывает, и совсем тих, но Дима может и в нем найти краткое утешение. Он бы шагал за Артуром следом до края света, если бы Артур шел, а не стоял на месте. Столько, сколько путь займет, лишь бы рядом с ним быть.

— «Разговор с вами нужен Диме больше, чем вы думаете. И чем думает он», — повторяет мать дословно. Легко представить, как эту же фразу произносит Артур, спокойно, но убедительно. Его сложно не слышать, когда он говорит таким тоном. — Он был весьма настойчив. Как будто тоже сражался. Поэтому я подумала, что вас, наверно, связывают какие-то хорошие отношения.

Дима склоняет голову.

— Я люблю его, — сообщает он без изысков и стеснения.

Пауза. С неловким смешком мама говорит:

— Так уверенно говоришь, не могу тебе не верить. Эм-м… Это не очень привычно людям, ты же понимаешь?

— Мне плевать.

— Он важнее?

— Да.

Виктория поводит подбородком, затем протягивает костлявую слабую руку, и Дима принимает ее ладонь. Измученная болезнью женщина все равно сжимает так, словно всю силу и оставшуюся жизнь готова вложить в одно касание. Мама заглядывает ему в глаза:

— Не знаю, что у вас происходит, но ты вдруг пришел… поговорить. И кажешься удрученным. У всех бывают трудности. Не сдавайся, Дим. — Ее лица касается бабочкиным крылом легкое благословение: — Сражайся за свою любовь. И… спасибо. Спасибо, что пришел. Я… я на самом деле… Извини. Но даже если не извинишь, спасибо, что пришел.

Дима пожал ее руку в ответ, и если бы видел себя со стороны сейчас, видел бы и мягкость своего выражения — того, с которым надо говорить о трепетном и хрупком, с которым надо говорить с ослабевшими. Он перенял это от Артура. Так просто оказалось принимать.

— Я не прощу тебя, — он вдыхает шероховатые запахи больничной палаты. — И все же спасибо, что вырастила. — Он опускает ее ладонь на одеяло и добавляет: — Держись. Ты нужна своей семье.

— Будь сильным, — выдыхает мама.

Дима оглядывается на нее у самой двери. Артур ведь ради того и затевал, вот в чем он оказался прав: Диме и впрямь нужно было это. Тяжелая ледяная чернота в его сердце, осколок обиды провалился ниже и ниже, ушел в землю, покинув навсегда. И не обязательно прощать того, кто причинил тебе боль. Но если принять этот поступок, все равно станет легче.

Дима вырос без матери, но когда-то она у него была.

Прошлое имеет значение, но нельзя вечно тащить его на себе.

Он прикрывает за собой дверь. Среди бледных халатов и мытых коридоров петляет к выходу из больницы; вокруг шум, но он не дотягивается до Димы, отдаленного, но наконец меняющего потерянность на определенность. Сражаться он всегда старался, побеждал, но оставался проигравшим. Легко давить на других, если есть стержень, но так же давить на себя не получалось, в том и ошибка. Не жалеешь себя — вот и не жалей до конца.

Артур все делал для него. Он и мать его нашел не чтобы шрамы вскрыть или заставить Диму поменяться, а чтобы ему помочь. Чтобы Дима в кои-то веки заглянул в глаза своему прошлому и принял его достойно. Артур с самого начала понимал больше, потому что больше о Диме думал.

Мужчина на коленях, он смотрит снизу вверх так, как будто сейчас завоет… Юноша прикладывает кончики пальцев к пылающим скулам, морщится с отчаяния, изнутри прикусывает губу и безостановочно двигается — дальше и дальше. Им надо поговорить хоть раз. Жаль, что подход Димы оказался неправильным: надавил, попытался силой вытащить то, что Артур надежно в себе закрывал. А за дверью оказалось не только тотальное непринятие себя, а нечто еще, куда сильнее и пламеннее, и Дима не ожидал с таким столкнуться. Он ожидал чего угодно, но не того поступка. И спросить, почему, как, с каких пор — ради этого стоит идти.

Артур может оттолкнуть его, не подпустить, и в том его полное право. Дима обошелся с ним отвратительно, наехал ни за что. Сыпанул соли на самое больное. Однако если Артур все же его примет… хотя бы один раз. Пусть последняя попытка. Выслушает и поймет, а ведь он всегда слушал внимательно. Дима не сомневается; он идет к знакомому дому, и в сердце изнутри, на месте, где некогда лежала тяжелая остроугольная глыба, прорастает свободно, расправляет листочки и лепестки новый цветок. Живой и свежий. Новые возможности и новые шансы.

Если Артур хотя бы его выслушает…

Все будет в порядке. Это больно, печально, трудно, и на будущее никакого намека, и Дима вовсе не считает, что они смогут так просто отбросить произошедшее. Артур с наибольшей вероятностью отвергнет. Однако если Дима попробует, он будет хотя бы уверен, что сделал все возможное.

«Позволь мне остаться рядом». Ему не нужно большего, если большего не хочет Артур. Надо лишь поговорить, и все встанет на свои места. Обнадеженный Дима, окрыленный отчаянной решимостью на месте звенящей пустоты, тянет на себя дверь без домофона, взбегает по ступеням замызганного подъезда на третий этаж и сразу нажимает на звонок, не позволяя себе замедлиться и вновь все испортить.

Текут секунды, капая с края неисчерпаемой чаши, и наконец щелкает замок, прорезается щель — а за ней родное лицо, мгновенно узнаваемое по уставшему светло-зеленому взгляду.

— Привет, — на одном дыхании выговаривает Дима, — Артур, нам нужно поговорить.

========== (21) Сосна ==========

преданность.

Коридор погружен в тишину. Квартира словно сама затаила дыхание, следя за развитием событий и досадуя, что ничего не происходит; в сумеречных тонах без включенной лампы плохо видно детали, но снаружи еще день, на лестничную клетку из высоких оконец просачивается свет, и Дима может что-то разглядеть. Например, то, как взирает на него Артур — будто перед ним призрак из сна, а не человек из плоти и крови. Как забавно они местами поменялись, раньше ведь Дима его материальным не воспринимал. Если все циклично, то в этот раз Сансара промахнулась.

Волнение, качающее и пробирающее мелкой дрожью, заполняется, как трафарет, внезапной пылкой радостью: наконец-то Дима видит Артура, и эта встреча, при каких бы обстоятельствах ни была, делает его счастливее. Не так уж много нужно для довольства. И в то же время сверху вниз падает прозрачная преграда, обрушивается водопадом прошлое, встающее живой картинкой: подсобка, тихие вздохи сквозь сжатые губы, отблески в очках. Это колется шипами между людьми, не позволяя заговорить, не позволяя даже подумать. И в эту же преграду Дима бьет с размаху.

— Пожалуйста, — просит он сипло. Хочется сделать голос мягче, но не получается физически, а любая интонация если спугнет Артура — станет еще хуже. Дима произносит всего одно слово, но мужчина вздрагивает, опускает голову и покорно отступает, будто у него нет выбора. Выбор есть, знает ли он об этом? В его праве Диму выгнать. В конце концов, со стороны внешнего мира они не более чем старшеклассник, заявившийся даже не к своему учителю в гости без приглашения и после некого конфликта, и сам этот учитель. Они достаточно друг друга истерзали, чтобы больше друг на друга не смотреть. Но ведь все равно смотрят! Если сейчас не смогут — не смогут никогда!

Дима проходит следом за Артуром в главную комнату, на ходу стянув куртку и уличную обувь. Первым, что он замечает, становится отсутствие освещения; очертания помещения тают в серебристом сиянии из окон, проникающим через тонкие белые занавески. Они слегка покачивают: форточка открыта. Порог свежести перейден и смещен к холоду, в углах стынет полумрак. Здесь словно не живут, а лишь существуют какое-то время; предметы кажутся зыбкими, иллюзиями скользит светотень, все серое, хотя должно быть разноцветным. За окном валит снег. Когда метели закончатся и наступит весна, сюда заглянет солнце.