«Держи себя в руках», — талдычит юноша себе, но результата что-то не предвидится. Назло разуму чувства поднимаются на дыбы, роют землю, сверкают молниями. Дима — комок наэлектроризованных эмоций, сам едва ими не разбрасывается. Артур ведь только начал ему доверять, раскрывался с каждым днем все больше, не мешал себя узнавать — и вдруг захлопнулся с концами! Что, в конце концов, произошло?
В середине дня, когда обеденная перемена только начинается, Дима спускается на первый этаж. От холла идут в трех направлениях лестница, восточное крыло и западное — с одной стороны кабинеты заведующих и завучей, с другой столовая и гардероб. Дима уже собирается свернуть к толпе школьников, шествующих на долгожданный обед, как краем глаза цепляется за что-то знакомое, поворачивает голову.
Надо же, и тут Судьба решает с ним поиграть. Аккуратный бежевый костюм, ровная осанка — вид со спины, но узнаваемый слету. И говорит с какой-то молоденькой симпатичной учительницей — кажется, по музыке. Вряд ли ее чем-то привлечет Артур, но девицам лишь бы сердца завоевывать, и она накручивает на тонкий пальчик завитую прядку и мило хлопает ресницами, глядя снизу вверх на собеседника. Различимы лишь голоса — учительница воркует, тон Артура спокойный и доброжелательный. И от этой доброжелательности у Димы скулы сводит: не понимает, что ли, что нельзя так обходительно себя вести с другими! Она тут его кадрит, он-то что, не видит?!
Жарко. Дима тенью жреца Смерти вырастает между преподавателями, стреляя хмурым взором то по одной, то по второму, ошарашивая обоих своим внезапным появлением. Артур быстро удивление меняет на приветливость, улыбается краями губ — весь такой положительный. Он и ей так улыбался? Дима злится, хоть злость беспочвенна. Он что, ревнует? Ему лет сколько? Дурак какой-то. Но бесит страшно, остается только зубами скрипеть.
— Здравствуй, — произносит Макеев безоблачно. Вокруг все серо-белое, зеленью лишь отливают его глаза, это никак не спрячешь. — Что-то срочное, Дим?
— Нет, — вынужденно ворчит Дима, но не уходит, несмотря на заметный намек со стороны учительницы.
Она заправляет прядку за ухо, прижимает к пышной груди папку с распечатками; видимо, потерпев пару мгновений, решает, что какой-то взъерошенный парень-старшеклассник ей не помешает, а можно и его захватить. Мурлычет:
— Тогда я договорюсь с филармонией и сразу вам сообщу, Артур Андреевич. Приятно иметь с вами дело!
Удивительно, как густая черная аура, исходящая от недовольного Димы, ее не смущает. Да и мужчина не дергается, как ни в чем ни бывало соглашаясь.
— Благодарю душевно, — мягко добавляет он. — Я подойду к вам во вторник.
Любезность выше крыши, смотреть тошно. Дима не может тут ничего сделать: разговор вполне рабочий; а от желания вцепиться во что-нибудь аж зубы скрипят, того и гляди осыпятся.
— Волшебно, — улыбается вовсю учительница. — Вы гораздо приятнее, а то все эти слухи…
До нее не доходит, чем страшна оговорка, продолжает так же глазки строить жеманно, но Дима сразу настораживается. И до учителей сплетни добрались! Более того, эта тварь крашеная так запросто на них ссылается нимало не стесняясь, прямо Артуру в лицо — с его фальшивой улыбкой и бесконечным терпением, конечно, он не возразит, это же Артур, он все лучше вынесет, чем слово поперек скажет!
История повторяется, коль одному за себя не обидно, обидно второму, он единственный хоть что-то с этим сделает. Повторяя цикл, спотыкаясь о прежнее колесо, Дима реагирует решительно:
— Вспомнил, что дело срочное. Очень срочное. Артур Андреевич, скорее!
И, перехватывая мужчину за локоть, крайне уверенно Волков тянет его в сторону. Тот не успевает и возразить, только переходит на быстрый шаг, едва поспевая за подопечным, и рукав не вырывает, не пытается удрать — только взгляд у него растерянный. Дима практически закидывает его в подсобку, удачно вынырнувшую из стены — в ту самую, где они вместе курили, они теперь вместе вламываются. Артур отступает к окну, недовольно хмурясь, Дима прикрывает за ними дверь, спиной к ней, смотрит прямо в упор. Повсюду белый свет, от широкого окна льется без препятствий, и тут свежо, но не душно и не холодно.
— Опять грубишь, — говорит Артур ровно. Он прислоняется к подоконнику. Глухо добавляет: — Не надо защищать меня. Это бесполезно, да и тебе не в радость.
— С чего ты взял? — огрызается Дима. — Послушай, я вообще не понимаю, что у тебя в голове творится, но с чего ты решил, что тебя «не надо защищать»? Всегда ты так! Настолько плохого о себе мнения?
— Дима, перестань.
— Чтобы ты продолжил терпеть? Ага, щас. — Заведенную карусель на полном ходу остановить не получится: руки обломаешь. Дима сердится: — Ты постоянно лжешь. Эти слухи на самом деле тебя очень беспокоят, поникший весь, а в лицо врешь, что все в порядке!
Артур щурится, колется недовольством.
— Не впутывайся в это, — просит он негромко. Как будто вдоль спины вырастает новый хребет, сплошные ледяные копья, колючки — не прикоснешься без допуска, а допуска нет, и Артур только хочет, чтобы его оставили в покое. Ха, как жаль, что Дима так не сделает. Если из Артура занозу не вытащить, так и продолжит ходить с ней. Нож в заткнутой ране, мол, все в порядке, раз крови не видно — раны и нет. А Дима упрямый. Он берется за рукоять и тянет на себя.
— Я совсем тебя не понимаю, — с обманчивым спокойствием, с подрагиванием в тоне произносит юноша. — Думал, ты наконец-то воспринимаешь меня всерьез, в кои-то веки доверился. Столько рассказал о себе. А потом вдруг отрекся!
— На все есть свои причины, — напряженно отзывается Артур. — И я не отрекался.
— Неужели? И какие же там причины?
В паузе протягиваются паучьи сети, по нитям может побежать яд, а крылья скованы и залеплены.
— …Не стоит тебе быть рядом со мной.
— Почему? — Диме отчаянно хочется взять его за плечи, встряхнуть, заставить обратить внимание хоть на самого себя. Стоп-кран сорван, трещина вдоль всего существа, он не может больше молчать. — Знаю, я не самый лучший человек, но неужели я настолько тебе противен?
— Нет! — Так быстро, Артур аж голову вскидывает, мгновенная растерянность. — Я никогда не думал о тебе так…
— Ага, что ж тогда отворачиваешься? — Дима запускает руку в волосы, проводит по лбу и макушке, зарываясь пальцами. Все тянет внутри и снаружи, его почти лихорадит. Невыносимо. Юноша повторяет с горькой злостью: — Я совсем не понимаю тебя. О чем ты думаешь? Почему так делаешь? Снова даешь надежду, а на большее не позволяешь рассчитывать. Раскрывать других, но самому закрываться — так весело?!
Теперь злятся оба. Прохлада помещения щиплет полумраком.
— Не суди о том, чего не знаешь, — резко заявляет Артур. Уголки губ его подрагивают, брови супятся, и он пристально вглядывается в юношу, уже не пытаясь что-то в нем найти, но и не находя.
— Будто ты даешь узнать, — фыркает Дима. — Ты… раньше вообще не был на человека похож. Что плохого в том, чтобы быть собой? Относиться к себе хоть немного лучше, ты так себя ненавидишь?
— Замолчи. — Мужчина шипит, как кошка, выгнувшая спину. — Ты не был на моем месте и не можешь это изменить. Мы разные люди, Дим, и пути разные. Пожалуйста, не лезь в мои дела.
— Ты-то в мои лез. Вытащил из серого, еще и мать нашел — я не просил этого делать! С моим прошлым разбираешься, а со своим не хочешь?
Дима скалится, интонация крика, но голос по-прежнему не повышается — но Артур выглядит уязвленным, глаза широко раскрыты; бить по тормозам поздно.
— Что ты имеешь ввиду?
— Ты же никак его не отпустишь. Себя в упор не принимаешь! — Игнорируя слабое «прекрати» от вдруг побледневшего мужчины, Дима с болью выговаривает: — Легче себя игнорить, да? Все это время ты ни разу не сказал, чего сам желаешь. Вечно в чем-то сдерживался! Зачем? Можешь ненавидеть меня, окей, но хотя бы с собой будь честен! Чего. Ты. Хочешь?
Гром и молнии, хотя за стенами подсобки светло и пустынно.
