Игнорирование убивает. Мрачный аки небо грозовое, Волков после уроков началки заглядывает в их крыло. Мозаичный паркет под ногами, и повсюду уже пусто, за исцарапанными окнами мягко стелется по ветру-спирали свеженький снег. Дима застывает, реальность — стеклянный шар; распахнув окно, придерживая раму обеими руками, в бледно-серебристом свете уличного дня стоит Артур. Полы пиджака чуть треплются, взывая к метели, как и короткие светло-русые волосы, и по кромке очков крадется дымка. Мужчина, мало выделявшийся бы в толпе, но для Димы — самый особенный. До невозможного красивый на этом февральском ветру. От него невозможно глаз отвести.
— Артур, — зовет Дима негромко, но в одном имени столько страдания, сколько он еще не выказывал: случайно вырывается. И учитель, видя эту муку, смягчается, не пытается отвернуться, окно не закрывает. В коридоре скоро станет холодно, но кому какое дело? Снег в шаре сувенирном падает бесшумно. Голоса слышно очень ясно. — Что я сделал не так?
Нечитаемый взгляд теплеет лаской, не такой, с какой на детей смотрят, и Артур отвечает спокойно:
— Ты не виноват.
— А кто виноват? — Он уже не сдастся. — Люди? Они не важны. Все это не важно!
— Ты не понимаешь, о чем судишь, — качает головой учитель.
— Так объясни. — В серебре Дима кажется совсем черным. Он не злится, не срывается, но звон заполняет сознание, перемешиваясь с белоснежной тишиной, внешние звуки проглатываются вакуумом и теряют свою значимость. Волков напрямик спрашивает: — Почему ты ушел из тридцать восьмой?
Самую страшную тайну Артур ему уже доверил, а есть ли смысл скрывать последующее — сомнительно. И он тоже это понимает.
— Один среднеклассник пришел за советом. Признался, что девушки его не привлекают. Я сказал, что это тоже нормально — убеждал, что он не болен. Как-то об этом разговоре проведали, слухи разлетелись. Я не говорил о себе, но для общества ты — тот, кого ты защищаешь, и оправдываться бесполезно.
— Оболгали за то, что вступился за ученика, — сокращает Дима. Он не удивлен: предполагал подобное. Это же Артур, в чем-то его можно предугадать.
— Не совсем оболгали, — поводит плечом тот. Не похоже, чтобы он мерз, хотя за окнами далеко не июль. — Все-таки меня действительно привлекают мужчины.
— А я привлекаю?
«Черт». Внутренности проваливаются в открытый космос, обдумать вопрос Дима не успел — нахальная фраза сама слетает с языка и клеймом прожигает воздух. Вмиг вздымается пустота, и было бы хорошо свести все в шутку, но ответ интересует так сильно, что не остается сил забрать слова обратно. Без остановок. Не прекращая. Будь сильным, Волков. До последнего.
Артур мрачнеет, хмурится — не поймешь, из-за чего обеспокоен.
— Это не смешно, — замечает он.
— Думаешь, я шучу? — предположение кольнуло больнее, чем с виду заметно, и Дима подбирается, напрягает плечи. Интуицию слушать или слушать Макеева, который полностью истину так и не раскроет; если бы заранее знать, что правильно, но невозможно. Глаза в глаза, и просьба замолчать не успевает сорваться с губ Артура; Дима сбивается, смущается, скул касается горестный румянец, а непослушный голос при всей негромкости оглушает: — Это не шутки. Артур, я уже давно…
Его зрачки расширяются, ослабшие вмиг пальцы выпускают края рамы, он как будто сейчас пошатнется и упадет, на месте переставая дышать, не дослушав, не возразив — Дима обрывается на полуслове, потому что вдруг видит в стеклах очков приближение постороннего. Не оборачивается, он бы и так продолжил, но… но Артур быстро и громко выдает:
— Здравствуйте!
Словно Димы рядом нет.
— Здравствуйте, Артур Андреевич. Эм-м… — Голос за их спинами низкий и мужской, незнакомый, но на все это плевать. Дима сверлит пылающим взглядом Артура, не двигаясь, но тот всеми силами на него не смотрит, целиком обратившись к подошедшему. И тут бросает на Диму предупреждающий взгляд, юноша хмурит брови: ему мерещится или Артур намекает на эфемерное «Будь готов», переключаясь с прежнего напряжения на нечто иного рода. Дима медленно оглядывается.
На одном с ним уровне, но на достаточном расстоянии стоит мужчина средних лет, с широким лицом и расправленными под черной курткой плечами. У него светлые волосы ежиком, зеленые глаза и легкое выражение стеснения и решимости, будто он пришел по важной причине, но плохо представляет, как держаться. Димин архив в голове услужливо распахивает двери, узнавание приходит раньше оформленной догадки. Они всего раз виделись, но внешне мужчина похож на одну хорошую знакомую. Это отец Аленки. И новый муж Диминой матери.
— Что-то случилось? — любезно осведомляется Артур. Только что он держался в стороне, но стоило появиться тому, что на Диму могло печально повлиять, и он уже рядом, вновь обволакивает заботой и защитой. Разумеется, Липаев мог по школьному вопросу прийти, но встреча с сыном жены — вряд ли счастливая встреча для обоих. «Ты все еще бережешь меня, — кричит сломанная шарманка, игнорируя постороннее. — Тебе не все равно, что ж тогда так себя ведешь?!»
— Не то чтобы. — Взгляд Липаева цепляется за юношу и на нем остается. — Волков Дима…
— Это я, — мрачно кивает тот. Важный момент испортил и плевал на это! С другой стороны, если бы кто-то был в курсе всей сложности взаимоотношений учителя и старшеклассника, последний бы еще больше переживал. Пришедший протягивает ладонь:
— Николай. — После рукопожатия он добавляет: — Вика мне все рассказала. Потому и пришел.
Он такой же? Но Дима чувствует вовсе не гнев или недовольство; в измученном лице Липаева он замечает, что тот и впрямь пришел сам, не по просьбе жены, и сам же решение обдумывал. Возможно, Виктория держала все изначально в тайне, Николай недавно узнал. Ничего удивительного, что так истрепан, но тем страннее, что он пришел.
— Проблемы «Вики» меня не касаются, — бросает Дима без интереса; вопреки ожиданиям, он даже не видит со стороны Артура укор, хотя тот крепко задумывается.
— Я просто хочу поговорить с тобой, — просит Николай с подавляемой тоской, спокойно, словно протягивает руку зверю за решеткой. — Извините, что прервал.
— Мы как раз закончили, — любезно лжет Артур, смеряя Диму пристальным обеспокоенным взглядом. С проблемы недослетевшего признания он уже переключился на текущую проблему: не факт, что Дима захочет говорить с новым мужем своей матери. Но будто ему назло Волков расправляет сведенные болью плечи и кивает. Он совершенно не хочет трепаться за жизнь с чужим человеком, тем более на тему поступка Виктории, но, по крайней мере, этого хочет Артур.
«Я делаю это только из-за тебя», — одним выражением лица передает Дима, когда Николай, уже развернувшись, собирается направиться прочь из коридора. Артур улыбается уголками губ ободряюще и просто. Как бы никто ничего не пытался ему только что объяснить, никто не допытывался до его замкнутости. Что за человек, право слово.
— Пойдем на крыльцо, — предлагает Дима со вздохом. Кажется, его голос немного хрипит, и печет ребра, как после плохого коньяка: сейчас бы свернуться ничком и завыть или прокусить запястья до крови, чтобы ни звука не издать, но надо держаться. Все еще надо держаться. Артур, наверно, тоже так постоянно себе повторял, даже сейчас твердит.
По крайней мере, на крыльце не подслушают. Макеев не торопится с ними, а Николай и не предлагает. Что ж, лучше пусть они обсудят все с глазу на глаз, тем более беседа не обещает быть длинной. Диме решительно нечего обсуждать. С кем Виктория спит и кому второго ребенка рожала — не его дело. Она уже в прошлом.
Они молчат всю дорогу: Николай перехватывает угрюмость Димы, он сам измотанный и посеревший, хотя еще под Новый Год выглядел вполне нормально. Видимо, тогда здоровье его жены и ухудшилось. Жалости или сострадания Дима не испытывает, но вновь вспоминает Аленку — бедная девочка. Вот же не повезло.
— Куришь? — взрослому надо бы смотреть свысока, но Николай предлагает портсигар так, словно собирается вести беседу с ровесником. Он хотя бы всерьез Диму воспринимает, это радует: обойдутся без долгих доказательств, что Волков может о чем-то адекватно думать.
