Должно же оставаться в людях что-то хорошее. Отец не убил Диму, хотя его ненависть ясно намекала, что убить бы хотел. Мать вырастила Аленку славным, счастливым ребенком. Оправдания они не заслужили, но считать их абсолютным злом Дима все-таки не может; в его собственном детстве все было хорошо, пусть потом добро и кануло в Лету.

Все уже случилось, это не исправить. Благодаря тому, как с ним обошлись взрослые, Дима вырос именно таким. Ввязывался в драки, бунтовал и мешался, был бельмом на глазу школы — чуть не вылетел, был выручен проходившим мимо учителем второго класса. Если все не случайно, нет смысла прошлое и корить. Надо думать о будущем и дышать настоящим.

Все не случайно… Думал ли Артур так? Его семья обошлась с ним едва ли лучше, чем Волковы со своим сыном. Отвернуться от дитя только из-за греха другого взрослого? Свалить вину за пьянство и надругательство на невинного ребенка, который никогда бы не допустил подобного, будь он сильнее и опытнее? «Жертва обстоятельств», вот как однажды себя назвал Артур. Он ею и был. Его родне было проще закрыть глаза и забыть о существовании Артура, чем принимать его таким «испорченным» и «запятнанным». Проблемы не видно — значит, ее нет.

Из груди, заполняя собою клетку ребер и подавляя ритм сердца, поднимается жгучая ненависть силы, которой Дима еще не испытывал. Даже когда отец избивал его. Даже когда запирал и читал свои гнилые проповеди. Даже в первое время после аварии. Дима никогда никого не ненавидел так сильно, как уродов, столь жестоко обошедшихся с Артуром, и сам невольно боится силы этого чувства, настолько оно сокрушительное и обжигающее. Коль Артуру всем видом доказывали, что он ничего не стоит, разумеется, он вырос с этими словами как с единой истиной! Сколько же боли, горя и одиночества он испытал, сколько до сих пор испытывает! И все из-за мудака-дяди, поступившегосяся самой сутью человечности, из-за сволочей-родственников, не вставших на защиту, когда Артур так в ней нуждался! Из-за всего общества, ломающего хребет еще при взлете — как же себя Артур, должно быть, чувствовал, осознав свою ориентацию и связав с темной страницей прошлого, моментом, когда его детство закончилось!

Как же это отвратительно! Диму трясет. Он цепляется за край табурета с такой силой, что вот-вот под его ладонями треснет дерево. И больше всего бесит, что вернуться в прошлое и надавать по мордам этой вшивой родне, отрезать хуй дяде-пьянице и просто их всех в клочки порвать Дима не может, он же не волшебник, он просто парень без сверхсил. Что он вообще может сделать?!

«Любить его». Потому что Артура никогда не любили? Даже бывшая жена смотрела на него с воображаемым восторгом, не пытаясь разделить с ним его боль. Артур и на пушечный выстрел не подпустит к себе человека, чтобы не заляпать его, сам-то себя порченным считает, а другим отверженным говорит, чтобы они себя принимали. Какое двуличие, ха. И столько всего — за энергичностью, грациозностью, за ласковой улыбкой и подавленной усталостью в светлых глазах.

Сердце болит так сильно, что разгоняет боль по всему телу — пульсация пронизывает каждую молекулу, до краев заполняет Диму. Боль, принадлежащая не ему, но принятая добровольно и с охотой. Он не знал прежде, что любить — это больно, он и сам никого не любил раньше.

Прошлое перечеркнуто, настоящее расплывчато. Будущее не может дать опору под ногами, но планы на него могут менять настоящее. Если правильно жонглировать временами, можно многое сделать. Дима сидит, сжимая ладонями виски, довольно долго; он разгибает спину, мутным взглядом окидывает кухню. Шаги за коридором, и в помещении появляется силуэт серой моли — мачеха явилась. Она смотрит с брезгливым испугом на Диму, бочком придвигается к холодильнику. Дима впервые замечает, что чертами лица мачеха немного похожа на Викторию, первую жену его отца. Хах. Даже тут раздробленный рассудок еще попытался себя выручить.

— Как тебя зовут? — спрашивает он вслух, обращаясь к мачехе. Он раньше не особо фокусировался на ее имени и вообще на ней; блеклая женщина ничего не представляла толком из себя, всего лишь служа картонкой, которую отцу было удобно иметь под боком.

— …Виктория, — крайне осторожно, словно заходя в вольер со львом, отвечает мачеха.

— Х-ха, — вырывается смешок. Отцу, видимо, необходимо было зацепиться за что-то, что напоминало о прошлом. Он только в прошлом и живет, хотя на своих проповедях рассказывает о светлом будущем с Господом. Все сделал, лишь бы было сходство. Интересно, считает ли он, что так спасает сына, избивая его, чтобы тот перетерпел все страдания и вознесся к Господу чистым и невинным?

Дима — не его отец. Он способен двигаться дальше. И он сильнее. Если Артуру сейчас не до него, Дима смирится и подождет, пока слухи исчезнут, чтобы вернуться вновь, если так Артур будет чувствовать безопасность. Все в порядке. Хоть так, но все в порядке.

Дима наблюдает, как страшно нервничающая в одной комнате с грешником мачеха возится с плитой, что-то готовит, режет, жарит; перед глазами стоит спина Артура, когда тот хлопотал у плиты. Столько тревог на одного человека, столько непризнания. Если бы только они раньше познакомились, если бы между ними не была пропасть в восемнадцать лет, подпустил Артур бы к себе?

Мобильный телефон загорается экраном блокировки, Дима вводит сложную комбинацию цифр и открывает сообщения. Он не задумывается, печатая о том, что давно определил. «Я буду сдавать ЕГЭ по истории. В местный институт. Что скажете?»

И ответ, как всегда, приходит достаточно скоро: «Рад за тебя!»

Дима убирает телефон с осадком на душе: хотя буквы простые и понятные, интонации за ними в этот раз Дима не чувствует никакой. Как будто Артуру все равно. Его право. Юноша через опущенные веки наблюдает, как шастает по кухне мачеха, но уюта вокруг нет никакого. Семья — это всегда нечто большее, чем живущие вместе люди; наверно, потому сиротой себя считать легче.

Все-таки он попробует подождать, авось принесет плоды. На следующий день, придя в школу, Дима заглядывает в кабинет началки, но ничего нового не обнаруживает, а Артур ведет себя ничуть не радостнее. Он по-прежнему на Диму едва смотрит, хотя здоровается с безупречной вежливостью, даже улыбается. По крайней мере, полностью Диму не игнорирует.

«Вряд ли он по правде не хочет меня видеть», — убеждает себя Дима. Однако, подчиняясь, покидает кабинет и возвращается на собственные уроки. Отсиживается на них, мрачно взирая на расчерченную доску, и гадает, сколько еще истерик закатят одноклассники прежде чем сдадут экзамены. Он почему-то уверен, что немало.

Сдавать ЕГЭ отлично Дима как-то не собирался раньше. Его мало волновали перспективы, а выпускные экзамены относились к их числу. Теперь, определив цель, стоило всерьез задуматься: знаний у Димы было полно, а вот практики в решении тестов — хрен с бантиком. Ему надо нарабатывать, чтобы получить лучший результат, а на просто «хорошо» он себе планку не ставит — если что-то делать, то на максимум. В здешнем университете есть институт, ориентированный на историю и политологию, так что Диме место найдется, если баллы подойдут, а для того надо готовиться. Старшеклассник прикидывает в голове, с чего начинать, когда на перемене его, еще не успевшего собрать вещи, окликает преподавательница по истории.

— Дима, Дима Волков! — она даже ладонью помахивает, чтобы внимание привлечь. Ее, кстати, юноша никогда не игнорировал и не хамил. В отличие от многих учителей в этой школе, Марина Сергеевна относилась к своему предмету с любовью и уважением, интересовалась последними теориями и открытиями, у нее на уроках сидеть интересно. Возможно, потому что Дима один из немногих слушал ее целиком и полностью, она не относится к нему так же плохо, как остальные.

Дима приближается. Марина Сергеевна откидывает за спину длинную косу и постукивает пальцами по письменному столу, заваленному недорешенными тестами. Краем глаза Волков отмечает, что одноклассница ошиблась в самом простом вопросе. М-да.