Артур бросает красноречивый взгляд на площадку, где удивленные внезапным уходом вожака парни тычут друг друга идеями спросить, что за херь творится. Отвечая на незаданное, Дима поясняет:

— Они здорово отвлекают от того, чтобы думать.

— Думать не хочется? — заметно, что ладонь Артура, державшая сумку, сжимается сильнее, но его тон все такой же ровный. — О чем-то…

— Я думал о тебе.

Двор молчит, замолкает и Дима. Он взволнован, но встрече откровенно рад, не пытается на этот счет врать. Мужчина хотя бы не сбегает, стоит, и то ладно. Пусть выслушает.

— Не стоило, — тихо роняет Артур.

— Это еще почему? — Юноша слегка щурится: от окружающего контраста побаливает в затылке. — Знаешь ли, я часто о тебе думаю.

— Пропусти, пожалуйста, — глухо просит учитель. Шагать в соседний сугроб ему невыгодно: брюки промокнут; с другой стороны припаркованный автомобиль.

«Хочу коснуться его», — Дима сжимает челюсти до боли в висках, сглатывает и подавляет тяжкое желание. Его действия много бы объяснили, но Артур примет лишь слова, и то не точно. К черту Валька и прочих шакалов, ему не нужны ни они, ни их неколебимый черно-серый мир; Дима бы остался в нем, если бы хотел, но он не хочет.

— Мне жаль, — звенят в воздухе слова. Дима говорит это искренне, но тут же чует их неловкость. Не то, не то! Артур все дальше и дальше, хотя материально стоит так близко, что его можно задеть протянутой рукой. Подбородок под воротником куртки, прозрачная оправа очков. Дима проговаривает, не давая уйти в себя окончательно: — Он не имел права так поступать. Никто не имеет права так с тобой поступать.

— Театр пуст, — выдыхает Артур безвольное облачко. — Не беспокойся. Тебе не стоит заставлять себя…

— Заставляешь себя тут только ты. Послушай… — Дима придерживает его за плечо, не позволяя свернуть. — Чего ты добивался этим признанием? Я не идиот, знаю, не просто так же ты вдруг рассказал. Какой реакции ты ждал?

Артур молчит. Делает упорные шаги вперед, и Дима тоже шагает, лицом к мужчине и не отпуская. Тот двигается тараном, но не слишком быстро, словно идет по кольям, а не по покрытому тонкой зимней коркой тротуару.

— Я не скажу, что все в порядке, — продолжает Дима, — но…

Учитель резко останавливается. Сам кладет ладонь поверх ладони Димы — оба без перчаток, и контакт пробирает легкой судорогой: руки у обоих замерзли. Но если у Димы ладони все равно горячие, почти обжигающие, то у Артура даже пальцы выкованы изо льда.

— Спасибо, что выслушал, — спокойно и безо всяких эмоций произносит Артур. — Больше не надо.

«Остановись». «Замолчи». «Я не хочу об этом слышать». Каждую из фраз Дима отчетливо видит в более бережной форме: в слова простые и гладкие Артур облекает колючую суть. Противиться — это ломать зубья. Невольно движение прекращается, рука опускается автоматически. Артур огибает старшеклассника, напоследок бросая безликое «Прощай», как будто не ждал следующей встречи.

Дима не такой, он не так чувствует. Он хочет видеть и слышать Артура ежедневно, чтобы тот мог доверять и не выглядел таким подавленным. Чтобы он просто был счастлив. Артур заслуживает этого. Почему же тогда его отношение к себе настолько плохое?

Артур нигде не согрешил.

«Правда? — ехидно шепчет подсознание. — Полагаешь, ты знаешь о нем все? За эту уверенность он тебя и возненавидит теперь. Рад итогу, волчонок?»

Дима чувствует себя куклой на сцене, что забыла слова, а зал знает все заранее и потому его смешки особо ядовиты. Реальность вертится юлой по своей орбите, Дима не успевает найти в ней место себе. Артур смотрит мимо него и не принимает поддержку, вдруг нашлась мать, в стае смотрят с прищуром и озлобленно. Все прежнее, что Дима считал если не нормальным, то хотя бы привычным, летит в пропасть. Вышки гудят и рвут провода, соборы сгорают один за другим. Артур даже не попытался услышать, потому что изначально слышать не хотел.

Молнией проносится идея: неужели Артур услышал сплетни? Пересуды насчет его ориентации и все такое. Могло ли это сказаться? Можно ожидать от Артура, что он захочет оградить подопечного от подобных слухов, но все давно привыкли, что Дима таскается к началке. Им не о чем между собой языки сушить. С чего бы Артуру волноваться о таком?

Дима сам не разберет, как относится к своему предположению. Славно, конечно, что у слухов нет оснований: Дима для Артура — ученик, над которым он распростер заботливое крылышко. И все же он бы хотел быть кем-то большим. Чтобы им действительно было, что скрывать. Юноша слегка щелкает себя по лбу — не о том думает. Артур ясно дал понять, что признание всерьез слушать не будет, как и разговаривать на эту тему в принципе.

Может, Артуру самому будет легче, если Дима перестанет появляться. Меньше возможных проблем — меньше тревог. Правда, сложно представить, чтобы учителя смущали какие-то «возможные проблемы», он добровольно и без просьбы со стороны вступился за бандита-Волкова и в преподавание пошел наверняка не под давлением. Что в такой ситуации может сделать Дима? Кроме как не лезть.

Он сам определял направление своего пути, но за чужое не смел браться. Если Артур держится на расстоянии, ему это зачем-то нужно. В конце концов, он и правда старше, опытнее, осознает, что делает. «Наверно, мне надо подождать», — со вздохом решает для себя Дима. Это видится практически невыносимым: мало того, что придется терпеть печальную строгость в поведении человека, от которого желаешь совсем иного, так еще и не пытаться его тоску развеять. Артур тоже нуждается в поддержке. Но только что внятно показал, что не примет ее. В чем причина — тоже не объяснил. Должно быть, Дима для него и впрямь ничего не значит.

— Эт че, Макеев был? — Валек вытягивает шею, щурится, разглядывая скрывающийся за углом дома силуэт, когда Дима приближается. — Который еще это, ну, гомик?

— Во-первых, — чувствуя, что начинает закипать, Дима еле сдерживает рычание, — он прежде всего учитель, прояви уважение. Во-вторых, не думал, что ты настолько тупой, чтоб верить Лидиным байкам.

Маленького ума хватает Вальку, чтобы замяться. Большего вряд ли стоит от него ждать, и Дима отворачивается. Находиться в компании этих отбитых придурков он уже не может, всякие лимиты перевешивают. Прилив отвращения вызывает только ярую охоту уйти, которой Волков следует, ступая в направлении обратном тому, в котором скрылся Артур. Они опять расходятся, толком и не сойдясь. Если бы сейчас Дима завыл на скрытую за тучами луну, услышал ли бы его тот, до кого он пытается докричаться?

«Я никогда не стану относиться к тебе так же, как все другие, кого ты знал. Никогда не заставлю тебя считать свое тело незначимым или игнорировать свое состояние в угоду ответственности. Почему ты всегда слушал их, но не хочешь сейчас услышать меня?» Дима, кажется, ничего не понимает в людях, хотя хвалился, что отлично в них разбирается.

Валек пахнет пивом и тяжелыми гантелями, Рыжий — дряными сигаретами и затхлой квартирой, Санька — газировкой и автомобильной резиной. Артур пахнет сожалением, таким безграничным и терпким, что подавляющим все прочие следы. В отличие от заземленных одинаковых койотов, лис пахнет человечностью, чувством, и потому Дима так долго не мог его раскусить.

Отца в последнее время почти не бывает дома, что только на руку: еще и с ним Диме откровенно не хочется сейчас разбираться. На кухонке юноша усаживается на табурет, скрестив под ним ноги, оглядывается по сторонам. Тут все такое ветхое и упрямое, хотя не должно стареть априори — квартира в нормальном состоянии. Некогда дом превратился в безликое обиталище, где хозяева лишь ночуют или докапываются до сына-воспитанника-грушу-для-битья.

Отец не выкинул Диму из дому, оставил при себе, пытался и ему мозги промыть. Дима не оказался на улице (хоть сейчас и сложно понять, где было бы лучше). Более того, у него своя комната, а мачеха не орет на него, когда он берет часть их еды. Если у отца и остались какие-то еще моральные принципы, то Дима — их последний огрызок; бить можно, унижать можно, можно задалбывать своими молитвами и бесполезными проповедями, но в доме пусть живет, плевать. Волков смотрит на ряд кружек, выставленных сушиться на полотенце, на столовые приборы в специальной подставке, на холодильник: тут магнитами прикреплена от руки написанная заповедь.