Дома пусто и так же холодно, но юноша чувствует себя согретым, переполненным этой теплотой от ногтей до корней волос, так и лучится ею. Ему не нужна ни стая, ни алкоголь, ни сигареты, ни даже банальный секс; ему нужен единственный человек, который сумел вытащить эту потребность в теплоте наружу. Добил, доломал, а сам ладонь поверх ладони клал. Дима садится на кровать и оглядывается. Он думает, что пора бы чем-нибудь стены заклеить.

Дни снова тянутся, но в этот раз они длиннее всех прочих. Даже осенняя неделя каникул не была так утомительна, а эта пустая последовательность будней погружает в пучину уныния. От скуки хочется повеситься: как бы Дима ни убивал тоску, ощущение, будто всего недостаточно. Он шатается по районам, влезает-таки в несколько драк, отсиживается ночь в местном отделении полиции, читает и снова читает, понемногу берется за подготовку к экзаменам. Всего мало. Без наполненности школьных будней ему нечем заняться; детские голоса уже стали привычным дополнением, и без них слишком тихо; не видно энергичного силуэта в коричневом пиджаке, а без него вообще все напрасно.

Дима живет интервалами. Теми отрывками, что он ценит. Остальные часы тонут для него в сумерках, бессмысленные и бесцветные, так что он не сильно удивляется, что считает дни до начала учебы. Хотя бы можно будет чем-то себя развлечь, там и Артур будет. Писать ему нет причины, да и о чем говорить — Дима не знает. Хочется одновременно спросить о столь многом, что общая нить попросту теряется.

Спустя несколько дней после праздника телефон снова звонит, удается вдруг понять, кто пытается дотянуться, не глядя на экран. В этот раз, разве что, голос Артура звучит ниже обычного, всеми силами прячет волнение, но именно этим себя выдает.

— Привет. У меня есть к тебе один разговор… Не хочешь встретиться?

— Хочу, — моментальный ответ. — Где и когда?

Он увидит Артура до начала учебы.

— Как тебе удобно.

— Мне удобно всегда. — Дима вздыхает: вроде бы и настойчив, а все равно за вежливость держится. Манеры вросли в Артура, опутали диким лозами. — Приду, когда скажете.

— Тогда… Эм-м, помнишь кофейню, где мы были осенью? Часам к пяти можешь подойти завтра?

Дима соглашается. Перед взором стоят красные листья, разговоры впервые не об учебе, речи о принятии себя. Конечно, он помнит то заведение, доберется легко и не потерявшись. Уже завтра они снова увидятся. И причина не столь важна — Дима уже встречи ждет. Остаток дня едва ли ощущается.

Зимой парк выглядит совсем иначе. Да и сама кофейня к празднику преобразилась; еще не убранные украшения пестрят новогодними красками, на безупречно чистых стеклах расклеены узоры и снежинки из блестящей бумаги, под потолком — гроздья искусственной рябины, у дверей рождественский венок. В оформлении часто перебарщивают, но здесь всего в меру; гармоничная атмосфера маленького уютного местечка привлекает людей, и Дима не удивлен, что тут и в послеобеденное время есть посетители. Не так уж много, но и не пустынно.

— Добрый день, вы бронировали столик? — подлетает официантка. Наугад Дима называет свою фамилию, сотрудница кивает: — Да, Волков — это тот дальний. Добро пожаловать!

Значит, Артур забронировал на фамилию Димы. Знал, видимо, что юноша раньше придет, приятная предусмотрительность. Сам учитель еще не пришел: до встречи минут пятнадцать. Дима пока усаживается на то же место, где был в прошлый раз, вешает куртку на спинку стула, заказывает латте — Артур ведь его берет обычно. О чем же таком он хотел поговорить, что не дождался начала семестра, еще и так взволнован? Могло ли что-то произойти? Дима ломает голову, а сам смотрит в окно — и там узнает быстро шагающий силуэт. Скоро Артур появляется в самой кофейне, сразу замечает Диму и торопится к нему. Надо пожимать руки по эталону, встречая товарища, но Волков не хочет так принижать их отношения; они обмениваются устными приветствиями, и Артур садится.

— О, уже заказал? Спасибо. Как год начался?

— Обычно. Книга, которую в… ты подарил, нравится.

— Хех, тогда я рад. Как… отец?

— Неделю уже его не видел. — Говорить об этом выходит на изумление легко, хотя с любым другим было бы проще себе глотку перерезать, чем вообще эту тему поднять. — У него свои дела.

— Понятно… — Артур постукивает пальцами по столу, не натягивая на себя личину полного самоконтроля хотя бы сейчас, вне школьных коридоров. С расстояния его глаз не видно, и Дима довольствуется лишь лицом. Настроение поднимается по шкале уже от того, что он рядом — наивно; Макеев потягивает свой латте, затем ставит чашку и, серьезно и с легкой тревогой, произносит: — Я должен кое-что рассказать.

Дима кивает. Все к тому шло, так что он уже весь во внимании. Прекращая ходить вокруг да около, учитель признается напрямик:

— Я нашел твою мать.

— Что? — хехекает юноша. Смысл фразы доходит через секунду, он вздрагивает, повторяя уже растерянно: — Что?

— Я нашел твою мать, — терпеливо проговаривает Артур. — Виктория. Это точно она, можешь не сомневаться.

— Как…

Дима цепляется за стол, пустым взглядом упираясь в мужчину. Непонятно, что он чувствует — все нутро перекрыл шок, не позволяя прорваться ни эмоции, и сумбура так много, что нет совсем. Закупорились сосуды, перекрылись выдохи, Дима ничего не слышит, не видит и не чувствует. Его словно навзничь опрокинули, приложив головой; непослушным голосом, вдруг потерявшим всякую тональность, он покашливает и бросает: «Как?».

— Ты говорил о ней так, что я решил попробовать, — раздается со стороны. — Запросил данные о том разводе. Друзей и правда нет, но родители второклашек меня ценят, один юрист из них помог. Она была ближе, чем ты думаешь. Я успел переговорить, и она очень хочет тебя увидеть. Она в больнице, ей плохо…

— А мне, значит, хорошо? — Волков сам вздрагивает, когда эти слова звучат от него самого. Как будто и отвешивает, и принимает затрещину. Струны в груди протяжно гудят, от боли слепнет взор; под ураганами ломаются деревья, даже самые крепкие из них, вырываются они с корнем, теряют листву. Хаос обхватывает тысячами черных лап, впивается в когтями, рвет. Голос скачет: — Зачем? Зачем ты?..

— Дима… — Артур перехватывает его кисть, сжимает в своих ладонях, но от падения в пропасть в этот раз не спасет и его тепло. Юноша видит только его глаза, страдающий взгляд, прямо перед собой, с преодолением всех препятствий: боль Димы Артур целиком и до капли на себя желает взять, отказываясь понимать, что это невозможно. Дима пытается вырвать руку, но Артур сжимает пальцы крепче — силы в нем больше, чем внешне проявляется.

Трясет. Холодно. Жарко.

— Зачем ты это сделал?!

Для Димы мать стала призраком, неживой картинкой. Ее не надо было претворять в реальность, почему именно Артур, почему это решил сделать он?! Дима не настолько слаб, не настолько ничтожен, какого хрена Артур возится с ним, это слишком!

— Тебе это нужно, — с тихой уверенностью говорит мужчина.

— Да с чего ты взял?! — Диму колотит, словно по оголенным нервам пустили ток. — Не это, мне нужно не это! Что ты… О чем ты…

— Я лишь хочу облегчить твою боль, — еще тише, но не менее твердо отзывается Артур.

— Да не надо ее облегчать! Не так! Какого хуя ты решил без меня?..

Рывком Дима освобождает руку. Энергия резко покидает его, злость оставляет в звенящей глухоте. Все так мало стоит, а платить приходится много. Юноша встает из-за стола; Артур не двигается, но просит глухо:

— Встреться с ней. Она тяжело больна и хочет тебя увидеть.

— Ей плевать, хочу ли я, — отрешенный вздох.

— Прости. — Но вряд ли он ощущает вину, а выражение пытливое и печальное — в его масках впору запутаться. «Что из того, что ты делаешь, ты хочешь делать на самом деле?» — сказал бы Дима, но молчит. Надевает куртку и выходит. Кофейня, в которой ему однажды сказали, что он не неправильный, становится местом, где он неправильно поступает. Все как и предсказывал отец: отродья остаются отродьями. В реальности, в которой мать сбежала, бросив сына с психопатом, нет и шанса, чтобы она о том пожалела.