— Извини, разбудил? — проступает через безмолвие спальни тихий шероховатый голос. Он звучит глуше обычного: то ли потому что Дима не до конца проснулся, то ли потому что вчера пили. Не так много, но ощутимо после долгого перерыва.

Отвечать нет надобности. Волков приподнимает руку, потирая глаза. Он лежит на боку, укрытый одеялом аж до плеч, в той же позе, в какой засыпал — ничего необычного. Вернее, необычного бы не было, если б он находился в своей комнате или комнате кого-нибудь из пацанов. А это спальня Артура. Память ничуть не подводит, выводы получается сделать. Дима отрывает голову от подушки. Мужчина сидит рядом, успев сменить ночные штаны на обычные домашние. Он в той же футболке, но выглядит по-другому.

— Можешь спать дальше.

— Уже проснулся. — Юноша давится зевком. — Тоже встану.

— Хорошо, — не перечит Артур. Он забавно сонный: взъерошенный, короткие волосы торчком. Без очков еще и беззащитный; глаза полуприкрыты, потрескавшиеся губы сухие. Он умильно щурится, но не пытаясь разглядеть, а рассеянно, приходя в себя постепенно. Каждый выдох приближает к пробуждению. Дима садится в кровати, не оттягивая одеяло, и зарывается рукой в собственную шевелюру; голова не болит, тяжести не чувствуется. Он так выспался, словно неделю отдыхал от мирских забот, а не несколько часов, и так сокращенных беспокойной ночью. Не возникает и желания отдернуться, от Артура глаз не отвести. Все не так, как обычно. Дима не помнит, чтобы раньше позволял себе со спокойной душой отдохнуть рядом с кем-то.

Артур на него не смотрит. Дима сначала тормозит, затем с легким смешком, не успевая подумать, прежде чем сказать, дразнит:

— Вас что-то смущает?

— Вовсе нет, — серьезно отзывается Артур, в этот раз бросая короткий взгляд, как бы вместо него говорящий: «Не о том ты думаешь». — Это нормальная утренняя реакция. Организм у тебя молодой.

Он широким жестом раздвигает шторы. Свет снаружи и впрямь еще блеклый, неуверенно топчется на подоконнике: стоит ли беспокоить людей напоминанием о новом дне? Первое число января, первый день наступившего года, нужно врываться восторженно и ярко — но день робеет, кутается в снежную шаль и молчит. Светотень из мягкого пепла расчерчивается в жесткие границы; футболка Артура чуть спадает с плеча, и он машинально ее поправляет.

— Приходи на кухню, — предлагает он, подавляя зевок. Оставляет Диму одеваться, а сам покидает комнату. За тонкой стеной его шагов не слышно, зато спустя несколько минут и второй стук двери в ванную звучит поставленный закипать чайник. Дима шастает до ванной, умывается, поглядывая косо на себя в зеркало: такой выспавшийся и бодрый, Землю бы обогнул в два присеста. Сильно отличается от заспанного и помятого Артура. Кажется, он не из тех, кто легко встает по утрам. Еще одна мелочь из тех, что так ничтожны, но так важны. Дима залипает на две зубные щетки в специальном стакане, потом шлепает себя мокрой ладонью по щеке и тянется к полотенцу.

Когда он выходит в главную комнату, тут же сталкивается с все еще растерянным, но постепенно обретающим фокус взором Артура. Мужчина уже нацепил очки, но былую собранность и повседневную энергию они ему не вернули — такой же встопорщенный, как воробушек. Если взлетит, точно во что-нибудь врежется. Дима подавляет приступ поднявшегося со дна души тепла, но остатки его эхом отзываются в кончиках пальцев. Артур в таком образе — домашний и совсем не как учитель — выглядит весьма мило, другого слова и не подобрать. Желание обнять его разгорается с новой силой, и бороться Диме приходится уже не только со своими мыслями, в которых и так Артура слишком много, но еще и с телом. Вокруг сплошные предатели.

— Надеюсь, ты не против яичницы с беконом? — еще плохо проставляя интонации и неспособный придавать им энергичность, интересуется Артур. Он колдует над плитой, сердитая сковородка шипит на свое содержимое. Дима мотает головой, становясь рядом. С такого расстояния от мужчины исходит тепло, как будто он превратился в живую батарею. Видимо, мешает этому теплу распространяться строгий рабочий костюм, как барьер мага или латы на теле рыцаря. Не душно ли в нем, не тесно ли? Ведь так Артуру куда лучше. Сухие губы его размыкаются в неосознанной улыбке: — Надо же, обычно на раскачку полчаса уходит. А сегодня прямо сразу встал. Спасибо за вечер, стало быть; твое присутствие хорошо сказалось.

— Тебе спасибо, — отзывается Дима, напряженно разглядывая, как плавятся в масле полоски бекона. Он уже решил, как к Артуру относиться. И не развяжет себе больше руки. Да и стыд пробирает ознобом: словно нечестно вот так думать об Артуре в физическом плане, это будто преуменьшает духовный. Хотя он прежде всего в духовном и нужен.

Называть преподавателя на «ты» непривычно, но нравится — язык ласкает обращение, приятно согревает голосовые связки. Чайник шумит горделиво. Дима разливает по кружкам кипяток и бросает пакетики, пока Артур раскидывает по тарелкам восхитительно пахнущий завтрак. В молчании ровном и гладком они действуют слаженно, уточнения бесполезны. Уровень восприятия, что ли, новый?

Они усаживаются завтракать, и хозяин квартиры при этом хлопочет непоседливой курочкой — то осведомляется, нужен ли Диме кетчуп, то требуется ли нож. Это даже забавляет; не сдерживаясь, Волков задорно произносит:

— Редко у тебя гости, видимо?

Мужчина застывает, поглядывая на него из-под полуопущенных ресниц.

— Ты первый, — признается он легко.

— …в смысле?

— Я никого раньше не звал. Еще с тех пор, как Маша уехала. Это… — Он морщит лоб, хмурит ломкие брови. — Лет десять точно прошло.

— А как же друзья? — осторожно спрашивает Дима, цепляясь за вилку как за трос. — Коллеги?

Артур равнодушно пожимает плечами:

— Я ни с кем не общаюсь особо. Тем более настолько близко, чтобы к себе водить. — Точно считывая мысли, он добавляет: — Кроме Маши ни с кем и не жил. Все не так просто. — Его глаза, наконец-то не прячущие выражение за заслонами, яркие и выразительные. Куда выразительнее, чем он позволяет себе быть в обстановке школы. — Длительные отношения для человека вроде меня… не так свободно.

Он ни с кем не жил, значит, именно как с партнером. Дима остается доволен — зато ревность беспричинна и может не бунтовать внутри. Разумеется, Артур никому не принадлежит, но было бы неприятно все равно. Когда мужчина уже поднимается на ноги, наклоняется, собираясь взять тарелки, Дима коротко произносит:

— Ты мне нравишься.

Внимательный взгляд из-за очков. Он принимает заявление серьезно, не сомневаясь в Диме и не пытаясь свести все в шутку, и такое обращение — высшая мера похвалы.

— Больше не говори об этом, — безо всякой интонации просит Артур.

Нервы дергаются где-то в коленях.

— Ладно.

Как будто ничего и не случалось, мужчина собирает посуду и складывает в раковину. В его фигуре нет ни намека на напряжение, пластика не натягивается в угловатость. Услышал, но не принял, так это называется? И вроде внешне все обычно, Дима сердцем чувствует — что-то не так; причину понять разве что не может, а ведь это главное. «Он наверняка думает, что со мной теперь делать», — в замешательстве осознает юноша. Он не в самое лучшее положение учителя поставил. Вот придурок, знал же, а все равно не сумел не попробовать! Вновь возникает желание сбежать тупой башкой в стену.

«Попытка не пытка? Нет, еще какая».

— Спасибо за все. — Дима ловит его за запястье и заглядывает прямо в глаза, одним желанием невинным и открытым, и потому, возможно, Артур и не вырывается. В три слова вкладывается все, и уже это Артур не может отрезать, как хвост у ящерки, не может отрицать. «Хотя бы благодарность ты прими» — и он принимает.

— Не за что. — Губ касается улыбка. — Ты всегда можешь ко мне прийти.

— Я знаю.

Первое утро нового года заканчивается, когда Дима одевается, провожаемый до порога. Он прижимает к груди книгу, оглядывается на мужчину и крепко пожимает ему руку — это последнее, самое доступное прикосновение, какое он может позволить сейчас. Улегшаяся буря в груди отзывается пеплом, осыпается между ребрами невидимо и безостановочно. Дима весь рассыпается, незаметно подметая волчьим хвостом дорожку праха за собой. Артур это не примет — и демонстрирует это честно. Значит, нет смысла и его донимать.