Кажется, путь до класса началки стал знакомым до ужаса. Столько раз уже здесь проходил, что в мелочах отложилось в памяти; Дима лавирует высоким темным силуэтом среди местных гномиков, заглядывает в знакомый класс — и сразу лицом к лицу сталкивается с выходящим оттуда человеком. Ойканье, из рук валится папка — Дима сразу перехватывает, не давая бумагам упасть; при этом колющая боль охватывает от плеча до таза, и приходится подавлять приступ. Лбом человек чуть не въезжает ему в лицо, отстраняется с неловким вздохом.
— Дежавю, однако, — посмеивается Артур, отступая, принимая папку из рук подопечного.
— Вы не пострадали? — на всякий случай интересуется Дима, приглядываясь, но взбухших шишек не обнаруживает.
— Нет, а ты? — Учитель улыбается, но что-то не так. На секунду он и впрямь был рад Диме, всей душой, а теперь вдруг укрылся прозрачной неразрываемой пленкой и смотрит через нее, как через ограду.
— Нормально. — Мелькнувшее чувство может оказаться наваждением, и нечего тут пустяками маяться. Дима трясет головой, смешливо замечает: — Засмотрелся на отражение своей новой стрижки в окне.
— И правда, так мастерски сделана, что сложно оторваться, — с убийственно серьезным видом подтверждает Артур, в его лице плещется смех. — Раз ты сегодня такой красивый, можешь помочь с организацией сценки для утренника. Новый год не за горами, пора что-то придумывать. Хочешь быть главной звездой?
— Главную звезду мы на елочке повесим, желательно старосту моего класса, — закатывает глаза юноша. — С тех пор, как я начал ходить на уроки, она стала считать, что может мною помыкать.
Они проходят в сам кабинет; ребятишки уже рассаживаются по местам, возясь с цветастыми канцелярскими принадлежностями и споря на темы игр.
— Может, это ты не отказываешься? — хмыкает Артур. — Давно заметно было, ты не оставляешь просто так то, в чем можешь помочь.
— Да неужели? — сам за собой Дима подобной черты не замечал. — Вы обо мне лучшего мнения, чем я есть.
— Компенсирую, — неясно чему отзывается учитель. — Впрочем, для примера: тебя никто не заставлял сюда приходить. Репутация как у проблемного старшеклассника, который хамит преподавателям и устраивает всякие неприятности, а сам не стал отлынивать.
— Потому что в принудительном порядке.
— Добровольно-принудительном. И разве я заставляю тебя сейчас приходить? — Блеклая улыбка слегка касается его губ, точно птица самым кончиком крыла. — Ты ответственный, на тебя можно положиться. Вот люди и чувствуют.
Дима неровно пожимает плечами. Хотя Артур вроде как говорит ему хорошую вещь, создается ощущение, будто Димы оно не касается. Возможно, просто сказывается ноющая боль, тягучей смолой заволакивающая сознание. На уроках сидеть бесполезно, а для возни с ребятами он слишком мягко двигается. Как бы теперь не спалиться. Артур-то безоблачно выглядит, а присматривается всегда цепко, иначе бы не говорил столько. Ловит сачком бабочек, в сравнении с ними Дима сейчас — темный, заметный мотылек.
— Сейчас многие болеют, — продолжает учитель буднично. — Если так продолжится, к Новому году посадят на карантин. Тебе тоже стоит поберечься…
— Я с вами одним воздухом дышал, но не заболел ведь, — возражает Дима. При этом Артур странно дергается, но сразу поворачивается к дверям: приходит преподаватель из соседнего кабинета, заносит какую-то бумажку. Старшеклассник покорно дожидается, пока Артур вернется, и добавляет: — Приходить все равно буду.
— Такой повод отдохнуть от того, чтобы меня с ребятами видеть, ты что, — улыбается тот.
— А если я хочу вас видеть? — Застывает пауза. Разбивая ее стеклянную фигурку, Дима заканчивает: — И ребят. С детьми я лажу. А, сладости…
В круглосуточном он и правда отыскал большую упаковку конфет. Доверительно протягивает Артуру, чтобы тот проверил, и вместе они быстро раскладывают каждому второклашке на парту; до звонка остается всего пара минут. Наклоняться тяжело, но Дима только один раз фырчит — когда роняет конфету и приходится присесть. Пресс сводит, но разогнуться надо хотя бы для вида — Артур щурится позади, задумчивый взгляд скользит по спрятанной за рубашкой спине.
— Ты раньше не так сильно сутулился, — роняет он нейтрально.
Дима слегка горбится обычно — привычка. Так они с Артуром (человеком с идеальной осанкой) кажутся примерно одного роста. Однако сейчас его выдает куда большее напряжение в плечах, чем он в нормальном состоянии выказывает, и это удивительным образом замечает учитель, будто делать ему нечего, кроме как спину подопечного рассматривать. Это еще умудриться надо различить! Дима дергается, быстро вставая; от резкого движения в глазах вспыхивают снопы искр, но он даже не ойкает.
— Бывает, — невпопад отзывается он и скорее разворачивается, чтобы меньше было понятно. — Я на уроке нужен?
Артур не отвечает; блики играют на краях очечных стекол.
— Приходи на следующей перемене, — предлагает он совершенно равнодушно. Это как раз заставляет насторожиться, но видимого подвоха нигде нет.
На следующей так на следующей. Прогоняют его таки на собственный английский, и Дима топает различать прошедшее и настоящее, попутно пытаясь припомнить, делал ли домашнее задание и было ли оно вообще. Староста и впрямь наезжает с предложением организовать чаепитие или выезд на турбазу к праздникам, но Диме не особо интересно; раньше он бы поехал выпить, но к алкоголю давно не тянет, да и до этого зависимости не было. Привкус спирта кое-как скрашивал будни иногда, но в последнее время он и курит реже. Чудно. Благополучно получается отбиться от инициативной девушки, отговариваясь участием в делах «братьев меньших», второклассников, и обиженная староста идет выискивать другую жертву-организатора.
Дима кладет на лицо раскрытый учебник, запрокидывает голову и размышляет, почему Артур ляпнул про отдых от него. Считает, что от него можно устать? Если бы можно было, Волков бы наблюдал за ним двадцать четыре на семь триста шестьдесят пять дней в году. За ним вообще интересно наблюдать. Он, наверно, поэтому еще с начала осени оторваться никак не мог.
На перемене, как и положено, он возвращается к началке, но с удивлением не обнаруживает привычной малышни. Зато Артур с тем же безразличным видом, излучающим пассивную агрессию, перехватывает его за локоть, заталкивает в кабинет и прикрывает за собой дверь. Дима в смешанных чувствах отступает к столу, когда учитель рывком приближается.
— Сними рубашку, — на полном серьезе заявляет он.
— …че?
Светлые брови выгибаются.
— Мне ее с тебя снять или сам справишься? — Тон у Артура все такой же спокойный, но в нем прорезается камень за слоем мягкой травы. Дима оценивающе хмурится, но решает не перечить. И так ясно, что его с поличным схватили, а любые отговорки только больше вызовут подозрений. Недовольный юноша тянется к воротнику и начинает по пуговице расстегивать.
— Зачем? — ворчит он. На мгновение приходит в голову мысль пошутить про скрытые намерения, но Волков поспешно ее прогоняет: это точно заденет, а ранить Артура он не желает.
— Надо, — отрезает тот. Видимо, неторопливость Димы не подходит ситуации, и он присоединяется, быстро (почти что умело) расстегивает остальные пуговицы. Ткань спускается с плеч, нашивка покалывает кожу на груди — в кабинете тепло, но не душно. Дима с вызовом смотрит на Артура; тот закрывает глаза мучительно, затем открывает и смотрит. Без эмоций.
Перед ним разворачивается зрелище не самое приятное. Тело у Димы подтянутое и вполне себе крепкое, и, может, даже приятно было бы на него смотреть — не порти его подкожный узор из расплывающихся пятен. Синяки покрывают грудь, спускаясь от правой ключицы до ребер с левой стороны, живот похож на отбитую тренировочную подставку — размывается нездоровым оттенком. Ничего удивительного, что Артур страшно бледнеет, как будто это его избили, а не Диму, а его руки, еще держащие края рубашки, трясутся и сжимают ткань с неосознанной силой. Томительные секунды мужчина старается совладать с собой, и Дима отводит взгляд — все равно не может перестать смотреть, реакция важна настолько, что забываются окружающие обстоятельства.
