— Это полезно! — сообщает он, не принимая возражений. Вздыхает: — Может, хоть сейчас не будете работать?

— Алена Владимировна с ними не справляется, — вздыхает учитель. — Нужно возвращаться.

— Они будут спокойнее. Я обещал принести сладости, если они будут хорошо себя вести.

— Ха-ха, вот это сделка!

Артур мирно улыбается. Дима щадяще, чтобы окончательным садистом себя не выставить, добавляет в его кружку немного сахара, разводя убойную горькость. Со вчерашнего дня квартира ничуть не изменилась, но стало немного убраннее; сил у Артура теперь достаточно, чтобы жить, и выглядит он явно здоровее — лихорадочный румянец спал, глаза блестят сухо, но уже ясно, даже интонации стали бойче. Если что и изменилось, так это спектр эмоций; подавлять их перестал, что ли. Мелочь, а приятно. О произошедшем намедни Артур речь не заводит, а Дима тактично не напоминает, и между ними воцаряется робкая гармония.

— Хм… — Старшеклассник садится на противоположный край дивана, чтобы лицом к лицу разговаривать, и Артур сразу опускает ноги. — Так уже получше.

— Ты о температуре? — Артур щупает свой лоб и остается удовлетворен. — Спала. Твоими стараниями.

— Нет, я об этом, — юноша кончиками пальцев растягивает свои губы, имитируя улыбку. — Знаете, у вас хороший смех.

— Смех? — Мужчина подвисает, осмысливая. Диме почти весело так его дразнить, созерцая все новые и новые выражения. — Это когда?..

— Снежки.

— А. Хм, понятно. Расчувствовался, с кем не бывает.

— С вами, — моментально откликается Дима. Цокает языком: неловко вышло; еще и по скулам Артура Андреевича пробегает румянец смущения. Добивать так полностью, и Дима добавляет: — Так у вас все же есть эмоции.

— А у кого их нет? — вскидывает тонкие брови мужчина. — Я так отстраненно выгляжу?

— Ну, вообще-то, да.

— Ясно. Значит, правильно все делаю. — Не глядя на старшеклассника, старательно отводя глаза, Макеев сосредотачивается на раскрытой тетради в руке, хотя заметно не может вникнуть в ее содержание. Он внезапно кажется таким близким, что Дима едва подавляет в себе желание коснуться. Проверить, стал ли он теплее, раз оказался человечнее.

— Неправильно, — отрицает парень вслух. — Вы закрываетесь ото всех, а еще мне втирали про дружбу. Какая дружба, если вы двадцать четыре на семь с этой маской? Бесит.

— Э?.. Так тебя это раздражало? — учитель моргает, ошарашенный. — Я… недостаточно эмоциональный?

— Не ждите, что вам будут доверять, если сами не доверяете, — ворчит Дима. Он чувствует себя мамашей непутевого дитя, которое только-только узнает принципы общения с людьми.

— Извини, — у него неожиданно искреннее сожаление, веет грустью, терпкой и привычной. — Ты просишь многого.

— Вы просите, чтобы я вам жизнь свою выкладывал, а сами молчите, — фыркает Дима. — Это-то «многое»? Ну уж нет. Теперь на каждое мое откровение отвечаете своим. И хватит прятать свои эмоции! Я хочу понять вас, а не эти зажимки!

— Понять меня?..

Артур Андреевич смотрит на него томительно долго, пристально, пытаясь разглядеть в нем что-то гораздо глубже, чем лежит на поверхности. Кивает словно в пустоту, и выражение его лица смягчается — мягкость, свойственная обычному живому человеку, смотрящему на кого-то, кто вызывает в нем симпатию. Дима улыбается в ответ, и это вызывает странный всплеск в глазах мужчины.

— Сейчас уже гораздо приятнее, — добавляет Дима, чтобы хоть как-то сгладить острую тему. Он отбрасывает с плеча мешающие отросшие пряди, ловит на них взгляд Артура и неожиданно для самого себя спрашивает: — Вы можете меня подстричь?

— Я? — сбой системы. — В парикмахерскую не хочешь?

— Вы, — с нажимом уточняет Дима. Не кто-то другой.

Артур колеблется, а затем, махнув рукой на мелочи, просто отвечает:

— Могу попробовать. Но сомнительно, что итог тебя устроит.

— Не так важно. Просто чтоб не мешались.

Учитель кивает и, поразмыслив, поднимается. Походка его не такая упругая и плавная, как обычно, но более-менее ровная, без шатаний, и он скрывается во второй комнате — спальня, видимо — оттуда возвращается с простыней и уже из прихожей приносит ножницы и расческу.

— Можешь помыть голову, — предлагает он. — Шампунь, правда, у меня обычный…

— Сойдет, — быстро соглашается Дима, пока тот не передумал. Он почти подскакивает, проходит в ванную, минуя Артура, споткнувшись об его задумчивый взгляд.

Дверь в ванную приоткрыта. Комната маленькая, но предельно чистая. Стопочка полотенец на специальной подставке, исцарапанная, но намытая, в уголке — гель для душа, шампунь, мыло. Раковина с зеркалом, и Дима замедляется, заглядывая в отражение. Вихры лезут в глаза, обрамляют лицо. Сильно ли изменит прическа? Практически всегда ему было плевать на свою внешность, да и сейчас не важно, как он смотрится — а все-таки немного волнительно. Должно быть, потому что стричь собирается Артур.

Шампунь он внимательно нюхает. От Артура им никогда не пахло — нейтральный вполне. Интересно, если стоять ближе, почувствуешь? Теперь и от Димы так же будет пахнуть какое-то время. Забавно, что у разных людей будет схожий запах.

Дима вытирается полотенцем, специально для него отложенным, и возвращается в комнату. Вполне себе живой Артур чихает в платок.

— Надеюсь, будет ровно, — оптимистично говорит мужчина. Дразняще добавляет: — Я раньше не практиковался, не боишься увидеть потом результат?

— Не боюсь, — хмыкает Дима. Он устраивается на ковре спиной к дивану, скрещивает ноги и выпрямляет спину. — Можете хоть налысо.

— Нет, — эхом отзывается мужчина. Чувствуется, как он слегка прикасается к голове: кончиками пальцев перебирает верхние пряди, поглаживает, взвешивает. — У тебя хорошие волосы, жалко их состригать совсем.

— Они обычные, просто я знаю, что такое «мыть голову», — фыркает от смеха Дима. Он устраивается удобнее и прикрывает глаза. Невесомые прикосновения исчезают, на плечи ложится простыня. Артур поправляет ее на плечах, костяшками пальцев задевает затылок, проводит ниже. Снова убирает руки. — Доверяюсь вам, мастер.

— Премного польщен вашим доверием, — с изысканной чопорностью отвечает Артур и щелкает ножницами на пробу.

Дима никогда бы не расслабился в присутствии другого человека. От сбрендившего отца можно было ждать чего угодно, да и у кучи приятелей Дима дергался от каждого невнятного шевеления. Он спал чутко, реагируя на малейший звук, и не позволял просто так прикасаться к себе, несколько расширяя возможности только для девушек — они все же более тактильные существа. Даже им не разрешал висеть дольше отведенных секунд. Повернуться же спиной к человеку с ножницами — вообще немыслимо!

Если так подумать, особой причины огрызаться на всех подряд у Димы нет. Раньше в нем без устали полыхала злость — продукт ненависти к отцу, постоянным наказаниям — и он без оглядки впутывался во все, чтобы пар выпустить. Дрался с чужими и своими, ругался, рычал. Может, и стая была ему нужна, чтобы было на кого срываться. Они привыкли, а Дима горел и мог гореть дальше. Жизнь без пламени не была ему знакома, он давно ее забыл.

А сейчас в нем ничего не полыхает. Нет ни ярого желания кусать людей за протягиваемые руки, ни язвить и скалить зубы. Как будто за столь короткий срок пожар внутри превратился в тлеющее жжение. Не угас, но стал заметно меньше. Ничего себе влияние…

Артур берет по прядке и обрезает. Аккуратно, понемногу, как профессионал, но сам колеблется и не торопится. Времени у них навалом, а сделать что-то достойное хочется. Дима опускает плечи, но не дремлет. Обостряются все чувства взамен зрения, и он воспринимает каждый контакт, каждую минутную близость, когда Артур отстригает новую прядь.

— Если вы гей, то почему были женаты? — вопрос образуется сам собой.

Ножницы щелкают в стороне от волоса.

— Ты… весьма прямолинейный.

— Это плохо? — Сбивать с толку мужчину не хотелось, но стыда Дима также не чувствует, только интерес.