— Вам и так дышать трудно, нефиг осложнять, — замечает Дима. — Ниче, я не заболею. Значит, так, когда подскочила?

— Утром. Я хотел пойти… — Артур поводит плечом, мол, и так понятно. — Прости за неудобства. И тут не убрано.

Речь его замедленная и лишена привычных интонаций.

— Все в порядке, — Дима старается говорить мягко, как с ребенком. И в то же время совсем не ребенка видит перед собой. Он поднимается: — Я принес кучу всего. Дайте угадаю, у вас нет лекарств? Так и думал. Надеюсь, вы не против, что я у вас похозяйничаю, но вообще-то мне все равно, даже если против.

И направляется к столешнице. Вопреки словам Артура, здесь довольно чисто, поверхности намыты, старая плита работает исправно. В электрический чайник с прозрачными стенками Дима набирает воду, ставит кипятиться. Проверяет содержимое ящиков — из лекарств разве что упаковка пластырей и леденцы от кашля. В холодильнике мышь повеситься может, зато в шкафу находится крупа. Кулинар из Димы никакой, но кашу и он сварить может.

— Вы ели что-нибудь? — прикрикивает он через плечо. Слышится негромкий отрицательный ответ, и юноша бурчит: — Ну разумеется, о других печься будем, о себе — нисколько…

Он разбавляет кипяток холодной водой, пробует: вода теплая. Приносит стакан Артуру, торжественно вручает вместе с круглой белой таблеткой, говорит выпить — экстренное жаропонижающее. Возвращается к плите, соображает, как тут газ зажигается, ставит кастрюлю с водой. Все это время Артур молчит, покорный, как овечка. Таблетку запивает; Дима оглядывается на него периодически, но теряет мгновение, в которое мужчина заваливается назад. Обеспокоенный юноша приближается, наклоняется…

Артур смотрит на него из-под полуопущенных век. Губы приоткрыты, тело обмякло, борясь с вирусом. Жар, исходящий от каждой мышцы, почти ощутим с такого расстояния. Дима застывает, разрываемый безымянными стремлениями, каждому из которых он не ищет осознания. Наконец, опускает руку. Проводит вдоль предплечья, к плечу, к шее. Горло совсем открыто, как у поддающихся волков. Но это не волк, это лис, от него чего угодно можно ждать. Дима ничего ждать от него не должен. И все же — он поднимает ладонь дальше, по шее, по щеке. Артур смотрит, прерывистое дыхание тает на кончиках губ, сглатывает. «Да он же в бреду», — вздрагивает Дима и сам пошатывается от собственной мысленной пощечины; отдергивает руку, как от огня, распрямляется и суматошно ищет что-то, чем можно укрыть — взгляд его скачет, не фокусируясь. Стук в груди слышен, должно быть, по всей комнате.

«Идиот. Придурок. Бездушная скотина».

Дима, снова упоминая, не кулинар, однако рис он сварить вполне в состоянии, как бы на себя не злился. Накладывает в тарелку, роется в поисках хоть чего-нибудь — увы, продуктами квартирка не пестрит. Возвращаясь к мужчине, Дима ставит на столик тарелку и негромко произносит:

— Съешьте. Я скоро вернусь.

Он забирает с тумбочки в прихожей дополнительные ключи.

На улице начинается снег; на насыпанном ковре Дима оставляет первые следы, находит ближайший продуктовый и отстаивает в очереди с кучей набранных продуктов. Снова все летит в многострадальный рюкзак, а карта в пальцах чуть не ломается, так сильно он ее сжимает; горящая внутри злость не может никак найти выход. Дима ругает себя последними словами, хотя сам толком не понимает, в чем именно провинился. Режет ощущение, что он что-то сделал неправильно. Так, как делать нельзя. Но он ведь даже никак не поступил — он только подумал, возможно, немного представил… так, как нельзя. «Придурок», — повторяет себе Дима, растерянный и сердитый на себя. Как будто он как-то подставил Артура. Еще и в ситуации, в которой его нельзя подставлять.

Дом Макеева такой пустой и тихий. Нет телевизора, из техники — только бытовая и ноутбук, подключенный здесь же, на кофейном столике, используемом не по назначению. Как он тут живет? Или только ночует? Помнится, в воскресенье он отсыпался, значит, и дел особых не было. Отношений у Артура нет, а что насчет друзей или родни — Дима не знает. И все же теперь кое-что понимает лучше: квартира пуста, и означает это только одно. Должно быть, Артур очень одинок. И о помощи он не привык просить, потому не позвонил Диме, вообще вряд ли кто-либо еще в курсе, как ему плохо. Терпел с температурой до последнего, связался со школой — и решил отлежаться. В аптеку в таком состоянии не выбраться, готовить трудно. Так бы и лежал один в пустой комнате, обложенный жаром, как ватой, и с болящей головой.

Когда Дима возвращается, Артур уже сидит. Видимо, жаропонижающее подействовало, потому что он уже не такой мутный, даже реагировать начинает — поднимает голову, когда Дима входит на кухню, доставая из рюкзака продукты. Наблюдает расплывчатым зрением, щурится. Он кажется беззащитным без очков, почти уязвимым. Каша наполовину съедена. Кофта лежит рядом. Артур остается в футболке.

— Спасибо тебе большое, — говорит он сипловато, но вполне по-человечески. — Не хотел напрягать. Напиши где-нибудь сумму, я выплачу.

— Вы меня мороженым кормили, — отзывается Дима в приливе внезапной радости. Мужчина выглядит получше, живее, значит, главная опасность миновала. — Считайте, возместили.

— Цены сильно разнятся. — Артур старается разглядеть, что наполняет его холодильник, но с места не встает. — Бог мой, что ты?..

— Еда, что еще? У вас вообще ничего нет, и как так живете, — фыркает юноша. — Тут овощи, мясо и молоко. Мясо вам сейчас не надо, потом разморозите, как поправитесь. Суп я варить умею.

— Не надо…

— Надо. Я вашего мнения не спрашивал. Сидите себе спокойно и не бузите. — Дима подходит к нему, присаживается снова на корточки. Протягивает руку и кладет ладонь на лоб, бережно, не давя; у Артура дергается уголок рта, губы пересохшие и потресканные. — Вроде меньше. Те в рыжей упаковке пьются курсом, капли в нос постоянно. Вы что, впервые болеете?

— Редко, — вздыхает мужчина. — Организм крепкий. Сам удивился, что подкосило.

Дима закусывает нижнюю губу.

— …это я виноват. Простите.

Артур заглядывает ему в глаза — прямо и честно. Блеклые спаленные зрачки его подрагивают, протягиваемые пальцы — тоже. Он слегка поглаживает юношу по виску, на секунду зарывшись в длинные пряди. Слабо улыбается:

— Все в порядке. Мне жаль, что тебе столько возиться…

— Я сам так решил. — Дима поводит головой вперед, ближе, чтобы ладонь мужчины легла на висок до самого запястья, и чуть трется, как кот. Вздрагивает, отпрянув, и распрямляется. Опять сбегает. — Не волнуйтесь и просто положитесь на меня. Вам что-нибудь принести?

Артур молчит, на его лице печать сомнения. Он порывается помочь, но Дима твердо возвращает его на диван, накидывает сверху кофту и приказывает успокоиться и не двигаться. Пусть отдохнет, а Волкову не сложно — и он, склонившись над мусорным пакетом, строгает овощи, ставит воду — бульон не из чего делать. Кухонка наполняется запахом еды, время лениво крадется мимоходом, Артур посапывает в стороне, просыпаясь постоянно, чтобы пробить нос, и Дима каждый раз заботливо предлагает что-нибудь принести. Заставляет выпить еще таблетку, разливает суп — самому тоже есть хочется. Затем опускается рядом на диван.

Артур, нахохлившись, садится. Он встопорщенный и, если честно, совсем не выглядит взрослым. Вообще всякий возраст потерял в нем уточнение, или же рамки до того размылись, что мелочи уже не отличишь друг от друга. Дима разворачивается корпусом, чтобы лучше видеть, и от его пристального внимания Артур ежится.

— Субординация окончательно разрушена, — с трагичным вздохом замечает он.

— А вы ее не особо придерживались, — хмыкает Дима. — Никак не пойму, чего вы хотите.

— Сейчас я хочу твоего супа, — милостиво раскрывает секрет Артур, придвигая к себе тарелку. Он выглядит крайне довольным, пусть и ослабленным. Склоняется над тарелкой, зачерпывает ложкой, пробует на вкус, счастливо морщится: — Восхитительно.

— Любая еда восхитительна, если весь день голодать, — закатывает глаза Дима.