Кофейня совсем маленькая — столика два-три, без официантов. Одна стена стеклянная и выходит на сквер с той стороны, где он целиком укрыт пестро раскрашенными деревьями и алыми кленами; там гости и устраиваются, друг напротив друга. Артур Андреевич вешает пальто на спинку стула. Дима остается в куртке, ему не жарко. По маленькому помещению гуляет свежий воздух, и работник за стойкой по их заказам варит кофе.
— Так что вам от меня нужно? — спрашивает Волков без угрюмости.
— Ничего, — отзывается Артур Андреевич. В уголках его глаз мерцает смех. За стеклами очков радужки горят светло-зеленым, не напоминая драгоценные камни, но навевая ассоциацию с юной листвой.
— Есть ли что-то, что тебе нравится? — спрашивает учитель.
— В плане? — Дима хмурится.
— Просто. — Тот поводит плечом, точно указывая на «это вот все». — Кажется, тебе понравилось в музее. Ты так внимательно слушал.
— Понравилось.
— Почему?
— Просто.
Артур Андреевич лукаво улыбается; в стеклах его очков отражаются клены.
— Я только интересуюсь, — замечает он мягко. — Это слишком личное?
— Да нет. — Диме приходится несколько собраться. О его вкусах и предпочтениях давно никто не спрашивал, если об этом спрашивали вообще когда-либо. Он плохо представляет, что говорить, но решает попробовать немного свободнее: — Мне нравится, что человечество прошло уже столько ступеней. Интересно смотреть на каждую из них. Время — то, что нас и разделяет, и объединяет. Мне это кажется увлекательным.
— Вот как, здорово. А ты не хотел быть историком? В этой школе вроде как есть профильный класс…
— Я вообще не хотел в старшие классы.
— Но пошел?
Перед глазами встает каменный лик отца, вечно холодного и вечно разочарованного в грешности сына.
— Если бы не пошел, оставалось только работать. Но на полный рабочий день бы не взяли. Пришлось бы полдня дома сидеть. А в школе можно торчать, даже не ходя на уроки, если в ней числишься. И некоторые предметы интересные.
— Значит, на высшее ты не рассчитываешь? ЕГЭ и подобное.
— Не знаю. Планов нет.
Приносят кофе с мороженым. Дима принимает кружку наугад, отхлебывает. Вспененный напиток теплится на языке, у Артура Андреевича дергается уголок рта.
— Дим, это мой латте, — тихо произносит он. Не поймешь, посмеивается или находится в другом, неясном и сбивчивом состоянии. Волков вспоминает, что действительно не это заказывал, и смущенно возвращает кружку учителю.
— Я не заразный, — на всякий случай сообщает он. — Всех недавно проверяли на болячки.
— Ладно, — отзывается Макеев, отпивая немного. Он смотрит на ученика поверх края кружки. Кромка стекол в очках покрывается дымкой. — А что там был за паренек? Рыжий, кажется?
— А, этот. — О стае говорить как-то неловко, будто даже стыдно. — Ну… Он из дворовых пацанов. Мы с ними тусуемся обычно.
— Надо же, — голос учителя звучит несколько удивленно, — а ты совсем на него не похож.
— Артур Андреевич…
— Тш-ш, вне школы лучше зови по имени, а то может смотреться странно, — посмеивается Макеев. — Так что?
Дима, если честно, в замешательстве. Даже не из-за того, что совершенно другой человек повторил слова, сказанные Рыжим, сколько из-за понимания, что сейчас все иначе. Тут, в маленькой кофейне на задворках сквера, и правда нет учителя и подопечного-старшеклассника. И Макеев ему никакой не преподаватель. Обычный мужчина и обычный юноша, беседующие о жизни.
Неужели Артур Андреевич этого и добивался?..
— Мы шатаемся по району иногда, — произносит Дима. — Вот и все. Почему я на него не похож? Мы одинаковые.
— Вовсе нет, — учитель качает головой. Вновь подносит к губам картонный стакан с горячим напитком; сам по себе Артур Андреевич не слишком бледный, хоть и светлокожий, но под действием кофе немного оживает. Под скулами прокрадывается слабый живой румянец, а лицо становится четче. Он поправляет оправу очков за край дужки. В Диме на мгновение проносится любопытство, как учитель вообще без очков смотрится, но юноша об этом молчит.
Осень рано или поздно вытравит любую жизнь.
— Вы психолог, что ли?
— Учителя изучают психологию, чтобы лучше понимать учеников. Мне было бы стыдно преподавать у детей, не зная, о чем они думают.
Дима щурится.
— Если вы не забыли, Артур, — протягивает он, — мы договаривались, что я не ребенок.
Раздается легкий смех; Макеев пытается скрыть его, кашляя в кулак, но взгляд его искрит, а лицо освещается улыбкой. Дима и сам хехекает. Он давно не смеялся, почти забытое ощущение щекотки в легких — совсем не как от курения. Кофейня сразу становится весьма приятным местом, а сквер — очень даже симпатичным. Человек напротив же будто отражается во всем: осеннее рыже-золотое солнце, и остаточная зелень, и пар от стаканов с кофе. Артур на бесконечный миг становится целым миром. Иллюзия наплывает, а потом растворяется, стоит Диме только моргнуть.
— Конечно, ты не ребенок, — со странным выражением голоса отзывается Макеев. — Я говорю именно о том, что изучал. То, что ты «не похож» — просто мое мнение.
— Рыжий недавно сказал так же, — признается Дима. Он ожидал, что если таким и поделится, то с неохотой, но вспышка гонит добровольное желание. — Я не понимаю, что не так. Со мной.
Артур Андреевич, опустив стакан, греет его в руках. К мороженому он еще не притронулся. Задумчивый взгляд перебегает на стекло, теперь очки и окно контактируют, словно паранормальный тоннель — одно отражает другое.
— Знаешь, с нами всеми что-то не так. По-разному мы не похожи друг на друга, не подходим разным вещам. Но это не должно означать, что в каждом что-то неправильно. Потому что если неправильны все — то нет и правильности. Думаю, достаточно принять, что каждый человек такой, какой он есть, и из каких-либо стандартов всегда будет выбиваться. Это и есть «личность».
Он говорит негромко, не торопясь, но и не осторожно. Мысли плавным легким течением складываются в звуки и слова. На последних фразах голос стекленеет, хоть учитель и старается скрыть хрусталь равнодушием:
— Мои знакомые часто не могли смириться с тем, что я отличаюсь от них. Представителей моей ориентации не так много, и среди моих ровесников подобное еще считается дикостью. И раньше я тоже думал, что «со мной что-то не так». Только вот есть то, что никогда не сможешь исправить или изменить. Со временем начинаешь принимать все таким, какое оно есть.
— Вы считали себя неправильным?
— Дим, — он мягко улыбается, — я боролся против себя почти всю жизнь. И это не привело ни к какому итогу. Ты не обязан подходить чему-то, чтобы быть человеком. Или получится, что вокруг вообще нет людей.
Дима смотрит на него неотрывно, внимательно. Внешний мир отступает, робко сворачивая текстуры и размывая контуры; в центре внимания фокусируется — не просто учитель. Мужчина, уже привыкший со смирением принимать себя, не искать себе места в жестоком обществе, не способном его принять, но не переставший от этого в него верить. Потому Артур не отказывается даже от проблемных учеников. Потому он выручил Диму. Он знает, каково это, когда не вписываешься в правила и нормы окружающих, как знает и то, что это не повод отворачиваться от себя.
«Он потрепанный работой, но еще глубже он просто измучен и изранен. Поэтому, пусть он улыбается, он все еще выглядит уставшим. Даже если рядом есть люди, он остается одинок».
Дима улыбается. Всего лишь второй раз — так открыто и честно.
— А по мне вы хороший человек, — говорит он бодро.
— Да? Спасибо. Однако я бы сказал иначе. — Взгляд учителя все еще ласково светится. — Но не сейчас. Сейчас лучше мороженое попробуй, оно того стоит.
Город дымит в ярко-голубое небо, и дожди совсем не достигают облаков; под ними же все одинаковое, обыденное. Только Дима впервые за долгое время чувствует себя лучше, чем привык.
Вечером, когда он уже сворачивается на холодной кровати, мобильный телефон вибрирует. Дима выуживает его из кармана джинсов и снимает блокировку. Посреди экрана — одно лишь сообщение.
