Дима неправильный и никому не нужен. И что бы он ни предпринял, все обернется крахом и разрушится в его руках. Он — изгой и отребье, и места ему нигде нет.

Так говорил отец, а его голосом говорил его лживый искусственный Господь, которого отец сам создал — лишь бы сбежать от реальности. От той же самой, в которой вынужден был существовать Дима. И в которой существовал.

========== (7) Липа ==========

дружба и сотрудничество.

Дима прикрывает за собой дверь и проворачивает замок до щелчка. Хочет уже повернуться и пройти в свою каморку, как перед ним вырастает силуэт мачехи; мачеха смотрит на него слезящимися блеклыми глазами и хмурится. Мышиного цвета волосы собраны в строгий пучок, она в простом домашнем платье ниже колен, потому что Господь ненавидит разврат. Женщина хрупкая и похожа на высушенный цветок, заложенный между страницами пыльной книги, которую потом ни разу не открывали; она кажется бумажной, а не из плоти и крови. Банальный серый картон, сухой и неинтересный. От нее пахнет книгами и правилами, Дима морщит нос.

— Как ты согрешил на этот раз? — возвышенным тоном заводит свою шарманку мачеха.

— Переспал с девчонкой без презерватива, а потом убил ее и расчленил, — Дима огрызается. Снова беситься ему не хочется, но все в мачехе, начиная от ее манер и заканчивая внешностью, выводит из себя. Она такая ненастоящая, что тошно; омерзительное создание, живущее только строчками из цитатника, с промытыми мозгами, нарочно поставленными набекрень.

— Ты! Твои шутки, отродье!..

— Дмитрий. Меня мать так назвала. — Дима смотрит в глаза мачехе, и нечто столь злое полыхает в его зрачках, что женщина отступает. Исступленный жар фанатизма на ее лице разгорается пуще прежнего, но она колеблется, не зная, как отвечать. Он проходит мимо, игнорируя жалкие попытки серой моли ему помешать, и захлопывает дверь прямо перед ее лицом, отрезаясь от нравоучений. Их, конечно, слышно — мачеха ругается под дверью и взывает к остаткам его чистоты. Наивная дура. В нем давно ничего чистого не осталось. Послушать отца, так он сплошной сборник порока. «Кто родился в пороке, тот в пороке и погибнет».

В его комнате — самый строгий минимум. Пустые стены, светлый потолок. Идеально чистый рабочий стол, идеально заправленная узкая кровать, идеально пахнет пустотой. Мачеха намывает каждый уголок, безуспешно пытаясь прогнать скверну. Дима для нее — источник бед, тот, из-за кого от праведников может отвернуться Господь, но она терпит его, потому что есть отец, ее кумир.

Почему же отец его еще не выкинул? Ведь он всегда и всем видом демонстрирует крайнее отвращение. Жжет инеем, смотрит свысока, как на нечто окончательно пропащее. Дима проклят, мерзок для него, он черный и измазан копотью. Сосредоточение несчастий и неверия, никчемное создание. Может, ему просто нравится чувствовать себя выше и чище кого-то, вот и держит сына при себе? Запирает, сечет, издевается. Дима бьет кулаком по стене, но не чувствует ничего — она слишком ровная и нейтральная. В таком помещении с ума сойти можно.

А сбежать он не может. Думал уже о таком варианте — в принципе, ему ничего не стоит идти работать, он и так подрабатывал вплоть до этой осени, когда уволили за конфликт с коллегой. Что-то надежно удерживает Диму в этом доме — что-то сильнее ненависти к отцу и презрения по отношению к мачехе. Будто неосязаемый призрак матери шепчет ему: «Останься». Нельзя бросать. Только вот Диму бросили раньше, и не станет предательством покинуть старый дом, ставший ему тюрьмой — и все-таки… все-таки он остается здесь. Есть нечто, что он еще не сделал, а что — Дима пока не знает.

Отец приходит с собрания за полночь. Дима к этому моменту лежит, свернувшись поверх покрывала, и смотрит в пустоту, прокручивая в голове дочитанную книгу. Рыжий бы узнал — со смеху бы сдох, а вот Диме не стыдно за увлечение историей, так что он может проглатывать любой объем информации; ему интересно. Однако возвращение отца мгновенно его отрезвляет, вытаскивая из ровного течения в бурный водопад; юноша садится в кровати — вовремя. Папа заходит, не стучась, и Дима щурится, как застуканный прожектором воришка.

Он ожидает чего угодно. Так или иначе, если отцу что-то взбрело в голову, он через любое перешагнет, только бы добиться цели, и Диме хорошего не светит в любом случае; но он щурится и скалит зубы, а тень за его спиной почти копирует волчий силуэт — сын смотрит на отца, а тот вскидывает подбородок.

— Твой учитель из школы, — раздается его голос, привычно жесткий, но без угрозы, — передал, что ты прилежный ученик и хорошо отрабатываешь проступки. Глас Господа начинает доноситься до твоего ничтожного разума. Следуй ему и дальше.

И закрывает дверь, больше ничего не произнося. Дима, ожидавший чего угодно, но не подобного, застывает — он собирался вступить в перепалку, а не получил ничего. Что это значит? Артур Андреевич ему наплел с три короба, чтобы выгородить? Это еще какого черта? Нет, тогда Макеев не мог знать, что отец сдвинут на религии, но все равно зачем-то рассказал про якобы успехи Димы. Возможно, сказывается поздний час, но собраться с мыслями не получается, и Дима исчерпано падает обратно на кровать и смотрит в потолок.

«Хочу сбежать отсюда», — думает он, но не поднимается.

В школу он приходит сразу на первый урок началки. Артур Андреевич приветствует его в привычной манере, и Дима долго смотрит на него, замерев в дверях. Губы сами изгибаются, и внезапная улыбка освещает лицо; Макеев вздрагивает и застывает, затем улыбается в ответ. Дергается, словно пытаясь отвернуться, но не отворачивается. А Дима идет к нему, начиная новый учебный день.

Все как обычно, и в этом постоянстве Дима понемногу — совсем по чуть-чуть — расслабляется. Он уже не грызется так, как прежде, только приглядывается очень внимательно и прощупывает дорогу перед шагами, точно недавно потерявший зрение. Артур Андреевич не отталкивает и не пытается приблизить, он ведет себя повседневно и раскрепощенно. И все бы хорошо, будь это правдой. Но что-то подсказывает Диме: не так хорошо все. Подводные камни не сглаживаются волнами наверху.

Миша возвращается в школу, он такой же хрупкий и бледный, однако на учителя и его помощника смотрит восторженными глазами, словно созерцает божеств. Диме неловко: он накричал на отца этого парнишки прямо перед ним. О поступке не жалеет, но при Мише не стоило ругаться; он поступил как его родители когда-то. Юноша опускает на курчавую голову ладонь:

— Если что, обращайся к нам. Мы обязательно поможем.

— Ага! — Мальчик сияет. — Спасибо!

«Знал бы ты, за что благодаришь…» Диму не отпускает понимание, что он злился вовсе не из-за слабого ребенка. Не за него пытался вступиться. Но свои мысли он оставляет при себе.

На большой перемене, когда разрывается звонок, Артур Андреевич аки заботливая мама-утка ведет вереницу своих утят в столовую. Дима решает, что делать там ему нечего — видеть одноклассников или учителей совершенно нет желания, с малышней Макеев справится и сам — так что юноша остается в кабинете, обещая никуда не деваться и ключи где попало не оставлять. Провожает шумящую толпу; его сразу обволакивает непривычное одиночество: без детей в классе становится как-то пусто. От нечего делать Дима начинает бесцельно бродить по кабинету.

В его осколочных воспоминаниях с началки все примерно так же и было: ровные ряды низеньких парт, пестрые портфели-сумочки, сменка на веревочках. Стопки тонких светло-зеленых тетрадок, подписанных идеальными строчными буквами, еще не перенявшими от хозяев свои особенности, без почерка. Какие-то из тетрадок выделяющиеся, с котятами, супергероями или цветочками. На каждой парте — красочные пеналы, крупные, набитые кроме всего необходимого еще карандашами и маркерами. И если забыть, что теперь у младшеклассников часто имеются навороченные мобильные телефоны, то мало что изменилось за десять лет.

Школа — это постоянство. Неизменная душа, не просто место. Маленький мир, отделенный от мира большого. Да, он принимает новшества, пользуется благами времени, но под его покровом неизменна сама суть. Школа впускает в себя детей и выпускает взрослых, и нигде и никогда больше не повторится то, что было здесь — школа это понимает и гордо хранит среди своих стен традиции, которым следовали, следуют и будут следовать новые и новые поколения.