Надо сказать, следопыт из преподавателя оказывается не очень. Чудом добредя до дома Волковых, в самом районе Артур Андреевич благополучно теряется, и Диме его чуть ли не за шкирку приходится толкать в нужном направлении. Он адрес узнает и ведет короткой дорогой; один квартал сменяется другим. В конце концов им навстречу выныривает долгожданная панелька под номером двенадцать, и Артур Андреевич бодро набирает на табличке домофона третью квартиру.

Невольно Дима вспоминает, что одет совсем не как в гости. Он ночевал в этой одежде, она наверняка помялась; хоть умылся да рот прополоскал, и то ладно. Не причесывался, не пытался выглядеть более презентабельно. И в таком-то облике Макеев его собирается на порог семье младшеклассника пустить? Сам в привычном костюме, чистый и опрятный, хоть и без каких-либо вещей. Но раз не стал бранить сразу, потом не имеет смысла. Дима поднимает подбородок и гордо шагает вглубь пропахшего грязью и собаками подъезда.

Первый этаж, довольно ожидаемо. Дверь им открывает худощавая, облезшая, как дворовая кошка, женщина, все еще пытающаяся вести себя с достоинством. Она приветливо улыбается, но улыбка не затрагивает ее блеклые, точно у рыбы с прилавка, глаза. Пустое упрямство, гулкое и оловянное. Никакой жизни в ней. Диму отвращают подобные, но Артур Андреевич здоровается благожелательно; не чувствует, что ли? Хотя, может, это у одного Волкова такая мания всматриваться в людей. Остальные же не обязаны ему уподобляться.

Тесный коридор, обшарпанные обои, застоявшийся привкус квашеной капусты в воздухе. Здесь вряд ли проветривают. Дима не привередлив к условиям проживания — иначе не мог бы выносить атмосферу в доме Рыжего — так что держится естественно. Женщина не удивляется его уличной одежде, а он не удивляется ее бездушным глазам — все в порядке.

— Мы ждали вас, Артур Андреевич, — рассказывает хозяйка квартиры. — А это кто, собственно?

Ей даже не интересен ответ: спрашивает чисто потому, что нужно спросить.

— Другой мой ученик, Дима. Правда, не из второго класса, а из одиннадцатого. — Макеев бросает на Диму короткий нечитаемый взгляд. — Спасибо за приглашение.

— Да вы проходите на кухню, на кухню!

Кухня оказывается еще меньше, но народу здесь больше. Всего на двоих — уже знакомого Диме бледного мальчонку с понурым видом и, видимо, его отца — сходство угадывалось в расположении глаз и форме носа. Только глава семейства был раза в два крупнее даже Артура Андреевича, сидел в тельняшке и вообще выглядел шкафом, с которым лучше не тягаться на ринге. Крепкий мужик, сильный, как медведь, и сам на такого медведя похожий.

Он громогласно поздоровался с учителем, потряс ему руку. Затем потряс и Диме — хватка была зверской, но Волков не спасовал, сжав ладонь тоже неслабо, так что на лице мужика прорезалось подобие уважения. Малой Миша просиял, узнав сразу двоих своих воспитателей, чуть ли не прыгал на стуле, присмиряемый лишь страхом перед отцом. Да уж, такого батю стоило опасаться. Больно он шумный и габаритный.

— А вы садитесь, садитесь, — хлопочет вокруг его жена.

— Уймись, женщина, — рявкает мужик беззлобно, с той интонацией, какая показалась бы грубой постороннему, но с какой он говорить привык. — Эк вы Мишку шустро в больницу затащили, мы не очухались даже!

— Нужно было срочно что-то решать, — вежливо замечает Артур Андреевич. Он опускается на предоставленный табурет напротив узкого длинного стола, накрытого клетчатой скатертью. Место находится и Диме: подле него, точно страж, а с другой стороны робкий Миша. — Все же вы против посещения больниц?

Глава семейства ударяет кулаком по столу, и тот пошатывается, чудом не ломаясь. Жена, ворча одними губами, расставляет замызганные чашки с пакетиками заварки и разливает кипяток.

— Больницы — блажь! — заявляет мужик со всей прямотой. — Только развращение. Сами справляться должны! Мишка вообще юнец, сил полно!

— Однако врачи выявили у него тяжелую форму анемии, — осторожно подбирается к сути Артур Андреевич. Он выглядит по-прежнему расслабленным, но невольно подбирается: это заметно всего лишь в том, как он берется за чашку. Остальное не выдает и капли сомнений. Обыкновенная светская беседа.

— Пустяки, — фыркает отец Миши. — Мой сын не какой-то там хлюпик! Не слабак, которого надо обматывать проводами и че-то там ему колоть!

— Вы не подумайте, Артур Андреевич, — тараторит его жена, — мы благодарны, что вы помогли нам с мальчиком, но больше не нужно. Мы доверяем вам как учителю, вы наверняка нас поймете.

— Конечно, — склоняет голову Макеев. Дима, пристально следивший за ним, вздрагивает, когда в светлых глазах мужчины проносится вихрем колотый лед, настолько холодный, что им можно почти физически обжечься. — Но ваш сын может серьезно пострадать.

— Он будущее нашей страны, — возражает мужик. Несмотря на аккуратные попытки изменить мнение, он говорит с тем же убеждением: — Подрастет — и в армию сразу!

Дима поглядывает на мальчика. Бледный, вялый и слабый, кожа да кости — да уж, исправный солдат. Оно и понятно, что каждый воспитывается в своей среде, а потом выявит черты подростковый период, но, судя по всему, телосложением отца Мише обладать не суждено. Так и будет хрупкий и маленький, с торчащими ключицами и впалыми бледными щеками, а глаза останутся большими и доверчивыми. Из кого папаша собрался делать страшного мужика-армейца? Диме даже жаль бедолагу. Напротив, к самому мужчине растет неприязнь. Он слишком громкий и широкий, и в его пустой голове сплошные лозунги, вбитые гвоздями намертво идеи.

Дима не фанат России и нынешнего президента. Ему побоку, что происходит в стране, потому что он ежедневно видит трущобы и задворки города — его не удивить разрухой. Эта кухня в советском стиле, обшарпанные стены, ржавый чайник на газовой плите, вафельные полотенца — все это ему не ново, уже видал. Однако даже если не меняется уклад жизни в стране, неужели не могут хоть немного меняться люди? Попробовать думать не только о себе или не только о других, но и о тех, кто близок и важен? Миша — единственный сын в семье, и он болен. Его же собрались так бросить.

— Никаких таблеток, в них сплошные вирусы, — продолжает глагольствовать мужик, — а еще, говорят, они делают из нормальных пацанов непоймикого, педерастов всяких! Чтоб все эти суки передохли, пока не позаражали остальных! Вот ты, Димон, нормальный, дрался ведь?

— Район защищал, — бормочет Дима наугад; жжение в разбитой губе напоминает о себе только сейчас, но сразу замолкает: взгляд устремлен на Макеева. Учитель сидит так же спокойно и ровно, как раньше, но из его позы выветривается мгновенно свобода. Дима сам едва это улавливает, но цепляется за ощущение и позволяет перехватить все свое внимание. Словно по проводам пустили слабый электрический ток — Артур Андреевич выглядит так же, но совсем тонкой аурой вокруг него проступает напряжение.

— Вы считаете, надо истреблять геев? — интересуется Дима у мужчины, прощупывая почву.

— Конечно! Мерзкие шавки должны дохнуть. Это надо же так, совращать порядочных людей. Ненормальные все они, больные…

Электричеством веет. Дима пробует его на вкус, щурится, но учитель не смотрит на него, только дергается уголок рта. На мгновение он кажется совсем не тем улыбчивым уравновешенным мужчиной, каким всегда предстает. Он похож на подростка, причем внезапно загнанного, будто пойманного в ловушку — такая обнаженная боль проскальзывает в его лице, его словно ударили по открытой больной точке, выбили дух. Дима не успевает опомниться, как слышит грохот — это он подскочил, отодвинув и стол, и табурет. Миша смотрит круглыми глазами, хлопотливая изможденная жена замолкает, мужик обрывается на полуфразе. Артур Андреевич вскидывает на старшеклассника лицо, и он удивлен. Дима, кстати, тоже. Но уже позволяет эмоции завладеть рассудком.

— Такие уроды, как вы, не должны быть родителями, — огрызается он, — и если вы не станете заботиться о своем сыне, потом сильно поплатитесь. Пошли, Артур, мы уходим!