Когда Дима возвращается, его встречает дружный хор вопрошающих голосов.
— Мише гораздо лучше, с ним все в порядке, — спокойно, подражая тону учителя, говорит им Дима. Он опускается на корточки, чтобы его лицо было на одном уровне с лицами ребят. Добавляет: — Ваш учитель с ним, значит, все в порядке. Сейчас мы возвращаемся в школу.
У Волкова трудный характер, и он это знает. Почти на любое обращение к себе он огрызается, часто без смысла и толку грубит людям. Он несдержанный, его легко разозлить или начать раздражать, он плюет на авторитеты и со всеми портит отношения. Но с детьми у него всегда получалось нечто особенное: малыши тянутся к нему, а он никогда не скалится на них, интуитивно сбавляет тон, не повышая до злости. То ли они чувствуют в нем что-то, какую-то скрытую силу, то ли это статус вожака его преображает под себя, но второклассники без проблем возвращаются в школу, где разбираются заботливыми родителями. Лишь провожая их глазами, Дима думает, что стоило попросить молчать. Хотя смогли бы они?.. Это ведь дети. Им всегда хочется чем-то делиться с миром, они слишком открыты и слишком честны. Вот только сам он таким никогда не был.
Чешутся кулаки: хочется подраться. Волнение перевешивает нехватку крови на костяшках, и Дима, круто разворачиваясь, чтобы не столкнуться ни с кем из знакомых, торопится в сторону автобусной остановки. Если он правильно помнит, больница находится в этом направлении.
========== (5) Верба ==========
жизненная сила.
В приемном отделении больницы Дима сталкивается с учителем сразу. Тот, накинув на плечи белый халат, сидит у ресепшена, ровно поставив ноги и положив ладони на колени, точно школьник, ждущий результаты экзамена. Он кажется картонной фигуркой на фоне натурально-живого помещения; не двигается, даже словно не дышит, будто вставленный в общую картинку вырезанный из другой сцены фрагмент. Дима торопится к нему, сам удивляясь своей спешке. На его появление Артур Андреевич вздрагивает и поднимает лицо; оно нейтрально и ничего не выражает.
— Все в порядке, он уже пришел в себя, — сообщает Макеев будничным тоном, пустым и лишенным каких-либо личных эмоций. Все его интонации идут от тех, которые нужны. Он пользуется ими, как картами, но испытывает ли хоть одно чувство из тех, что показывает? Впервые стало видно различие лица и маски. И обычно, к сожалению, учитель пользуется лишь последним.
— Что с ним было? — Дима садится на сиденье рядом. Лавочка сетчатая и поделена на стулья. У нее есть поручни. За стойкой хлопочет симпатичная медсестра в бело-розовой рабочей форме и с бейджиком на халате. — Он в себя пришел?
К собственному недоумению, он даже слегка тревожится. Вообще-то Дима не привык ни за кого переживать, да и ребенок ему побоку — один из мальцов, за которыми нужно присматривать, чтобы из школы не выперли. Но, может, дело не в самом Мише или самих детях, а в их учителе. Непривычно и немного странно видеть Артура Андреевича таким отстраненным. Винит он себя или понимает, что не мог ничего сделать?
— Анемия. Обычный случай при такой стадии. И как я проглядел? — качает Макеев головой. Хоть одна предсказуемая реакция, и Дима резковато обрывает:
— Вы не можете уследить за всем.
— Должен, как их преподаватель. — Сухие глаза за стеклами очков неразличимы. — Ребята разошлись?
— Родители развели.
— Хорошо. Спасибо.
Вместо гордости Дима отчего-то чувствует раздражение. Он молчит, учитель — тоже; вокруг снуют пациенты и работники. Проезжает в инвалидном кресле бодрая старушка в больничной накидке, пробегает медсестра на каблучках и с чересчур яркой помадой, степенно шествует врач нехрупкой комплекции, вычитывая что-то в докладе перед глазами. Дима щерится, ему не нравится окружение людей. Он бы предпочел остаться вдвоем, а не со всей этой шумной гвардией; вспоминаются прежние неприязни, Дима ощущает себя диким волком, приведенным в зоопарк. Артур Андреевич даже не двигается. Только встает, когда истекает минут пятнадцать.
— Видимо, его родители не придут, — произносит он легко, словно нет ничего страшного в таких словах, и Диму пробирает холодом. — Я присмотрю за ним. Еще раз спасибо, что помог и приехал.
Волков кивает, покидая больницу. Ему как бы нужно на встречу со стаей, но он идет скорее из нежелания ввязываться во что-то другое. Его словно затягивает в топь; кувшинки качаются на поверхности, а Диме вода уже по щиколотки — темная, за ней не видно дна, и он не знает, как глубоко может упасть. Ему не нравится не чувствовать опору под ногами; этот человек не может быть опорой, он и есть эта темная вода без намека на истину, лицо одно, а есть ли чувства — неизвестно. Артур Андреевич постоянно улыбается, но у его улыбки, как и у его запаха, нет ничего настоящего, хотя дети почему-то ведутся. Что он скрывает? Может, и впрямь он пустой, а Дима зря ищет потайное дно?
Этим же вечером начинается драка. Стена на стену; Рыжий улюлюкает — он как циркач скачет от одного к другому, чуть ли сальто не делает, шут этакий; в глазах — звериный восторг мартышки, вернувшейся из зоопарка к родным лианам. Дима разбивает скулу рослому парню с размахом плеч богатыря и бьет под дых другого. Дима дерется хорошо, слишком хорошо для не слишком проворного, но физически сильного юноши своих восемнадцати. Наверно, причина в порывистом отчаянии, которое сопровождает каждый удар, вкладывая в него больше энергии, чем кажется; Диму опасаются не только противники, но и свои, и он этим пользуется. Утирает губу — разбита. Все-таки и ему перепало. Сверху вниз смотрит на бывшего главу района, пацанчика в спортивных штанах, отжавшего часть территории.
— Убирайтесь, чтоб больше вас тут не было, — рычит Дима раскатисто. Они уже победили. К врагу он чувствует только стылое прохладное презрение: слабак, так позорно проиграть. Вспоминается, что домой сейчас лучше не являться, в таком состоянии. У Волкова еще глаза горят, а кровь капает на серый асфальт, залитый сумерками, как слоем воды; он поворачивается к Рыжему. — Я у тебя переночую.
— Без базара, — фыркает тот невозмутимо. Во-первых, вожаку нельзя отказывать. Во-вторых, Рыжему по барабану, кто у него спит, если это не телочка, с которой можно перепихнуться под покровом ночи. Дима-то хоть и буйный, а с вещами обращается аккуратно, не ломает мебель, даже если напьется, безопаснее пустить его, чем кого другого. — Разгребайте, пацаны.
Дима оглядывается на своих собак и койотов и бросает короткое удовлетворительное:
— Молодцы.
Воспитание кнутом и пряником. Даже если обычно он равнодушен к этим шавкам, иногда нужно их хвалить, чтобы сами себя не загрызли. Слово вожака важно, ребята переглядываются, довольные. С другой стороны наблюдатели — девчонки-болельщицы, пришедшие поглазеть да повизжать, — затягивают победную песнь. Им кажется, что они поют хорошо, но от их голосов Диме тошно. Он слизывает кровь с губы и решительно направляется в сторону дома Рыжего — приятелю остается лишь последовать за ним.
Квартира Рыжего трехкомнатная, но в ней живут только он да полуслепая и абсолютно глухая бабка. Рыжий не сирота; родители посылают периодически деньги, на которые он живет, но в остальном не участвуют в его жизни. Было бы неплохо, будь с Димой так же. Ну, зато к Рыжему можно завалиться и сидеть, его старушка ничего не заметит, а Дима не шибко буйный. Он привычно сбрасывает кроссовки в прихожей и в носках топает до комнаты приятеля. Тот еще хламовник: шмотки валяются одна на другой, все засрано, кроме чисто заправленной кровати. Сразу ясно, что является центром спальни. Девчонки, видимо, на другую койку не согласны, вот ее Рыжий и прибирает время от времени.
— В холодильнике есть водка, — сообщает Рыжий, приглядываясь к вожаку. Тот бухается на серый пуф, утыкаясь взглядом в потолок. Довольно удобно.
— Я не бухать пришел, а выспаться. — Дима морщится. — Что? У тебя прям язык чешется, что надо?
Кучерявый парнишка пыхтит и садится на кровать. У него торчащие колени и уши, а вещи свисают с плеч, будто не подходя по размеру. Вечно встопорщенный вид человека, предпочитающего улицы домам. Ему скучно сидеть дома, вся жизнь Рыжего — это шляться по районам. Дима не удивится, если он подворовывает к тому же, денег родни явно не хватит на все его развлечения. Пропащий тип. Волков, в принципе, не лучше, не ему судить.
